Король-волк - Эндрю Питерсон
Постепенно Джаннер начал понимать – не умом, а сердцем, – что происходящее в нём – тоже воля Создателя. От близости к Святилищу Огня тина со дна его души поднялась, весь мусор всплыл на поверхность и стал заметен, совсем как пылинки в солнечном луче.
Пока Лили спала на плече у Джаннера, а тот, спустя целый час, вдруг кое-что про себя понял. Он был исключительно и беззастенчиво себялюбив. Столько раз, от Глибвуда до Анниеры, Джаннер, выражая Создателю своё недовольство, думал главным образом о себе, а не о других. Исполняя долг Хранителя, он думал, какой он ответственный; проявляя храбрость, думал, какой он храбрый. Джаннер обращался к Создателю только от боли и от отчаяния, да и то лишь затем, чтобы потребовать ответа или помощи.
Сияние Святилища озарило его душу, и Джаннер понял, кто он такой. Слабый и мелочный мальчишка. Но даже в этом он распознал себялюбие, поскольку думал не о милости, явленной ему Создателем, а о глубине своего раскаяния.
Выхода не было.
«Будь спокоен».
– Что? – спросил Джаннер вслух, озираясь.
Кто с ним заговорил? Этот голос так быстро улетучился из памяти Джаннера, что мальчик даже не успел понять, кого он ему напоминает. И тогда он догадался, что к нему обратился Тот, кто сотворил весь мир.
Джаннер задрожал.
«Будь спокоен».
– Хорошо, – шёпотом ответил Джаннер.
Он узнал этот голос, потому что всегда его знал. Казалось, голос исходил из Святилища – но в то же время и из комнаты, где сидел мальчик, и с неба, и из воды, и из земли, и из крови в его жилах, и из воздуха в лёгких. На Джаннера нахлынули самые разные чувства; у него вырвалось рыдание.
«Будь спокоен».
– Хорошо, – повторил Джаннер.
Он плакал. В душе сплетались боль, радость и тоска, всё тело ныло, а сердце трепетало. Перестав думать о себе, он страстно захотел увидеть Того, кто произнёс эти слова. Джаннер был готов умереть и родиться вновь одним-единственным звуком, сорвавшимся с уст Создателя, – лишь бы в полной мере познать всю радость Его присутствия в мире.
Он слышал музыку, которая окутывала доброе сердце Лили; он видел душевные раны Кальмара и горячо хотел обнять мальчика, скрытого под личиной волка. Потом Джаннеру предстал он сам – вечно встревоженный и себялюбивый: он полюбил себя таким, каким увидел глазами Создателя. Он узнал это покрытое шрамами тело, усталые глаза, бурный нрав. Он всё видел – и оставался спокоен.
Всепринимающая любовь окутала его, и Джаннер вспомнил медвежьи объятия отца – но он знал, что эти объятия были лишь тенью любви, которая заставляла биться сердце мира и которую он ощущал теперь как неописуемую и непреходящую нежность.
И так было всегда.
«Будь спокоен».
Эти слова звучали вновь и вновь, как биение сердца, и наконец Джаннер повиновался им и обрёл покой. Там, в Святилище Огня, Джаннер Ветрокрыл постиг умиротворение, которое ему не суждено было забыть до конца дней.
Он был спокоен. И любим.
Кальмар потыкал брата в плечо:
– Эй, Джаннер.
Открыв глаза, Джаннер испугался, что присутствие Создателя ему лишь приснилось. Он с облегчением обнаружил, что по-прежнему сидит на краю колодца, залитый золотым сиянием. А ещё Джаннер ощутил перемену в душе. Это был не сон.
Лили зевнула и потянулась. Кальмар, весело улыбаясь, присел рядом:
– Ну, пошли.
Джаннеру хотелось спросить, что случилось там, внизу, но он решил подождать. В комнате царило величественное спокойствие, и он не хотел его нарушать.
Сокровища Анниеры встали по местам и закрыли колодец. Помещение вновь погрузилось в темноту. Ребята поднялись по лестнице, осторожно обошли Нию и О’Салли, улеглись на свои подстилки и ещё долго лежали во мраке ночи, прежде чем погрузиться в глубокий здоровый сон.
Их разбудили солнечный свет и пение птиц. В холодном рассветном сиянии Ветрокрылы и О’Салли вышли из погреба. На окрестных холмах они увидели массу белых цветов, которые за ночь пробились из-под пепла, призванные к жизни вчерашним ливнем и весенним теплом. Белые звёздочки, сплошь покрывшие землю, блестели от росы; казалось, они спустились с неба, пока люди спали. На развалинах домов вились тонкие зелёные лозы. Руины украсились серебристыми бутонами, как невеста в день свадьбы. Пчёлы, жужжа, носились от цветка к цветку, словно дети в кондитерской, и река Ризен с весёлым плеском бежала к морю.
– Я и не знала, что Сияющий Остров действительно… сияет, – проговорила Лили.
Ния рассмеялась.
Они наскоро перекусили, и О’Салли взялись за работу – они искали среди развалин доски, пригодные для постройки жилища. Работать в тёплый день было приятно, однако отыскать им удалось лишь несколько подходящих досок.
– Всё хуже, чем я думал, – признал Биггин, качая головой. – Не стану врать. Своими силами мы не справимся. Нам нужны инструменты. Плотники. Семена, которые надо посадить, пока время не ушло.
– А значит, нужны лошади, плуги, мотыги и лопаты, – подхватил Кельви.
– Согласна. – Ния сорвала несколько цветов и понюхала их. – Но я, пожалуй, останусь здесь. Не могу уехать так скоро…
– Так я и думал. Мы с Кельви сами управимся с лодкой. Соберём всё что надо и вернёмся через пару дней. В реке полно рыбы, иначе бы птицы над ней не летали. Торн умеет рыбачить сетью.
– Ага, у меня хорошие отметки по рыболовству, – подтвердил Торн, явно стараясь произвести впечатление на Лили.
– Мы оставим вам мешок сушёных фруктов. Да и растопки полно… – Биггин повернулся к сыну. – Ну, собирайся.
– Мы с Джаннером тоже поедем, – выпалил Кальмар, который до сих пор, казалось, стоял затаив дыхание. – Я должен помочь Клыкам.
– Помочь Клыкам? – переспросила Ния. – А как насчёт матери и сестры? Нам, знаешь ли, тоже нужна помощь, и это не мы разорили мир. Нет. Нет и нет. Каждый раз, когда наша семья разделяется, происходит какое-нибудь несчастье.
Кальмар вздохнул:
– Нам надо ехать, мама.
– Так ему велел Создатель, – подхватила Лили, почёсывая Франкля за ушами.
– Что? – удивилась Ния.
– Не знаю, как объяснить, – Кальмар опять вздохнул. – Пожалуйста, мама, не спрашивай. Мне надо ехать.
– Ну, если ребята поедут со мной, – сказал Биггин, – пускай Кельви остаётся. Слышишь, парень?
– Ладно, – отозвался тот. – Ехай, Кальмар.
– Езжай, – поправила Ния.
– Ну да.
– Только поскорее возвращайтесь.
– Можешь ничего не говорить, – сказал Джаннер, когда они вышли в море. – Я пойму, если это всё… ну, личное.
Кальмар долго смотрел на горизонт, прежде чем ответить:
– Поверь, я ничего не хочу
