А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко
– Чего ты? Думаешь, в обиде он, что ты разрыв-травой в него бросила? – насмешливо спросила Обыда. – Не переживай, не в обиде. Всякое ему повидать случалось, на меня у него и похуже поводы серчать были… Иди встречай гостя. Нечего в угол забиваться, когда в двери стучат.
Ярина обречённо поднялась, расправила сарафан. Вышла на крыльцо. А там, посреди двора, стоял уже знакомый конь, а рядом – молодец в красном кафтане, в сафьяновых сапогах, такой яркий, что смотреть больно.
– Здравствуй, День Красный, – тихонько проговорила Ярина.
– Ну, здравствуй, будущая яга, – улыбнулся День. – Чего так глядишь угрюмо?
Ярина ещё ниже опустила голову. Вовсе не угрюмо она глядела, а только за разрыв-траву стыдно было, да ещё «Сук-то обломился – День угомонился!» прицепилось, никак не уходило.
– Отвечай, раз спросили, – велела Обыда, подтолкнув в спину.
Ярина растерялась, вовсе не зная, что сказать. Вскинула глаза на всадника и выпалила первое, что вертелось на языке:
– Конь твой горячий? Как солнце?
– А ты попробуй, – предложил День.
Ярина сошла с крыльца, осторожно тронула крутой рыжий лоб – тёплый, но не жгучий. Глаза у коня были янтарные, крупные, будто спелая алыча.
– Простишь? Не сердишься на меня? – спросила Ярина, глядя коню в глаза.
– Не тебе тут прощения просить, – ответил День вроде и с улыбкой, а вроде и холодом повеяло. – Не тебе… Это конь тебя спросить должен, не сердишься ли, что напугал.
– Нет, – качнула головой Ярина. Погладила коня, посмотрела наконец на всадника и сама улыбнулась.
– Спасибо, День Красный, что заглянул, – сказала Обыда, сходя с крыльца. – Вот оберег-то. Удружи, будь добр, затверди накрепко да согрей впрок. – Подошла к Дню, протянула руку. Добавила негромко, жёстко: – А кто старое помянет – тому глаз вон…
Ярина про глаз не поняла, только привстала на цыпочки, выглядывая, что там у яги на ладони. А День меж тем взял это, сжал молча в пальцах и вернул Обыде. Ярине показалось, разошлись от рук Дня жаркие, сухие волны.
– Это чтобы никогда не замёрзло колдовство в обереге, – объяснила яга. – Нынче вечером пойдём траву паучью собирать, оплетём основу. И будет тебе оберег, Яринка… Ну, поклонись Дню Красному, поблагодари.
* * *
Спускались сумерки.
Вроде и недалеко Обыда с Яриной отошли от избы, а позади уже ни окошка не было видно, ни двора, ни околицы. Всюду поднимались деревья, гуще и гуще. Ярина потихоньку клевала носом; когда, зазевавшись, чуть не споткнулась о корягу, Обыда крепко взяла её за руку, сказала:
– К Сердцу Леса идём. Спать не время.
– Далеко ещё?
– А что? Устала, глазастая?
– Немножко…
Обыда поглядела на Ярину, отметила тяжёлое дыхание, мутный взгляд. Вспомнилось, что Коркамурт говорил.
– Да близко уж, потерпи.
– А поближе нигде эта трава не растёт?
– Растёт, да я подумала – захочешь на Гамаюн посмотреть.
Ярина тут же встрепенулась, распахнула глаза и принялась вертеть головой. Обыда усмехнулась:
– То-то же… В других местах трава паучья не такая сильная. В Сердце Леса все травы нежнее, горше.
Когда стволы поредели, вдалеке засияла поляна – такая просторная, что казалась не поляной вовсе, а опушкой, концом леса. Не было видно дальнего края – только слабо светился туман. Тянулись к месяцу и стволы, и стебли; птицы, путаясь в листьях, стремились вверх. Всю поляну устилали цветы – светло было, как днём, легко различить и лиловые маки, и бледную сон-траву, и голубые колокольчики. А в середине…
В середине, в большом, с горницу, гнезде, сидела синекрылая полудевица-полуптица в серебряной короне на тёмных косах. Это от неё по всей поляне шёл свет – от неё и от крохотных птенцов, спавших у птицы под крыльями.
– Гамаюн это. Сердце Леса, – шепнула Обыда, издалека кивая птице.
Гамаюн медленно кивнула в ответ, негромко вскрикнула, махнула крылом.
– Разрешает травы набрать на своей поляне. – Обыда нагнулась, сорвала голубую узкую травинку. – Вот такие нам нужны. Собирай, где найдёшь, да смотри, не порежься: острые травы эти…
Сумерки превратились в ночь, с неба шапкой опустилась тьма – но на самой поляне по-прежнему было светло, и чем ближе становилась полночь, тем тише, нежней пела Гамаюн.
– Птенцам своим поёт, – разогнувшись, утерев со лба пот, сказала Обыда. – Ярина? Яринка?..
Сморило ученицу: уснула у самого гнезда, в тени крыльев волшебной птицы. Обыда улыбнулась тихонько и продолжила собирать травы. Ничего с Яриной рядом с Гамаюн не случится.
Месяц рассыпа́л серебристую пыль, вспыхивали цветы, будто глубоко в бутонах посверкивали драгоценные камни. «В полночный час под песню Гамаюн и роса обращается жемчугом», – так говаривала наставница.
Обыда набрала травы столько, сколько требовалось для оберега, и повернула обратно к гнезду. Не дошла десяти шагов, застыла, глядя, как Ярина играет с птенцами: гладит по светлым пушистым крыльям, негромко смеётся, то и дело покашливая. А птенцы не спят, пищат, пытаются петь, подражая матери. И Яринка так же – тянет, будто птенец, птичью песню. Тихо-тихо Обыда подошла ближе. Заметила на лице Ярины, на руках тот же отблеск, что лежал всюду на поляне, тот же свет, которым Сердце Леса озаряло всё кругом. Всё, да не всё: собственные руки как были, так и остались смуглыми, перевитыми венами, в алых пятнах.
Обыда села в тени, глядя на птенцов, на Ярину. Принялась заплетать травой основу для оберега. Нельзя было сбиваться; с первого раза нужно было сложить травинки в правильное плетение, иначе начинай сначала. Но она всё равно то и дело поднимала глаза, смотрела на гнездо. Ласковая песня лилась над поляной, утешала уставшее сердце. Пальцы сами плели узор – сколько раз уж делала обереги для учениц. Вот только ни разу почему-то всадников помочь не просила. Невесть как, а всё же посильней будет защита…
Песня Гамаюн баюкала разум, будила память. Чудились прежние дни, когда совсем ещё была молодой, когда сама ученицей бегала, отпрашивалась у наставницы поглядеть ночью на звездопады. Дремота покачивала, будто в лодке, и Обыда сама уж не понимала – небось, и вправду плывёт по этой густой ласковой ночи? Только неясно уже, где небо, а где река…
Так яга погрузилась в воспоминания, что не заметила, как рядом оказался Ночь Тёмная.
– Доплела?
– Доплела, – возвращаясь из сладкого прошлого, низко проговорила Обыда.
– А имя второе дала уж девочке?
Обыда покрутила в руках браслет-оберег, тяжело вздохнула.
– Нет ещё, Ночка. Не дала.
– Чего медлишь?
– Да всё никак не могу понять, вырастет из неё яга… или не дотянет.
– Сама ведь говорила, будет толк. – Ночь Тёмная сорвал травинку, пропустил между пальцев. Травинка осы́палась пеплом. –
