Мери Додж - Серебряные коньки
А за то, в чем виноваты, Побрани своих ребяток: Мы поем, мы поем, Наставлений скромно ждем!
О святой, приди к нам в гости, В наш веселый дружный круг! Все приветствуем мы гостя, Всех ты радуешь, наш друг!
А подарки, просят дети, Положи в корзинки эти, Мы поем, мы поем! Принеси нам радость в дом!
Так пели дети, и глаза их, исполненные страха и нетерпеливого ожидания, были устремлены на полированную двустворчатую дверь. Но вот послышался громкий стук. Круг разомкнулся мгновенно. Младшие дети со смешанным чувством ужаса и восторга прижались к коленям матери. Дедушка наклонился вперед, опершись подбородком на руку; бабушка сдвинула очки на лоб; мейнхеер ван Глек, сидевший у камина, неторопливо вынул пенковую трубку изо рта, а Хильда и другие дети в ожидании сгрудились вокруг него. Стук послышался снова. - Войдите, - негромко сказала мать. Дверь медленно открылась, и святой Николаас в полном парадном облачении предстал перед своими почитателями. Стало так тихо, что и булавка не могла бы упасть неслышно! Но вскоре святой нарушил молчание. Какое таинственное величие звучало в его голосе! Как ласково он говорил! - Карел ван Глек, я рад приветствовать тебя и твою почтенную вроу Катрину, а также твоего сына и его добрую вроу Анни!.. Дети, я приветствую всех вас - Хендрика, Хильду, Броома, Кати, Хейгенса и Лукрецию, и ваших двоюродных братьев и сестер - Вольферта, Дидриха, Мейкен, Вооста и Катринку! С тех пор как я в последний раз беседовал с вами, все вы, в общем, вели себя хорошо. Правда, в прошлую осень, на хаарлемской ярмарке, Дидрих грубил, но с тех пор он старался исправиться. Мейкен в последнее время плохо училась; слишком много конфет и всяких сластей попадало ей в рот и слишком мало стейверов в ее копилку для раздачи милостыни. Надеюсь, что Дидрих будет впредь вежливым, хорошим мальчиком, а Мейкен постарается достичь блестящих успехов в науках. Пусть она запомнит также, что экономия и бережливость основа достойной и добродетельной жизни. Маленькая Кати не раз мучила кошку. Ведь святой Николаас слышит, как кричит кошка, когда ее дергают за хвост. Я прощу Кати, если она отныне твердо запомнит, что и самые маленькие бессловесные твари тоже умеют чувствовать и обижать их не надо. Перепуганная Кати разревелась, а святой вежливо молчал, пока ее не успокоили. - Тебя, Броом, - продолжал он, - я предупреждаю, что мальчики, которые повадились сыпать нюхательный табак в ножную грелку школьной учительницы, в один прекрасный день могут попасться и получить трепку... Броом побагровел и выпучил глаза от величайшего изумления. - Но ты прекрасно учишься, и я больше ни в чем не стану упрекать тебя... Ты, Хендрик, прошлой весной отличился на состязаниях в стрельбе из лука и попал в самый центр мишени, хотя перед нею раскачивали птичку, чтобы мешать тебе прицеливаться. Я воздаю тебе должное за твои успехи в спорте и гимнастических упражнениях... однако я не советую тебе участвовать в лодочных гонках, так как у тебя остается слишком мало времени для школьных занятий... В эту ночь Лукреция и Хильда будут спать спокойно. Они добры к людям, преданы своим близким, охотно и весело слушаются взрослых дома, и все это принесет им счастье. Объявляю, что я очень доволен всеми и каждым. Доброта, прилежание, благожелательность и бережливость процветали в вашем доме. Поэтому благословляю вас, и пусть Новый год застанет вас всех вступившими на путь послушания, мудрости и любви! Завтра вы найдете более существенные доказательства моего пребывания среди вас. Прощайте! Не успел он сказать эти слова, как целый ливень леденцов посыпался на полотняную простыню, разостланную перед дверью. Началась всеобщая свалка. Дети чуть не падали друг на друга, спеша наполнить леденцами свои корзинки. Мать осторожно придерживала малыша в этой толкотне, пока он не стиснул несколько леденцов в своих пухлых кулачках. Тогда самый смелый из мальчиков вскочил