Василий Смирнов - Открытие мира
Но вот и знакомая тропа, сухая, гладкая. Она вьется по жнивью змейкой, пропадает на пашне, словно перескакивает через полосы, и снова бежит, все прямо и прямо - до самой реки. Волги еще не видать, она спряталась за крутояром, но ветерок, шевеля ребятам волосы, несет навстречу свежесть воды.
А над всем этим чудесным миром заливаются невидимые жаворонки. Яшка Петух тотчас же начинает их передразнивать. У Шурки не выходят из головы Катька и дядя Игнат. "Ну, погоди, Растрепа, - думает Шурка, - я тебе припомню. Никакая ты мне больше не невеста, и я тебе не жених!" А дядя Игнат смотрит на Шурку карим незрячим глазом и будто жалостно просит: "Муху сгони, Шурка. Мешает мне глядеть муха..."
Холодно Шурке, вздрагивает он и ежится.
- Как думаешь, - осторожно спрашивает он приятеля, - покойники ничего не видят? И не слышат?
- Вона! Почище нас с тобой.
- Значит, и дядя Игнат... сейчас нас... видит и слышит?
Яшка перестает свистеть. Темными пятнышками проступают на его побелевших щеках веснушки.
- Да... ежели он... за нами пошел, - шепотом отвечает Яшка.
Они тихонько оглядываются и крестятся.
- Царство ему небесное! - громко, уважительно говорит Петух.
Шурка повторяет за ним:
- Царство небесное... дяденьке Игнату. - Становится полегче и не так холодно. - А мы, Яша, с тобой умирать не будем. Эге?
- Дурак! Это старые умирают. А мы - маленькие.
- А помнишь... Васютка Барабанов умер?
- Ну и что?
- Так ведь он тоже маленький был... трех годков.
Яшка остановился, подумал.
- Он не умер, - сказал Петух убежденно. - Мне мамаха сказывала Васятку ангелы на небо унесли.
- А нас... тоже могут... унести?
Яшка выразительно свистнул.
- Ты яблоки у Быкова в саду воровал? - насмешливо спросил он.
- Воровал.
- В великий пост молоко хлебал?
- Немножко...
- Ну так как же тебя могут ангелы на небо унести? Ты - грешник... И я - грешник... Я даже сметану в пост пробовал.
Шурка облегченно вздохнул.
- Это хорошо... Мне что-то не хочется на небо. А тебе?
- И мне не хочется... Давай пеклеванник есть?
- Давай.
Друзья набивают рты пеклеванником. Идут молча, изредка еще пугливо оглядываются. Но в просторном поле одни пахари да грачи, а в небе солнце и жаворонки. Бормочет по-прежнему ручей в овраге, и тропинка бежит по жнивью, ведет ребят все дальше. Ветер усиливается, приятно холодит лицо, и за крутояром, как всегда неожиданно, сквозь зеленую дымку ольшаника рыжеет Волга, затопившая кусты и камни.
И Шурка с Яшкой, жуя пеклеванник, начинают петь без слов, сперва тихо, словно про себя, потом громче и громче, и вот уже они горланят на все поле, и жаворонки подтягивают им.
Глава VII
СКАЗКА ПРО СЧАСТЛИВУЮ ПАЛОЧКУ
Домой Шурка возвращается поздно вечером.
От рубашки и штанов пахнет дымом костра. Саднят царапины на икрах. Пятки за день так отстукал - не ступишь. Устал Шурка. И мочи нет, как есть хочется.
Он бредет дорогой, потому что тропой одному идти боязно. В поле человека не видать, и грачи и жаворонки куда-то подевались. Чернеет пашня, каждый бугорок на ней шевелится волком - лучше не смотреть по сторонам.
Еще пожаром пылает небо за Глебовом, розовато-светло в поле, а над Шуркиной головой уже зажглась первая звезда. Она подмигивает ему, ободряет: не робей!
Да он и не собирается робеть. В его ушах звенит Яшкин пронзительный свист, в глазах волнуется мутная вода, качает поплавки и удилища дяди Оси. Не разберешь - то ли клюет, то ли не клюет. Во рту сладко от земляных орешков. И откуда они берутся в иле, под корягами? Летом не сыщешь, а весной где ни копни - орех торчит.
Здорово они с Яшкой Петухом барчат обдурили: дали по махонькой горстке орешков, а в обмен отхватили краюху сдобного ситного. Да какую! Наверное, врут барчата, что им за выпитое молоко деньги платят. Как выпил стакан, так и получай десять копеек. Подумать только - гривенник! Вот бы Шурке так у матери деньгу огребать! Он сейчас, на голодное брюхо, может целую кринку молока выдудить, а то и две. Сколько же это будет копеек?.. И ружье дали подержать, все за те же орешки. Скользкая ложа у ружья, а курок железный, как и думал Шурка. И ни одного грача не убили барчата, вот дурачье!
Постой, привезет батя ружье Шурке, он не то что грачей - настоящих уток-кряковок настреляет. Если бы эта сердитая девка в белом фартуке и чепце не прогнала их, показали бы они с Яшкой, что такое настоящие охотники!.. А зря он не набрал орешков на дорогу.
