Михаил Коршунов - Бульвар под ливнем (Музыканты)
В конце коридора показался часовщик с лестницей. Он крикнул:
- Что? Еще один лезет? - Часовщик уже слышал о происшедшем.
Часовщик не отгадал в директоре директора. Но главное, Всеволод Николаевич отгадал в себе директора и был счастлив этому, как никогда, тем более день прошел и быть директором было уже безопасно.
Перестиани скромно шел рядом с Кирой Викторовной. У него не было нового взгляда на обстоятельства и новых путей к их преодолению. Он еще не почувствовал, что способен понимать Киру Викторовну и всех ее Паганини. Где-то в глубине души, кроме просто терпеливого человека, он никем еще не был - воспитателем, экспериментатором или руководителем ребячьего коллектива. Скромно мечтал о тишине, о нормальной жизни и о своей нормальной работе, пока еще, к счастью, не связанной с грядущим поколением.
Возвращался домой Андрей Косарев. Ни о ком и ни о чем ему не хотелось думать, хотелось, чтобы все оставили его в покое. Но виноват был во всем сам, и это угнетало еще больше. Нелепость за нелепостью. Идиотство какое-то.
Андрей поднялся на лифте и резко позвонил в дверь. Это был старинный кирпичный дом с лепными украшениями, где в квартирах жило по нескольку семей, где двери еще хранили фамилии жильцов на металлических пластинках, написанных через букву "ять", и круглые отверстия от механических звонков-вертушек. В таких квартирах часто живут потомственные москвичи. Это называется - жить в черте старого города.
Дверь открыла женщина в теплом стеганом халате, в матерчатых, потерявших цвет туфлях. Мать Андрея Косарева.
- Я изнервничалась! Тебя нет весь день. Что-нибудь случилось?
- Ничего не случилось.
В коридоре появился сосед. Он был небольшого роста, из-под рукавов пиджака торчали несвежие манжеты, которые до половины закрывали ладони коротких рук. Сосед был слегка пьян.
- Обнаружился сын? - спросил он.
- Да, Петр Петрович, - сказала мать Андрея сдержанно.
- Талант - он беспощаден. - Соседу хотелось поговорить. - Талант служит только прекрасным... э-э... музам... пегасам... парнасам...
Из-за дверей просунулась женская рука и утянула Петра Петровича в комнату.
- Где ты был? Прошу тебя... - сказала мать Андрею. Она беспрерывно теребила ворот халата пальцами. У нее было худое болезненное лицо, вокруг глаз большие темные круги. Она возлагает на сына все свои надежды и, очевидно, часто говорит ему об этом.
- Служил прекрасным музам. - Андрей направился в ванную комнату мыть руки.
Мать пошла за ним.
- Не надо шутить, Андрюша. Ты у меня один.
- Я не шучу. И я знаю, что я у тебя один. - Андрей пустил в раковину сильную струю воды, так что брызги полетели на пол.
Мать смотрела на него. Молчала. Андрей это чувствовал, что она смотрела. Он устал от этого ее взгляда изо дня в день. Она ждала от него того же, чего он ждет сам от себя. Но лучше бороться за себя, чем ежедневно чувствовать на себе этот взгляд, молчаливый и упорный. Видеть руки, которые беспрерывно теребят ворот халата. Андрей до сих пор даже не знает, что такое для матери музыка - средство к пониманию мира или средство к завоеванию мира. Или она любит музыку, как дорогую вещь, которая случайно оказалась в комнате. Может быть, он сегодня просто несправедлив? К матери, к себе, к соседу, к Рите. И даже к музыке. Ко всем и ко всему.
А на другом конце города в длинной ночной рубашке и в очках стояла на кровати Маша Воложинская и держала на плече скрипку. Волосы, которые рассыпались по плечам, касались скрипки и были с ней одного цвета. Воротник ночной рубашки был поднят, как у вечернего платья, и Маша придерживала его свободной рукой, чтобы был еще выше.
В комнату вошла мать.
- Почему не спишь?
- Как я буду выступать, когда вырасту? В очках и в вечернем платье? Маша все еще не отпускала воротник ночной рубашки. Скрипка лежала у Маши на плече и была до половины прикрыта волосами.
- Вырастешь, и поговорим. Сейчас - спи.
"Я уже выросла", - подумала Маша. Дома этого не замечают.
Она отдала скрипку, легла под одеяло. Мать сняла с нее очки, положила рядом со скрипкой. Никто в семье очков не носил, только одна Маша. С детства.
- Я слышала, вы ссоритесь в школе?
- Из-за Моцарта и Сальери, мама. Сальери отравил Моцарта, ты в это веришь?
- А в это надо верить или не верить?
- Конечно. Как же еще, мама?
- Поэтому деретесь?
- Следующий раз я буду драться, - сказала Маша. - Не испугаюсь!
Мать ничего не ответила. Может быть, она подумала о том, что дочка выросла и произошло это в один день, а именно - сегодня, и без всякого вмешательства родителей. Скрипка, казалось бы, такая неприметная, скромная вещь, а в ней запрятана не только музыка, но и восприятие всей жизни, и уже вполне серьезное и самостоятельное, требующее определенных взглядов, и никто не властен над этим, кроме скрипки. Даже родители.
- Мама, а ты знаешь, кто мой любимый композитор?
- Спи, ты уже сказала.
- Разве?
- Конечно.
- А когда папа купит мне шкаф для нот?
- Теперь обязательно купит.
Маша засыпает, покорная все-таки детству, потому что это был только один, первый день из ее первого повзросления.
Снится ей маленький скалистый остров в Средиземном море. Франсуаза рассказывала, остров напротив марсельского порта. Совсем близко. Франсуазу возил туда на лодке друг ее отца, рыбак. На острове крепость. Теперь это музей, а раньше была страшная тюрьма, где долгие годы просидел в заточении граф Монте-Кристо. Любимый герой Маши. Называется крепость Иф. Монте-Кристо умел постоять за себя. А Моцарт? Если бы он был таким, как граф Монте-Кристо, он был бы несокрушим. Но почему Моцарт и граф не встретились? Тогда бы Моцарт не погиб. Ничего бы с ним не случилось. Монте-Кристо не допустил бы этого.
На острове продают открытки крепости и ставят на память штамп. Когда Франсуаза поедет во Францию на каникулы к отцу, она пришлет открытку со штампом. Обещала.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Оля отперла шпильтыш, вытянула педальную клавиатуру, придвинула скамейку. Отрегулировала высоту. За орган надо уметь садиться, чтобы сразу обе ноги ловко попали на педали; и вставать из-за органа надо уметь, круто повернуться и спрыгнуть со скамейки тоже на обе ноги одновременно.
Оля вынула из папки ноты, поставила на шпильтыш. Села на скамейку. Оставалось только нажать кнопку пуска мотора, и тогда - первые клавиши под первыми пальцами. Как будто в первый раз. У всех так или у нее одной? Когда это кончится? Или никогда? И этому надо радоваться и бояться, если вдруг все сделается по-другому, нестрашным, привычным и доступным. Когда будешь знать всегда, как ты начнешь и как ты закончишь; будешь владеть собой постоянно и одинаково уверенно и, значит, будешь играть всегда одинаково, как и спрыгивать со скамейки. Оля недавно прочитала, что исполнитель не возобновляет музыку, а рождает ее заново для себя и для других. Значит, так было и так будет.
В учительской - короткое совещание перед концертом. Последнее. Больше ни одного совещания провести не удастся: не будет времени. На совещании идет разговор тоже о времени, о минутах.
- Вы сказали - четыре с половиной минуты? - переспросила Верочка преподавателя по классу трубы.
- Да, - ответил преподаватель. Он носил военную форму, но без погон. Недавно был демобилизован из армии. - И я уверен, мой воспитанник с честью преодолеет первый в жизни редут.
Он закончил выступать и сел на место.
Все преподаватели были достаточно напряжены и чувствовали это друг в друге. Каждый раз концерты учеников, да еще на большой ответственной эстраде, - это беспрерывные волнения от начала до конца. Возможны любые происшествия, как мелкие (вышел со скрипкой и забыл в артистической комнате смычок), так и крупные (оставил дома ноты своей партии, в последний момент сломал трость - нечто в виде деревянного мундштука, сделанного из свежего камыша, - без чего нельзя играть на кларнете или гобое, или просто разбил лицо, как это случилось с Франсуазой).
Всеволод Николаевич поглядел в блокнот.
- Люда Добрякова, "Романс без слов", класс педагога Ярунина. "Мелодия" Кабалевского - Петя Шимко. Сюита Синдинг - Женя Лаврищева, и партию второго фортепьяно - Дима Саркисов. Сколько получается минут, Верочка? - И, не ожидая ответа Верочки, директор начал сам подсчитывать: Семь... Семнадцать... И еще надо прибавить... Понятно. А как Дима Саркисов? Как его руки?
- Может быть, только левая рука в полной мере меня не удовлетворяет, - ответил педагог фортепьянного отделения.
Кто-то из молодых учителей тихонько сказал:
- Левая рука... левая нога...
Кто-то еще тихонько добавил:
- Руки как ноги... а голова...
Голову подняла Верочка и укоризненно взглянула на молодых учителей. Они замолчали.
- А как с хором младших школьников? Кто у них дирижирует?
С места встал руководитель хора:
- Зоя Светличная из шестого класса. Тоже первый редут.