и распахнул закрытую дверь... Но тщетно заглядывали дети в таинственную комнату: святой Николаас исчез бесследно. Вскоре все устремились в другую комнату, где стоял стол, накрытый тончайшей белоснежной скатертью. Трепеща от возбуждения, дети поставили на него по башмаку. Дверь заперли крепко-накрепко, а ключ спрятали в спальне матери. Потом все перецеловались, желая друг другу спокойной ночи, поднялись торжественной семейной процессией на верхний этаж, весело распрощались у дверей своих спален - и наконец молчание воцарилось в доме ван Глеков. * * * На другой день рано утром все домашние собрались у запертой двери. Дверь торжественно отперли, распахнули - и что же? Всем взорам представилось зрелище, доказавшее, что святой Николаас свято держит свое слово. Каждый башмак был полон до краев, и рядом с ним лежали пестрые груды всяких вещей... Стол ломился под грузом подарков: сластей, игрушек, безделушек, книг и всякой всячины. Каждый получил подарки, начиная с дедушки и кончая малышом. Маленькая Кати восторженно хлопала в ладоши, давая себе обещание, что у кошки теперь не будет никаких горестей. Хендрик скакал по комнате, размахивая над головой великолепным луком и стрелами. Хильда смеялась от радости, открывая малиновый футляр и вынимая из него сверкающее ожерелье. Все остальные захлебывались от счастья, любуясь своими сокровищами и восклицая то "ох!", то "ах!" - точь-в-точь, как мы, американцы, в прошлогоднее рождество. Держа в руках сверкающее ожерелье и стопку книг, Хильда протиснулась к родителям и протянула им свое сияющее личико для поцелуя. Взгляд ее ясных глаз был исполнен такой искренней нежности, что мать, наклонясь к ней, шепотом благословила ее. - Я в восторге от этой книги, благодарю вас, папа! - промолвила Хильда, дотрагиваясь подбородком до верхней книги в стопке. - Я буду читать ее весь день напролет. - Да, милочка, - сказал мейнхеер ван Глек, - правильно сделаешь: Якобу Катсу равных нет. Если дочь моя выучит на память его "Моральные эмблемы", нам с матерью будет нечему учить тебя. Книга, которую ты держишь, - это и есть "Эмблемы", лучшее его произведение. Она украшена редкими гравюрами работы ван дер Венне. Надо сказать, что корешка этой книги не было видно, и никто из присутствующих еще не успел открыть ее. Так что трудно объяснить, как мог мейнхеер ван Глек догадаться, какую книгу подарил его дочери святой Николаас. Странно также, что святой каким-то образом добыл вещи, сработанные старшими детьми, и положил их на стол, прикрепив к ним ярлычки с именами родителей, дедушки и бабушки. Но все были слишком поглощены своим счастьем, чтобы заметить эти маленькие несообразности. От Хильды не укрылось выражение восторга, которое всегда появлялось на лице ее отца, когда он говорил о Якобе Катсе; поэтому она положила свою стопку книг на стол и покорно приготовилась слушать. Мейнхеер ван Глек говорил очень-очень долго. Длинная его речь на всем ее протяжении сопровождалась приглушенным хором лающих собак, мяукающих кошек и блеющих ягнят, не говоря уж о погремушке - сверчке из слоновой кости, которую малыш вертел с невыразимым упоением. В довершение всего маленький Хейгенс, придравшись к тому, что отец его повысил голос, осмелился затрубить в свою новую трубу, а Вольферт принялся аккомпанировать ему на барабане. Добрый святой Николаас! Что до меня, я ради юных голландцев, пожалуй, признаю его и буду защищать от всех неверующих, доказывая, что он существует. Карл Схуммель в тот день был очень занят: он по секрету доказывал маленьким детям, что это вовсе не сам святой Николаас к ним приходил. Просто их же родные отцы и матери привели в дом человека, переодетого святым, и сами завалили столы подарками. Но мы-то с вами лучше знаем, как все было на самом деле. Однако, если это действительно приходил святой, почему же он в тот вечер не наведался в дом Бринкеров? Почему один этот дом, такой темный и печальный, был обойден?
