Радий Погодин - Книжка про Гришку
Именно эта капля оказалась последней каплей, решившей судьбу козла Розенкранца.
- Недоучка! - закричал козел страшным голосом. И зарыдал. - Чтобы на меня какой-то воробей паршивый с высоты капал? Нет, не могу! Держите меня, Гришка, у меня разрыв сердца.
- Так и надо, - чирикнул воробей, улетая на Балтику.
- Ох, держите меня, держите! - Козел дышал тяжело. Головой тряс, словно залепило ему глаза паутиной. Ногой топал и восклицал: - Хватит! Гришка, вы должны мне помочь. Все, кроме вас, от меня отвернулись. Даже наглые курицы. Я говорю - хватит!
Но последняя капля оказалась, увы, предпоследней. Из-за футбольной штанги вышел, прихрамывая, дядя Вася с чемоданом, в котором гармонь.
- Жалко мне, - сказал он. - Очень жалко. Что ты надумал? Исправляться? А твоя яркая индивидуальность? Исчезнет она. И не будет ее... "Когда б имел златые горы..." - запел дядя Вася.
- Вот именно, - сказал козел мрачным голосом. - Отчего вы такой, цветом в зелень? Это не вас я на крыше бодал, когда вы чужое веселье в печную трубу подслушивали? Гришка, держите меня покрепче. Я сейчас за себя не ручаюсь. Что-нибудь сотворю сверхвозможное. Ох, держите меня, держите!..
Через некоторое время в правлении колхоза у председателя Подковырина Николая Евдокимовича появились два посетителя: приезжий дошкольник и бородатое животное неопределенного сельскохозяйственного профиля. А вечером все жители новгородской деревни Коржи, а также дачники и проезжие шоферы поразились. В деревню входило стадо. Впереди - козел Розенкранц, чистый и красивый - весь белый. Шел он с небрежной лихостью, как командир разведчиков. Овцы в сторону не скакали, в чужие дворы не ломились дисциплину держали. Коровы тоже довольные были. Коровам нравится, когда впереди такой красавец шагает. Пастух Спиридон Кузьмич, идущий, как и полагается, позади стада, нахвалиться не мог.
- Ну помощник! - говорил он, останавливаясь у каждой избы. - Ну мастер! Можно сказать, психолог, врожденный гений!
Повариха Мария Игнатьевна, выбежав из кухни, ахнула:
- Розенкранц, ты ли это? - и угостила козла омлетом.
Плечистый молодой шофер в цветочной рубахе, который уже починил свою машину, смазал ее и провел профилактику, крякнул и вилку выронил. Он в этот момент в столовой сидел, закусывал перед дальней дорогой. Сбегал молодой шофер к прилавку - угостил Розенкранца крюшоном.
А Гришка?
Совершенно естественно, наполнился Гришка гордостью и самодовольством. А как же, сколько он хорошего дела сделал. Приподнялся Гришка на цыпочки, вытянулся, как гороховый росток, ладошками кверху, и полетел. Теперь он летел повыше прежнего, глазами сиял и всем улыбался.
- И чего это ты такой гордый? - услышал он голос снизу. - И чего это ты так взлетел?
- А как же? - ответил Гришка, различив с высоты соседку бабку Наташу, у которой молоко по утрам брал. - Козел Розенкранц исправился, теперь хулиганить не будет.
- Ахти... - проворчала бабка Наташа. - Подруга моя Аграфена болеет, а в аптеке лекарства нужного нет. Дров на зиму Подковырин Колька обещал доставить, а где они, дрова те? Картошку нынче какой-то жучок ест. Грибы, как я вижу, не уродятся. Ты взлетел, ты и посмотри с высоты, сколько всего. А ты нос задрал, как моя внучка Лизка, окромя своей гордости ничего не видишь.
Гришка посмотрел вокруг, да и сел на землю. Увидел он с высоты своего гордого полета лесной пожар, большую колдобину на шоссе, ее ливнем промыло, замусоренные улицы увидел, поломанные ребятишками яблони и много всякого другого, чего с высоты дошкольного роста не разглядишь.
ЕХАЛИ БЫ, ЧЕГО ЖЕ
Дядя Федя встретил Гришку словами:
- Как твоя становая ось?
- Крепчает, - ответил Гришка не очень уверенно.
- И не ври. Вижу, опять летал. Нет в твоем организме твердости. Дядя Федя лег на кровать, покрыл голову пиджаком. - Пашку в Москву вызвали телеграммой "молния". Не погостил Пашка.
Дяди Федины руки, далеко вылезающие из коротких рукавов полосатой рубахи, были похожи на особые корнеплоды. Так Гришка думал.
Дядя Федя тоже думал в ожидании вопросов.
Дом дяди Федин молчал. Молчала утварь, развешанная на стенах, ковшики, сковородки, сковородники, продуктовая сетка с папиросами "Север", картинки и фотографии, вилки, ложки, ножи и кружки.
