Юлия Кузнецова - Где папа?
Потом она взяла ложку для обуви. Но мне не отдала. Видно было, что ей и самой нравится такая штука.
– Дай мне, я покажу кое-что и верну, – попросила я.
Она подумала и отдала мне ложку. Я нацепила её на палец и стала крутить. Девочка заулыбалась. Я вернула ложку ей, и теперь девочка смотрела на ложку с двойным восхищением. Ничего себе, какая оказалась штукенция!
Если честно, я и сама удивилась, как эта ложка здорово может крутиться на пальце и не слетать. Может, у них какая-то необычная ложка? Наша бы дома слетела.
Девочка попыталась тоже покрутить ложку на пальце, но уронила её. Нахмурилась, надулась.
– Давай я ещё раз покажу… – начала я, но тут из ванной снова послышался шум фена.
Нижняя губа малышки задрожала и выгнулась. Глаза стали мутными от набежавших слёз. Она вдруг бросилась ко мне, и мне пришлось схватить её на руки. Она уткнулась мне в шею.
– Стасьно… Стасьно… – прошептала она.
– Ну что ты, – пробормотала я, поглаживая её по спинке, – совсем не страшно. Это же фен. Мама волосы сушит. Они у неё мокрые.
Она схватила меня за руку, прижала её к своей груди. Ладошки у неё оказались горячие-прегорячие. А сердце колотилось как бешеное. Бум-бум-бум-бум-бум.
У меня внутри всё закрутилось. Как будто запустили какую-то бешеную юлу. Я зажмурилась и уткнулась ей в шейку. От неё пахло печеньем. А кожа на шейке нежная, как у меня на веках… Нет, ещё нежнее!
Щёлк! Фен выключили. А мы всё стояли. Вышла из ванной Андрюшина мама.
– Кьяра! – с весёлым удивлением сказала она. – Ты что себе позволяешь?
– Она испугалась, – тихо сказала я, пытаясь понять: как зовут малышку? Что за странное имя?
Но девочка уже отстранилась. И с улыбкой смотрела на меня. А потом сунула мне в рот палец. Он оказался солёным.
– Тьфу! – сказала я делано-сердито, и она расхохоталась.
– Молодец, – похвалила меня мама Андрюши, расчёсываясь перед зеркалом. – У тебя есть младшие братья-сёстры?
– К сожалению, нет…
– Вот, Андрюшка! Слышал? К со-жа-ле-ни-ю!
Она улыбнулась и прошла в комнату. Оттуда послышалось пшиканье, запахло духами.
Я опустила малышку на землю. Снова села на корточки. А она вдруг подняла у меня на животе кофту и ткнула пальцем мне в живот.
– Пу!
И снова засмеялась.
– Она у тебя пупок нашла, – сказал Андрюша, выйдя из кухни.
Я немного смутилась, потому что Андрюша увидел мой голый живот. Я втянула его как могла, но он всё равно нависал над поясом джинсов.
– Пу! Пу! – повторила Кьяра, тыкая меня в живот пальчиком.
И опять расхохоталась, показав неполный ряд ровных белых зубов.
И мне вдруг стало наплевать, видит Андрюша мой живот или нет. Лишь бы она и дальше вот так запрокидывала голову, лишь бы звенел золотыми бубенчиками её смех, от которого внутри всё становится легким, прозрачным и хочется лететь!
Звонок
– Я помню, что ты мне сказала больше не звонить, – пробубунил Андрюша в трубку.
– Убери трубку от лица, – попросила я, – я тебя не слышу.
– Что? Повесить трубку?
– Нет! Убери её от лица! Плохо слышно!
– Я просто хотел сказать спасибо. За зайца и вообще…
– А где Кьяра?
– Спит. Еле укатал. Заколебала.
– Зачем ты так про ребёнка? Она же маленькая!
– Посиди с ней, узнаешь.
– А мама где?
– Ушла себе итальянца искать.
– В смысле?
– Ну она хочет замуж за итальянца выйти. Вот и ходит по кафе и клубам ночным. Ищет себе итальянца, чтобы нас увезти отсюда. Она поэтому и Кьяру так назвала. Чтобы будущему мужу понравилось. Это же итальянское имя.
– А папа был не против?
– Когда она Кьярку называла, его уже рядом не было, – отчеканил Андрей.
Я ощутила мороз, пробежавший по коже.
Сама удивилась. Вот так вот живёшь-живёшь рядом с одноклассниками, и не знаешь, что у них такие странные истории в жизни. Хотя я, наверное, была чемпионом на конкурсе странных историй. Куда уж страннее того, что случилось с папой.
Я подумала о папе и вдруг, неожиданно для себя, спросила:
– Можно я буду иногда приходить к вам? Ну, поиграть с ней… Не знаю. Мне она правда понравилась.
– Давай, – обрадовался Андрюшка, – супер! Хоть каждый день! Я же с ней всё время один сижу. Маме плевать, что у меня дела.
– Испытания? – поддела его я.
– Если ты будешь…
– Ладно. Сам поймёшь, что они дураки.