Глава Х
ЧТО ВИДЕЛИ И ДЕЛАЛИ МАЛЬЧИКИ В АМСТЕРДАМЕ
- Все здесь? - ликующе крикнул Питер, когда на следующий день вся компания рано утром собралась на канале, снаряженная для путешествия на коньках. Посмотрим! Якоб назначил меня капитаном - значит, я обязан сделать перекличку. Карл Схуммель! Ты здесь? - Йа! - Якоб Поот! - Йа! - Бенджамин Добс! - Йа-а! - Ламберт ван Моунен! - Йа! - Вот это здорово! Мне не обойтись без тебя: ты один говоришь по-английски... Людвиг ван Хольп! - Йа! - Воостенвальберт Схиммельпеннинк! Ответа нет. - Ага! Постреленка не пустили. Ну, ребята, сейчас ровно восемь часов... Погода великолепная, а лед на Ае твердый, как скала, - через полчаса мы будем в Амстердаме. Раз, два, три, пошли! Действительно, не прошло и получаса, как они перебрались через прочную каменную плотину и очутились в самом сердце огромного города. Окруженный стеной, он стоял на девяноста пяти островках, соединенных почти двумя сотнями мостов. Хотя Бен со времени своего приезда в Голландию уже был здесь два раза, он и сейчас видел многое такое, что его изумляло. Но его товарищи-голландцы, жившие тут поблизости всю жизнь, считали, что Амстердам - самый обыкновенный город и в нем нет ничего особенного. Бена же здесь интересовало все: высокие дома с раздвоенными трубами и островерхими фасадами; склады товаров, расположенные высоко под крышами купеческих домов, с длинными, вытянутыми, словно руки, стрелами подъемных кранов, которые поднимают и опускают товары перед самыми окнами квартир; величественные общественные здания, построенные на деревянных сваях, которые были глубоко забиты в болотистую почву; узкие улицы; каналы, пересекающие город во всех направлениях; мосты; шлюзы; разнообразные костюмы горожан и - самое удивительное - прилепившиеся к церквам лавки и жилые дома с необычайно длинными трубами, высоко поднимающимися вдоль священных стен этих зданий. Если Бен смотрел вверх, он видел высокие дома, которые, казалось, наклонялись вперед и пронзали небо своими блестящими крышами. Если он смотрел вниз, перед глазами у него была диковинная улица без мощеных переходов на перекрестках и без поднятых над ее уровнем тротуаров: булыжная мостовая непосредственно переходила в кирпичные дорожки для пешеходов. Если глаза его останавливались на полпути, он видел маленькие, сложной конструкции зеркальца (голландцы называют их "шпионами"), прикрепленные снаружи почти к каждому окну и устроенные так, что люди в доме могут следить за всем происходящим на улице и рассмотреть всякого, кто постучит в дверь, сами оставаясь невидимыми. Время от времени мимо него проезжала двуколка, нагруженная деревянными изделиями; проходил осел под вьюком из двух больших корзин, наполненных фаянсовой или стеклянной посудой; по голым булыжникам проезжали сани (полозья которых непрерывно смазывались маслом, капающим с масляной тряпки, а потому легко скользили по мостовой), а за ними следовала пышная неуклюжая семейная карета, запряженная темно-гнедыми фламандскими лошадьми с белоснежными хвостами. Город облекся в праздничный наряд. Все магазины были разукрашены в честь святого Николааса. Не раз приходилось капитану Питеру отрывать свою команду от соблазнительных витрин, где были выставлены все игрушки, какие только можно вообразить. Нидерланды славятся этой отраслью промышленности. Всевозможные вещи копируются здесь в миниатюре на радость малышам. Замысловатые механические игрушки, которые голландский ребенок равнодушно швыряет куда попало, вызвали бы целый переполох в нашем американском Бюро патентов на изобретения. Бен не мог удержаться от смеха при виде игрушечных рыбачьих лодок. Тяжелые и приземистые, они так походили на те диковинные суда, которые он видел близ Роттердама. А крошечные трексхейты, всего в один - два фута длиной, но полностью оборудованные, прямо-таки не давали ему покоя: очень уж хотелось сейчас же купить такое суденышко в подарок братишке, оставшемуся в Англии! Но лишних денег у него не было, так как путешественники из свойственной