- Конечно, ты знаешь. Ты газеты читаешь, радио слушаешь, - наконец сказал дядя Федя. - И не притворяйся, что ты об этом не думаешь. Короче, выкладывай, свой ответ на свой вопрос. Иначе не получится.
- Чего не получится? - спросил Гришка.
- Разговора у нас не получится. Спрашивай: как я отношусь к ожирению?
Дяди Федин дом засопел печной трубой, смущенно улыбнулся развешанными на стенках предметами, предназначенными для приема пищи.
- Я жирею, - сказал дядя Федя печально.
Гришка молча почувствовал свою пока еще неопределенную вину.
- Пашка уехал нетрясучий транспорт пускать в испытательный рейс раньше срока, - сказал дядя Федя. - Меня с собой звал на ответственную работу.
- Кем? - спросил Гришка.
- Испытателем.
Гришкина вина отчетливо определилась и налегла на него тяжестью коллективной поклажи, когда все несущие, кроме тебя одного, вдруг выпустили ее и занялись другим делом. Так Гришке показалось.
- Разве вы машинист? - спросил Гришка, надеясь сбросить хоть часть груза.
Дядя Федя проворчал из-под пиджака:
- Не притворяйся. Машинисты у Пашки молодые, обученные на высших специальных курсах. А я кто есть?.. Я есть старик.
- Как же вы тогда испытывать стали бы?
Дядя Федя стащил с головы пиджак. Мечтательно выставил бороду к потолку.
- Сидел бы в мягком откидном кресле, обвешанный градусниками и присосками. Меня бы лимонадом поили молоденькие проводницы - у Пашки все проводницы с высшим образованием. А ученые доктора с меня показания снимали бы на всех скоростях. Для кого нетрясучий транспорт? Для стариков. Которые молодые, те и на мотоциклах могут и на ракетах, а особенно хорошо на своих ногах... Понял мою работу? Если я на всех режимах и при тормозе сдюжу, значит, все старики и старухи могут Пашкиным транспортом пользоваться без опасения.
- Жаль, - сказал Гришка. - Ехали бы, чего же?
- Васька вместо меня поехал.
- Как?! - вскричал Гришка.
- Так. Ты вот знал, что он здесь обретается, а нам не сказал.
- Он плохой, - пробурчал Гришка.
Дядя Федя глянул на него жалостливо и снова в потолок уставился.
- Ты еще товарищей накопить не успел, тебе их не жаль пока что. А мы уже почти всех потеряли... Васька был очень сильный физически, а вот становая ось у него слабая...
Дядя Федя засопел простуженно. К стене отвернулся. Но вдруг вскочил с кровати, достал с печки пишущую машинку. Громко поставил ее на стол.
- Думаешь, я бесцельный и бесполезный пенсионер? А я вот буду литературным творчеством заниматься для пользы потомкам. - Дядя Федя сел за стол, засопел немного и напечатал заглавными буквами: "МЕМУАРЫ".
Гришка подумал:
"Мемуары" - слово красивое, как цветная бумага".
Дядя Федя написал под заголовком: "Воспоминание первое". И приказал Гришке:
- Не дыши возле уха, воспоминания мои заглушаешь.
Гришка, естественно, удалился. Послонялся вокруг избы. Воды наносил из колодца. Увидел, что дядя Федя уже не печатает на машинке - так сидит, голову рукой подперев, а глаза его беспокойные куда-то в одну точку уставились, далекую-далекую.
Гришка на цыпочках подошел. Заглянул через дяди Федино плечо и прочитал, шевеля губами:
"Отчетливо помню свою любимую бабушку Дарью Макарьевну. Старушка была смиренная, богомольная. Меня жалела. Но таилась в бабушке зависть скрытая печаль, которая надрывала ее доброе сердце. У соседки Анфиски на божнице стояло двадцать богов, а у бабушки только три, да и те старые совсем, от ветхости почерневшие.
Замыслил я сделать бабушке благое дело, чтобы радость у нее от количества богов появилась. Именно с этого решения и начинается моя сознательная автобиография. До того проживал я почти полных пять лет, как трава-бурьян, только для собственного бессмысленного удовольствия. Потому и не запомнил я свои ранние годы.
Однажды, когда моя бабушка ушла в соседнюю деревню Казанское на богомолье, я ее иконы с божницы снял. Воткнул их в грядку на огороде. Навозом полил и водой. Сижу, жду, когда ростки будут, а за ростками и много других иконок появится. Может, снаружи, как огурцы, а может, в земле, как картошка. Земля у нас плодовитая. И божья матерь, в этом я был уверен, мне с небес поможет. Думал я, как обрадуется моя бабушка Дарья Макарьевна, поскольку икон у нее будет больше, чем у заносчивой соседки Анфиски. Представил я густую толпу богов и серафимов, свежих и ярких, как цветы полевые. И тут почувствовал я удар бабушкиной палкой по голове..."
На этом дяди Федины мемуары обрывались.
- А дальше? - спросил Гришка шепотом.
Дядя Федя голову поднял, посмотрел на него тусклым взглядом. И так же тускло ответил:
