Нина Артюхова - Избранные произведения в двух томах: том I

Через несколько часов инженер Морозов и его жена опять ехали в поезде, на этот раз даже в пассажирском вагоне.

За окнами была черная ночь, в поезде было темно.

Муся спала, положив голову на плечо мужа.

На руках у инженера, закутанная в большой платок, спала девочка. Он осторожно и неумело поддерживал ее толстыми руками, боялся уронить. Ему было приятно, что она лежит и прижимается к нему, такая мягкая, тепленькая, доверчивая. Прошел проводник с фонарем.

Узкий пучок света скользнул по лицу девочки, пробежал по золотистым волосам.

Она шевельнулась и открыла глаза.

— Мама! — сказала она.

— Да, да, — сказал инженер. — Мы едем к маме. Спи, Олечка… Как тебя мама зовет? Оля? Олечка?

Девочка посмотрела на него, вздохнула, закрыла глаза и тихо ответила:

— Леля.

Бомбардировщики должны были вылететь с наступлением темноты.

Это было очень сложное и ответственное задание.

Майор Сорокин был взволнован, поэтому внешне казался особенно спокойным и бесстрастным.

Механики хлопотали около машин, осматривая и проверяя каждую деталь.

И всюду мелькала и вклинивалась короткая, остренькая, всегда аккуратно подстриженная, черная бородка майора.

Механики говорили (не в глаза ему, конечно), что майор Сорокин «бородой все видит».

Но вот черная бородка, осмотрев машины, двинулась к землянке летчиков.

Майор любил говорить, что человек хотя и самая выносливая, но зато и самая деликатная из всех машин, поэтому требует неослабного к себе внимания.

Подвластные майору ребята, те, которые полетят сегодня, по расписанию должны были спать.

Майор спустился по деревянным ступенькам и вошел, наклонив голову, в землянку.

Там был непорядок. Никто не спал. Все лежали или сидели на койках с мрачными и злыми лицами.

Две койки были даже совсем пустые.

— Где Балашов и Воронов? — спросил майор. — Почему вы не спите?

— У Балашова несчастье, товарищ майор, — ответил лейтенант, сидевший ближе всех к двери.

— Он письмо нехорошее получил, — сказал другой.

Майор нахмурился.

— Какое письмо? Что у него случилось?

— У него жена и дочка убиты, товарищ майор. В поезде под бомбежку попали.

Майор нахмурился еще больше. Может быть, он вспомнил сквозистый куст около шоссе и крутой вираж маленького самолета.

— Днем бомбили, — продолжал лейтенант, — видели, мерзавцы, что делают. Только женщины и ребятишки были в этом поезде. Из пулеметов их расстреливали. Мало кто в живых остался.

— Где же Всеволод? — спросил майор. — Как он… вообще?

— Вы же знаете, товарищ майор, он все молчком, а это хуже. Сначала сидел как каменный, никак мы добиться не могли, что у него случилось. А потом сунул нам письмо и убежал.

— И вы его отпустили одного?.. Эх, ребята!

— Да нет же, товарищ майор, Воронов за ним пошел и куртку ему понес… Холодно ведь, не лето. Да он совсем недалеко, там, за землянкой, стоит, ничего такого особенного не делает.

Он протянул майору письмо.

— Другое еще было. От жены. Вот что в сумочке у нее нашли. Он его с собой взял.

Майор пробежал письмо.

Лейтенант сказал нерешительно:

— Кузьмин вернулся, товарищ майор, пошел вас разыскивать, просить, чтобы вы разрешили ему лететь сегодня вместо Всеволода. Говорит, что успеет отдохнуть. Вы же понимаете, товарищ майор, что человек в таком состоянии…

Майор кивнул черной бородкой.

— Я посмотрю.

И было неясно, согласен он с лейтенантом или не согласен.

Потом сказал тихо:

— Надо спать, товарищи.

И вышел.

За землянкой, на пне, в позе терпеливого и сочувственного ожидания, сидел коренастый парень с чужой кожаной курткой на коленях.

Он посматривал на неподвижную фигуру, стоявшую поодаль под большим деревом, и было совершенно очевидно, что он может просидеть так и час, и два часа, и двое суток, если это будет нужно.

Увидев майора, он встал.

— А стоит ли вам с ним сейчас разговаривать, товарищ майор? — проговорил он с некоторой даже фамильярностью. — Пускай немножко обтерпится. Я сунулся было к нему с этой курткой, так он меня так оборвал… Теперь сижу вот… Да вы не беспокойтесь, товарищ майор, мы за ним последим.

На этот раз черная бородка качнулась с решительным отрицанием.