голландцам осторожности решили взять с собой ровно столько денег, сколько требовалось на расходы каждому из мальчиков, и вручили общий кошелек Питеру. Поэтому Бен решил перенести всю свою энергию на осмотр достопримечательностей и как можно реже думать о своем маленьком братце Робби. Он ненадолго зашел в Морское училище и позавидовал учащимся в нем юношам: в их распоряжении имелся полностью оснащенный бриг, а их койки-гамаки покачивались над сундуками и ларями. Потом заглянул в еврейский квартал, где живут богатые гранильщики алмазов и убогие продавцы платья, и так же наскоро осмотрел все четыре главные улицы Амстердама: Принсен-грахт, Кейзерс-грахт, Хейрен-грахт и Сингель. Эти улицы изгибаются полукругом, и первые три достигают более двух миль длины. Посредине каждой из них течет канал, а по обеим его сторонам тянется превосходная мостовая, окаймленная величественными зданиями. Ряды обнаженных вязов по берегам канала отбрасывали на лед сетку теней, и всюду здесь было так ослепительно чисто, что Бен сказал Ламберту: - Этот город - какая-то окаменелая чистота! К счастью, погода была такая холодная, что помешала ежедневной обильной поливке улиц и мытью окон. А не то наши юные экскурсанты не раз промокли бы до костей. Голландские хозяйки одержимы страстью к мытью, подметанию, протиранию, и занести грязь в их безукоризненно чистые дома - значит совершить чуть ли не преступление. Повсюду глубокое презрение ждет тех, кто, переступая порог, поленится натереть до блеска подметки своей обуви; а в иных местах посетители, входя в дом, обязаны снимать свои тяжелые башмаки. Сэр Уильям Темпл в своих воспоминаниях "Что произошло в христианском мире с 1672 года по 1679-й" рассказывает о некоем важном судье, который зашел навестить одну амстердамскую жительницу. Дюжая молодая голландка открыла ему дверь и единым духом выпалила, что хозяйка - дома, но что башмаки гостя не очень чисты. Не добавив ни слова больше, она обхватила изумленного гостя обеими руками, взвалила его себе на спину, пронесла через две комнаты, посадила на нижнюю ступеньку лестницы и, схватив туфли, стоявшие поблизости, надела их ему на ноги. И только после этого она сказала, что хозяйка сидит наверху и гость может подняться к ней. Катясь вместе с друзьями по людным каналам города, Бен смотрел на сонных горожан, которые лениво покуривали свои трубки с таким видом, словно сбей у них с головы шляпу - они и глазом не моргнут; и ему трудно было поверить, что голландцы когда-то поднимали восстания, не раз происходившие в стране; трудно поверить, что теперешние амстердамцы - потомки тех храбрых, самоотверженных героев, о которых он читал в истории Голландии. Легко скользя по льду с товарищами, Бен рассказал ван Моунену о "погребальном" бунте, вспыхнувшем здесь, в Амстердаме, в 1696 году, когда женщины и дети вместе с мужчинами вышли на улицы. Шуточные похоронные процессии ходили по всему городу: люди решили показать бургомистру, что они не подчинятся новым правилам погребения умерших. Под конец они совершенно вышли из повиновения и грозили чуть ли не разнести весь город; так что бургомистр поспешил отменить постановление, оскорбившее народ. - Вот на этом углу, - сказал Якоб, указывая на какие-то крупные строения, - пятнадцать лет назад огромные склады зерна провалились в трясину. Это были прочные здания, построенные на хороших сваях. Но в них ссыпали слишком много зерна - больше семидесяти тысяч центнеров, - и они рухнули. Якобу трудно было рассказать такую длинную историю, и он остановился передохнуть. - А ты-то почем знаешь, что туда ссыпали семьдесят тысяч центнеров зерна? - резко спросил Карл. - В то время ты еще из пеленок не вышел. - Мне отец говорил, а он хорошо знает, как все было, - ответил Якоб. Отдышавшись, он продолжал: - Бен любит живопись. Давайте покажем ему какие-нибудь картины. - Хорошо, - согласился капитан. - Будь у нас время, Бенджамин, - сказал Ламберт ван Моунен по-английски, я повел бы тебя в Стадхёйс, дом городского управления. Вот