Иван Василенко - Артемка у гимназистов
- Сапожник? - выпучил надзиратель глаза. - Но как же вы сюда затесались? И потом... потом... вы врете! Разве сапожники пьесы пишут? Вы врете самым наглым образом.
- А чего я буду врать? Написал - и написал! - нахмурился Артемка.
- А я говорю: врете! - настаивал надзиратель. - Если не врете, покажите пьесу. Посмотрим, чья рука. Нуте-с!
Артемка заглянул в суфлерскую будку. Но гимназиста с усиками и след простыл.
- Нету пьесы, - развел руками Артемка. - Потерял. Да вы не сомневайтесь: та книжка у меня в сундуке лежит. Вот пойдемте в будку.
- В будку? Это... куда же-с?
- А на базар.
- На базар?.. Ночью.. Гм... А впрочем... Идти по Карантинному? Мимо участка?
- Да хоть и по Карантинному.
- Хорошо-с, отлично, - согласился Брадотряс и, обратясь к совершенно растерявшимся гимназистам, ханжески сказал: - Господа, я всегда был ходатаем за вас перед директором. Буду просить и теперь. Как знать, может быть, удастся вас отстоять. - Потом опять повернулся к Артемке: - Нуте-с, господин литератор, извольте проводить меня в ваш рабочий кабинет... хе-хе... в будку! Нуте-с!
АРЕСТ
Брадотряс и Артемка шли рядом. Фонари на улицах не горели, луна еще не взошла. Надзиратель вглядывался в темноту, жался от всякого шороха и все повторял:
- Я, господин сапожник, ни черта не боюсь. Видите, что у меня в руке? Бахну из этой штуки - и наповал! Вот именно!
Из освещенного окна дома на руку надзирателя упал свет. Артемка сказал:
- А с виду будто портсигар.
Брадотряс крякнул и молча спрятал "оружие" в карман.
- Дядя, - спросил Артемка, когда свернули в Карантинный переулок, - а что за это гимназистам будет?
- Что будет? Карцер - раз, вон ко всем чертям из гимназии - два и, если папаши не отстоят, волчий билет - три...
Брадотряс от удовольствия даже прищелкнул языком. Потом с сожалением добавил:
- Впрочем, если пьесу действительно написал ты, что невероятно, то только карцер, а тебе волчий билет - и вон ко всем чертям из города. А то и в тюрьму.
- Ну, в тюрьму! Ловкачи какие! Артемка обиделся и больше уж не заговаривал. Около полицейского участка, где на полосатой будке горел одинокий фонарь, Брадотряс вдруг схватил
Артемку за руку.
- Чего вам? - удивился тот.
- Городовой! - вместо ответа крикнул надзиратель. - Ну-ка, подержи!
Из будки вышел полицейский, зевнул, перекрестил рот и взял Артемку за воротник.
Брадотряс скрылся в участке. Спустя немного деревянные ступеньки заскрипели, и Артемка увидел толстого полицейского, в котором узнал старого знакомого - околоточного надзирателя Горбунова. За ним спускался Брадотряс.
Горбунов посмотрел Артемке в лицо и равнодушно сказал:
- Из моего околотка. Сапожник. Сомнительно.
- Вот именно, сомнительно, даже невероятно. Врет он. А для чего, не пойму. - И Брадотряс вопросительно посмотрел на Горбунова.
- Пошли, - буркнул тот.
Шли молча: Артемка посредине, полицейский и гимназический надзиратель - по бокам. Некоторое время слышалось лишь поскрипывание сапог да сопение конвоиров. В конце переулка показались силуэты базарных построек. Горбунов с шумом вздохнул и равнодушно пожаловался;
- Собачья служба! Ни днем, ни ночью покоя нет! - и уже до самой будки не проронил ни слова.
Артемка открыл замок, нащупал в темноте спички и зажег лампу. Нагнув голову, шумно дыша, Горбунов вошел в будку и, как бык, заворочался в ней. Брадотряс остался снаружи, только голову просунул в дверь.
- Ну, давай твои книжки! Где они? - скучно сказал Горбунов.
Артемка приподнял сундучок и вынул две брошюрки - одну в зеленой обложке, другую в желтой.
- Скажите пожалуйста! - оживился Горбунов. - И вправду нелегальщина. Где же ты достал?
- От отца осталось, - не сморгнул Артемка глазом.
- Это может быть: отец у тебя вредный был А еще что есть?
- "Женитьба" Гоголя есть, "Шинель", "Конек-горбунок".
Артемка снимал с полки запыленные книжки и по одной подавал Горбунову. Тот брал, плевал на пальцы и, косясь на Брадотряса, с сомнением перелистывал.
- Разрешенная, - вздыхал Брадотряс.
- А больше нету? - лениво спросил Горбунов.
- Нету.
- Ну, все. Так запирай будку и пойдем... Он для формы пошарил еще рукой по полке, скосил глаза под столик.
- Пойдем, хватит и этого.
На углу Карантинного Брадотряс остановился:
- Мне налево-с. А протокол зайду подписать утречком.