– Я и так понимаю, – печально сказал Андрюха, – но мне, понимаешь, надо быть частью чего-то. Я так, один, не могу.
– У тебя же Кьяра есть!
– Прикалываешься? При чём тут Кьяра?!
– Была бы она у меня…
– У тебя есть сестра!
– Ага, старшая.
– Ну и что? Видишь, тебе тоже надо то, чего у тебя нет. Так что не лезь в мои отношения с пацанами. А к Кьярке приходи. Ты ей понравилась.
Я ей понравилась!
Кто-то запел у меня внутри, загорланил дурным голосом весёлую песню.
Понравилась! Шутка ли? Понравиться самому прекрасному человеку на свете! Эх, это же счастье!
Папа, папа, папа…
Но счастья не вышло. Пришла мама. Не с бледным. А просто с серым лицом. И сказала, что апелляцию отклонили. И что папу перевели в колонию. Увезли. Ночью на поезде.
И теперь у него в жизни будет такое пятно. Его признали обвиняемым. В том, чего он вообще не совершал! И теперь его везут как бы наказывать. За то, в чём он не виноват. И наказание будет долгим… Даже если половина срока. Всё равно – долго.
Я заплакала.
– Костя сказал, в колонии условия лучше, чем тут, – бесцветным голосом сказала мама.
– Гад он, – сказала я, утирая слезы, – у нас горе, а он умничает. У нас есть апельсины?
– Зачем?
Но я уже сама встала и подошла к холодильнику. Пошуршала пакетами. Вытащила лимон, вернулась с ним за стол, начала резать.
– Лиза, перестань!
Но я резала и резала, тоненько, дольку за долькой.
– Перестань, я сказала!
Я тогда схватила горсть этих долек и сунула в рот. Кислота опалила горло, и я зажмурилась.
Зажмурилась и заревела.
– Ну, ну. – Мама пересела ко мне и стала гладить по плечу.
Когда она притронулась ко мне, то я вдруг вспомнила, как засмеялась Кьяра, когда я выплюнула её палец. Это было дико странно – плакать, но внутри себя слышать смех.
– Знаешь, – сказала мама задумчиво, – а колония недалеко… Можно ездить на машине. И даже оставаться на ночь. Там специальные комнаты. С кроватью и даже с телевизором. Так что, в общем-то, прав Костя. Условия там лучше. И есть какие-то занятия для них. А то он тут сидит целыми днями, в потолок смотрит. Просто мы-то хотели, чтобы его оправдали… Но не вышло.
Мама закусила губу.
– А я могу к нему поехать?
– Конечно.
– А когда?
– Как только он устроится…
Мы помолчали. Смех Кьяры утих во мне. Но и слёзы тоже кончились.
Плохо без папы. Горько за него. Страшно: как он там? И жутко – на сколько он там?
– Точно ничего нельзя сделать? – спросила я.
– С обвинением – нет.
– А просто?
– Ну вот – поедем же.
Мама огляделась.
– Вещи ему отвезём. Еду. Там же у него нет ничего. Порядки узнаем.
– Я – хоть сейчас, – кивнула я.
Мама, конечно, плакала вечером. Такое не просто принять. Да ещё маме. Которая всегда могла что-то сделать с окружающим миром. Как-то его изменить. А тут – такое бессилие.
Она плакала по ночам целую неделю. Иногда я подходила к ней, гладила по плечу, укрытому одеялом без пододеяльника. Иногда оставляла её в покое.
А потом папа нашёл возможность позвонить и сказать, что у него всё хорошо.
У нас появился папин номер. Это была слабая, но связь. Мама почти перестала плакать и наконец запихнула одеяло в пододеяльник – неглаженый, правда.
Все наши разговоры теперь стали касаться только поездки к папе.
Глава 10
День рождения
Вообще нам всем стало легче, когда у папы появился телефон там. Он его делил с несколькими другими людьми. И иногда звонил. Больше всего он звонил маме. Они вечерами могли долго переговариваться. Ира обижалась. Звонит мне и спрашивает:
– Что, разговаривают?
– Ага…
– А мне не звонил.
– Значит, не мог, – сердилась я.
Я бы, кстати, и сама обиделась. Если бы не Ирка. Она так глупо папу ревнует. И сразу понимаешь – это неправильно. Если человек заперт в четырёх стенах с кучей народу и имеет ма-а-а-а-а-ленькую возможность позвонить, то пусть он звонит кому хочет! Хочет маме – пусть маме.
Ирку-то я тоже понимаю. Она тоже по нему ужасно тоскует.
– Да они про вещи в основном разговаривают, – утешаю я её.
– Я бы хоть и про вещи, – бормочет она, – хоть на секундочку!
Мы вздыхаем. А потом папа звонит. Сначала ей, потом мне. Он говорит вполголоса. А я стараюсь отвечать бодро, хотя у меня по щекам бегут быстро-быстро слёзы.
На следующей неделе ожидался мой день рождения. Мне исполнялось тринадцать.
Я не собиралась его отмечать. Заранее предупредила маму. И Ирку. «Без папы, – сказала я им, – ни за что». Если честно, я боялась, что Ирка обидится – она-то свой отмечала, в январе.