там сваи так сваи! Здание построено на четырнадцати тысячах свай, и они забиты в землю на глубину семидесяти футов. Но что я хочу тебе показать - так это большую картину, на которой изображено, как ван Спейк взрывает свой корабль... Замечательная картина! - Ван кто? - переспросил Бен. - Ван Спейк. Неужели не помнишь? Битва с бельгийцами была в самом разгаре, и, когда он понял, что они его одолеют и захватят в плен корабль, он взорвал и его и себя вместе с ним, чтобы не сдаться врагу. - А разве не ван Тромп взорвал корабль? - Вовсе нет. Но ван Тромп тоже был храбрецом. Ему поставили памятник в Дельфт-хавне - там, где пилигримы19 сели на корабль, чтобы отправиться в Америку. - Так. А что совершил ван Тромп? Ведь он был знаменитым голландским адмиралом, да? - Да, он участвовал в тридцати с лишним морских сражениях. Он победил испанский флот и английский, а потом привязал швабру к верхушке мачты, объявляя этим, что он вымел англичан - очистил от них море. Голландцы умеют побеждать, братец ты мой! - Замолчи! - вскричал Бен. - Привязал он швабру или нет, а все-таки англичане победили его в конце концов! Теперь я все вспомнил. Его убили где-то на нидерландском побережье в битве, которую выиграл британский флот. Обидно, а? - лукаво добавил он. - Хм! Куда это мы попали? - воскликнул Ламберт, чтобы переменить разговор. - Слушай, все нас опередили... все, кроме Якоба. Ой, до чего он толстый! Мы и полпути не пройдем, как он раскиснет. Бену, конечно, было приятно бежать на коньках рядом с Ламбертом, который хоть и был чистокровным голландцем, но воспитывался неподалеку от Лондона и по-английски говорил так же свободно, как по-голландски. И все же Бен не огорчился, когда капитан ван Хольп крикнул: - Коньки долой! Вот и музей. Музей был открыт, и в тот день вход в него был бесплатный. Путешественники вошли, шаркая ногами: по обыкновению всех мальчишек, которые, кажется, никогда не упускают этой возможности - так им нравится слышать шорох своих подошв, скользящих по натертому полу. Музей в Амстердаме - это просто картинная галерея, в которой можно увидеть лучшие произведения голландских мастеров и, кроме того, около двухсот папок с редкими гравюрами. Бен тотчас же заметил, что некоторые картины здесь висят на щитах, прикрепленных к стене шарнирами. Их можно поворачивать, как оконные ставни, и рассматривать при наиболее благоприятном освещении. Это приспособление очень помогло мальчикам, когда они любовались "Вечерней школой", маленькой жанровой картиной Герарда Доу, так как оно позволило им оценить ее блестящую технику: казалось, что картина освещена тем светом, что проникает в изображенные на ней окна. Питер отметил также красоты другой картины Доу, "Отшельник", и рассказал мальчикам несколько интересных анекдотов об этом художнике, родившемся в Лейдене в 1613 году. - Целых три дня писать ручку швабры! - удивленно воскликнул Карл, отзываясь на слова капитана, который рассказывал о том, как необычайно медленно писал Доу. - Да, брат, три дня. И, говорят, он потратил целых пять дней, отделывая руку на одном женском портрете. Видишь, как удивительно ярки и до мелочей выписаны все детали этой картины. Каждый день после работы он тщательно закрывал свои неоконченные произведения, а краски и кисти прятал в непроницаемые для воздуха ящики. Судя по всем рассказам, сама его мастерская была закупорена, как шляпная картонка. Художник всегда входил в нее на цыпочках и, кроме того, прежде чем начать работу, сидел неподвижно, пока не оседала легкая пыль, поднявшаяся, когда он вошел. Я где-то читал, что его картины кажутся еще лучше, если рассматривать их в увеличительное стекло. Он так напрягал глаза, обрабатывая мелкие детали, что уже в тридцать лет был вынужден носить очки. В сорок он видел совсем плохо и едва мог писать. Ему нигде не удавалось найти такие очки, которые помогли бы ему видеть яснее. Наконец одна бедная старая немка предложила ему попробовать ее очки. Они пришлись ему как раз по глазам и помогли писать так