Шурка пробует, ступая на цыпочки, идти быстрей. Осталось ему одолеть гумно, шоссейку, а там и до дому раз шагнуть. Чтобы сократить дорогу, он, набравшись духу, бредет гумном напрямик, стараясь держаться подальше от сараев. Темные, с лохматыми соломенными крышами, они вырастают на каждом шагу. Словно бы днем здесь и сараев было меньше, в коронушки играли прятаться некуда. А теперь куда ни повернешь - на сарай наткнешься, и в каждом (это Шурка знает наверное) домовой сидит, поджидает гуляку. Только зазевайся, близко подойди - лапищу протянет, в сарай уволочет - и поминай как звали.
Не дыша крадется Шурка гумном.
Вот - слава тебе! - обойдены благополучно Апраксеин сарай и рига Косоурова, сарай бабки Ольги и новый амбар глухого Антипа. Осталась последняя, Сморчкова сараюшка. Крыша у нее провалилась, жерди торчат в небо, хоть скворечницу вешай. Наклонилась сараюшка набок, подпирается бревном, словно костылем, пальцем тронь - вот-вот, кажется, грохнется на землю. Да в такой развалине и домовой жить не станет!
Шурка смело идет мимо Сморчковой сараюшки.
И вдруг на тебе - из-за угла прямо на Шурку выскакивает домовой. Будто копна валится, орет и сопит домовой от радости, лапищами длинными машет: попался, попался!.. И сразу перестают болеть пятки, и есть не хочется, и усталости как не бывало.
Ветром мчится Шурка обратно в поле. Надо бы в сторону повернуть, к избам, да не догадался сразу, а теперь некогда. Гонится домовой, за пятки хватает. Вот когда Счастливая палочка позарез нужна! Это тебе не сон с волками. Никто на руки не возьмет, не разбудит, не жди спасения...
Кричит Шурка, а крику не слышно. Колотится сердце, в голове стучит, подкашиваются от страха ноги... Нет, не убежать от домового!
Налетел Шурка со всего маха на изгородь, упал, вцепился дрожащими руками в жерди, тянется изо всех сил, а перескочить не может. И слышит он, как трещат жерди, лезет к нему нечистый и бормочет:
- Утоплюсь!.. Утоплюсь!..
Поднял голову Шурка, перевел дыхание, и такая обида его разобрала кажется, легче бы ему сейчас смерть от домового принять, чем эту противную Марью Бубенец встретить. Шляется по гумнам ночью, как корова беспутная, только добрых людей пугает.
- Да топись! - кричит Шурка, тяжело дыша и собираясь плакать. Пожалуйста, топись... Кто тебе мешает?
Прихрамывая, он тащится опять гумном и не обращает больше внимания на сараи.
Дома ждала Шурку радость. На ступеньках крыльца сидела бабушка Матрена и ощупью чистила картошку.
- Бабуша! - кинулся Шурка к крыльцу. - Башмаки принесла, да? А я и не видел, как ты прошла!
- Ну еще бы видеть! Ты, баловник, незнамо где носишься. Нет чтобы встретить слепую старуху... Где ты тут? - ласково ворчит бабушка, растопыривая руки.
Шурка прыгнул на колени, обнял за морщинистую шею и прижался к седой, трясучей голове. Бабушка вытерла передником руки. Теплые пальцы пробежали по Шуркиному лицу, задержались на носу, скользнули по плечам, поднялись и погладили стриженый затылок.
- В отца, должно, растешь, верста коломенская... Нос-то разбил, что ли? Запух совсем, - тихо говорит бабушка, не выпуская Шурку.
Он видит ее тусклые, остановившиеся глаза, бородавку в складочках морщин на левой щеке, добрый кривой зуб, выглядывающий из уголка сухих, ввалившихся губ. Шурка не понимает, как может бабушка Матрена жить без глаз, главное - ходить и не заблудиться. Он пробует зажмуриться, представить себе, как ходит бабушка, - ему темно, неловко и страшно. Опять вспомнилась муха на глазу дяди Игната, и Шурка еще крепче прижимается к бабушке.
- Почему люди умирают, бабуша?
- Наказание от господа бога... за грехи.
- Ну да! Какой же дядя Игнат грешник? Все живут, а он один помер.
- Прежде его нагрешил народ... много.
- А дядя Игнат тут при чем?
Бабушка не отвечает. Подумав, Шурка говорит:
- Я не буду умирать. Я все время буду жить.
- И живи, - гладит бабушка Шуркину голову. - Ты молодой, тебе и надо жить... Вот мне пора... Чужой век заела.
- Нет, и ты живи, - милостиво разрешает Шурка. - Я тебя за руку буду водить.
- Ладно, ладно, полуношник... Нагулялся? Опять табачищем баловался? сердито спрашивает бабушка, нюхая рубашку. - Пропах дымом, бесстыдник!
- Это не табак. Мы с Яшкой теплину на Волге жгли. Ух, какой огнище был! До неба!
- Сгоришь когда-нибудь со своим обормотом Яшкой. Пойдем в избу. Заждалась тебя мамка, ругается... Стой, картошку забыли!
Шурка ведет бабушу за руку сенями, осторожно обходит кадку с водой, ларь. И с порога еще примечает башмаки под лавкой. Свет от лампы так и играет на подметках. Они, должно быть, соковые*, износу им не будет. Спасибо дяденьке Прохору, постарался для Шурки, даже каблуки подковками подбил, как у цыган.