- Будьте здоровы! - буркнул Горбунов. Далеко, в самом конце переулка, поднималась огромная красная луна. Из подворотни на дорогу вышла собака и протяжно завыла. Артемке стало не по себе.
- Куда это мы идем? - насторожился он.
- Ну и дурак же ты! - удивился Горбунов - Пьесу-то кто написал? Ты?
- Ну, я.
- А спрашиваешь, куда идем. К бабушке на свадьбу. Жалко, отец твой помер, а то бы сидеть вам вместе.
Артемка вспомнил ржавые решетки на окнах каталажки и серые заросшие лица, вечно выглядывавшие из этих окон.
"Не шмыгнуть ли в переулок? - подумал он. - Куда ему, толстому, гнаться за мной!"
Но Горбунов, словно догадавшись, вынул из кобуры огромный наган и показал Артемке:
- Видал? Попробуй только!
Около участка околоточный передал Артемку городовому, а сам пошел дальше. Городовой опять взял Артемку за воротник и, подталкивая, повел сначала вверх по лестнице, потом, через прокопченную табачным дымом канцелярию, вниз, в подвал.
Когда закрылась дверь и Артемка оказался в пахнувшей крысами темноте, ему стало страшно. Некоторое время он стоял у двери, вперив глаза в черное, как сажа, пространство. Вдруг близко кто-то сказал:
- Пух!
- Что? - шепотом спросил Артемка, сжимаясь от страха.
- Пух, - ответили ему и тоненько присвистнули.
"Какой-то знак, - решил Артемка. - Наверно, жульнический Как бы не ударили еще". И на всякий случай предупредил:
- Не очень-то! Я и сдачи дам.
Но "пух" и присвист чередовались с такой правильностью, что Артемка скоро догадался: спит кто-то.
Он протянул вперед руки и, нащупав деревянную скамью, лег.
"Чего я испугался? - подумал он. - Ну, посадили и посадили. Небось выпустят. А не выпустят - дёру дам!" - и, поворочавшись, заснул.
В КАТАЛАЖКЕ
Первое, что увидел Артемка утром, были синие, как на иконах у святых, глаза, бледное, в морщинках лицо И рыжая, начинающая седеть бородка Человек стоял у самой скамьи, наклонив голову в черной бархатной шапочке, какие носили монахи, и смотрел на Артемку:
- Воришка?
- Какой там воришка! - нахмурился Артемка. - Политический я.
- Ну? Настоящий?
Артемка подумал и с сожалением сказал:
- Нет, еще не настоящий А ты кто? Монах? Человек поднял руку к шапочке:
- Нет, путешественник я
- Путешественник? - Такой профессии Артемка не знал. - Это как же?
- А так. Хожу из города в город, на людей смотрю, себя показываю
- Бродяга, - догадался Артемка.
- Ну, бродяга, - согласился человек.
- А как же тебя посадили? - заинтересовался Артемка.
- А так и посадили. Встретил одного монаха. Познакомились, выпили. А потом стали о боге толковать. Я - одно, монах - другое. Ну и подрались. Монаха выпустили, а я сижу. Паспорт, видишь, у меня украли. А шапка - это трофей победы.
- Вот оно как! - сказал Артемка с удовольствием. - А в Москве ты был?
- В Москве? Всенепременно.
У дверей кто-то завозился с замком, дверь приоткрылась и в комнату просунулась усатая физиономия городового:
- Который хлопец, на допрос!
Артемка вскочил и тут только огляделся: серые стены, сводчатый потолок, под самым потолком два узких окна за решетками, на цементном полу деревянные скамьи-лежанки. Кроме него самого и "путешественника", в камере никого.
- Ну, долго будешь оглядываться?
- Иду, - сказал Артемка. - Как тебе некогда! По гнилой лестнице поднялись в канцелярию. Горбунов, как будто еще более сонный, чем вчера, медленно поднялся из-за стола и, закрывая от лени на ходу глаза, пошел к обитой клеенкой двери Городовой, стараясь не стучать сапогами, забежал вперед и открыл перед надзирателем дверь.
- Иди, - буркнул околоточный Артемке. Потом выпятил колесом грудь, подобрал живот и шагнул через порог: - Господин пристав, писаку привел.
Артемка тоже вошел, но сейчас же попятился назад: за письменным столом сидел мужчина с таким лицом, будто кто в шутку к человеческому туловищу, одетому в белый, с серебряными погонами китель, приладил бульдожью голову.
- Куда! Стать сюда! - услышал Артемка густой, отрывистый бас, похожий на лай простуженной собаки.
"Теперь пропал!" - подумал Артемка и подошел к столу. На зеленом, запачканном чернилами сукне лежали две брошюрки.
- Ты что же это, мерзавец, морочишь нам голову? Отвечай сейчас же: кто пьесу написал? Ну?
Артемка посмотрел в окно, откуда светило солнце, попрощался с волей и одним вздохом сказал:
- Я написал.
- Ты? - Пристав подскочил, как резиновый мяч, и Артемка под носом у себя увидел здоровенный кулак с золотым кольцом на пальце. - Ты?