же хорошо, как раньше. - Хм! - негодующе воскликнул Людвиг. - Вот это мне нравится! А как же эта старушка обходилась без очков, спрашивается? - Ну, - рассмеялся Питер, - возможно, у нее были другие. Во всяком случае, она уговорила художника взять ее очки. Он был так благодарен, что изобразил на картине эти очки вместе с футляром и подарил ей. А старушка отдала эту картину бургомистру, за что получила пожизненную пенсию и до конца своих дней прожила безбедно. - Ребята, - громким шепотом позвал Ламберт, - пойдемте посмотрим "Медвежью облаву"! Это была прекрасная картина работы Пауля Поттера, голландского художника XVII века, писавшего замечательные произведения еще до того, как ему исполнилось шестнадцать лет. Мальчиков она привела в восхищение, так как им понравился ее сюжет. Они равнодушно прошли мимо выдающихся произведений Рембрандта и ван дер Хельста, но восторгались одной плохой картиной ван дер Венне, изображающей морской бой между голландцами и англичанами. Потом они, совершенно очарованные, стояли перед портретом двух маленьких мальчуганов, один из которых хлебал суп, а другой ел яйцо. По мнению наших путешественников, главное достоинство этой картины заключалось в том, что мальчишка, который ел яйцо, вымазал себе рожицу желтком, к величайшему удовольствию зрителей. Следующей картиной, удостоившейся их внимания, было прекрасное изображение праздника святого Николааса. - Смотри, ван Моунен, - сказал Вен Ламберту: - до чего хорошо написано лицо этого малыша! Он как будто знает, что заслужил трепку, но надеется, что святой Николаас еще не вывел его на свежую воду. Вот такие картины мне нравятся: они как будто рассказывают целую историю. - Идемте, ребята! - крикнул капитан. - Уже десять часов, пора в путь! Они поспешили на канал. - Коньки на ноги!.. Готовы? Раз, два... Эй! Где же Поот? И правда, где же был Поот? В десяти ярдах от них во льду только что была прорублена квадратная прорубь. Питер заметил ее и, не говоря ни слова, быстро покатил к ней. Остальные, конечно, последовали за ним. Питер заглянул в прорубь. И все заглянули в нее, потом в тревоге уставились друг на Друга. - Поот! - крикнул Питер, снова заглядывая в прорубь. Полная тишина. Черная вода застыла недвижно; ее поверхность уже затягивалась ледяной пленкой. Ван Моунен вернулся к Вену с таинственным видом: - Кажется, у него когда-то был припадок? - О господи! Был, - ответил перепуганный Бен. - Ну, значит, с ним, очевидно, снова случился припадок в музее. Мальчики сразу догадались, что нужно сделать, и вмиг сняли коньки. У Питера хватило присутствия духа зачерпнуть своей шапкой воды из проруби, и все помчались в музей. Они действительно нашли бедного Якоба в припадке... но это был припадок сонливости. Мальчик лежал в укромном уголке галереи и храпел, как утомленный солдат. Громкий хохот, вызванный этим открытием, привлек сердитого сторожа. - Что тут происходит? - крикнул он. - Прекратите бесчинство! Эй ты, пивной бочонок, проснись! - И он весьма бесцеремонно растолкал Якоба. Как только Питер понял, что здоровью Якоба не угрожает опасность, он поспешил на улицу -вылить воду из своей бедной шапки. Пока он расстилал в ней носовой платок, чтобы уже обледеневшая подкладка не прикасалась к его голове, остальные мальчики спустились по лестнице, таща за собой ошалевшего спросонья и возмущенного Якоба. Снова был отдан приказ отправляться в путь. Якоб наконец совсем проснулся. Лед здесь был немного шероховатый и с трещинами, но мальчики не унывали. - По каналу побежим или по реке? - спросил Питер. - Разумеется, по реке, - отозвался Карл. - Вот хорошо-то будет! Говорят, лед на ней отличный всю дорогу. Только по реке гораздо дальше. Якоб Поот тотчас же заинтересовался этими словами. - А я стою за канал! - крикнул он. - Ну что ж, побежим по каналу, - решил капитан, - если только все согласны. - Согласны! - крикнули мальчики довольно разочарованными голосами. И капитан Питер помчался вперед, бросив: - Отлично... За мной! Через час будем в Хаарлеме!