Майор пошел прямо к неподвижной фигуре. Земля была твердая, схваченная морозом, шаги раздавались громко.

А подходя, майор даже покашлял нарочно. Но Всеволод не обернулся, только спрятал в карман сложенное письмо.

Он стоял, прислонившись плечом к темному стволу.

Майор дотронулся до его руки.

— Всеволод, — сказал он, — я знаю про твое горе. Утешать нельзя. Но я хотел сказать тебе, что мы все тебя любим и думаем о тебе. Не убегай от товарищей. Одному тяжелее.

После долгой паузы майор продолжал:

— Ты можешь быть свободен сегодня. Вместо тебя полетит Кузьмин.

Всеволод ответил не сразу, он никак не мог справиться со своим голосом.

— Я не понимаю, — сказал он наконец хрипло, — говорится это в порядке дружеского соболезнования или это приказ командира?

— Давай будем считать, что это приказ.

Всеволод сделал резкое движение и хотел говорить, но стиснул челюсти и отвернулся.

— Ну что ты хотел сказать? Ну скажи.

— Что же я могу сказать, если это приказ? Могу только пожалеть, что не заслужил доверия моего начальника!

— Не надо топорщиться, Всеволод, я хочу тебе помочь.

— Если ты хочешь мне помочь, позволь лететь мне, а не Кузьмину, мне это нужнее, чем ему.

Майор сказал:

— Ты знаешь, конечно, какое значение имеет эта операция?

— Знаю. А ты знаешь, что я уже был над этой целью и могу быть полезнее Кузьмина!

— Ты полетишь не один, с тобой будут товарищи, за которых ты отвечаешь.

— Помню об этом.

— Бывают люди, которые, когда им тяжело, нарочно ищут опасности. Это плохие солдаты.

Всеволод поднял на него глаза, майору стало горячо от этого взгляда.

— Неужели ты думаешь, что я сейчас хочу умереть?

Они опять долго молчали.

— Если тебе лететь сегодня, ты должен перед этим поесть и выспаться. Сможешь ты это сделать?

— Если это нужно, смогу.

Майор положил обе руки ему на плечи и повернул его лицом к землянке.

— Хорошо. Иди и постарайся заснуть.

Всеволод стиснул его руку и торопливо зашагал к землянке.

Он прошел мимо Воронова, сидевшего на пне. Остановился, посмотрел на него, взял куртку, накинул ее, не надевая в рукава, и сказал извиняющимся голосом:

— Спасибо.

— Ничего не слышно про Балашова?

— Ничего, товарищ майор.

В голосе лейтенанта Кузьмина звучал упрек, насколько это было допустимо без прямого нарушения дисциплины.

Майор покосился на него, вздернул бородку и отошел.

«У, сухарь противный! — подумал Кузьмин. — Послал человека, и горя ему мало!»

Вернулись все, кроме Балашова. Товарищи видели, как он сбросил бомбы и сбил немецкий самолет. Потом потеряли его в темноте: по-видимому, у него была повреждена рация.

Начинало светать, тусклое осеннее небо становилось бледно-желтым на востоке. На западе оно еще было синим, кое-где среди облаков мерцали неяркие звезды.

Через час майор и лейтенант встретились опять на том же месте.

Было уже совсем светло. Они не смотрели друг на друга и молчали оба. Майор вдруг прислушался, тряхнул бородкой и сказал:

— Это он!

Далекий, такой еще неясный звук… По полю бежал молодой парень, механик Балашова, и кричал что-то громко и радостно.

Когда самолет стал уже совсем большим и делал круг, идя на посадку, лейтенант встретился глазами с майором и взволнованно сказал:

— Хорошо, что вы его послали сегодня, товарищ майор!

День за днем — будто дождь дождит,Неделя за неделей — как река течет,А год за годом — будто конь бежит.

Так поется в старинной былине, и сочинил эту былину человек уже немолодой. Потому что для молодого годы не бегут, как кони, а идут медленно, не торопясь. В особенности для ребенка.

Для шестилетнего ребенка три года — это очень много.

Так много, что можно даже забыть все, что было три года тому назад… все или почти все.

Леля знала, что у нее есть папа и мама. Папа — инженер, его зовут Евгений Александрович. А мама — Муся.

Марией Георгиевной маму никто не называл. Это было очень трудно выговорить. Да и потом какая же мама — Мария Георгиевна? Она Муся. Так называли ее даже малознакомые люди.

Есть еще сестренка Тата, беленькая, румяная и пышная, похожая на большой и легкий резиновый мячик.

Она такая легкая, что даже папа, у которого сердце и одышка, может подбрасывать ее довольно высоко, сажать себе на плечо, катать на коленях.