Авром Суцкевер - Избранные поэмы и стихотворения

1954

БАЛЛАДА О ШЕСТОМ ПАЛЬЦЕ

Был мой отец шестипалым.

На его деснице,с большим на пaру,жил да был шестой.И так из рода в род,у деда моего, у прадеда(в Сморгоне называли нас — «Шещёрикес»).Лишь на мизинчике, на мне, счет оборвалсяна веки вечные. Так дал мне род от ворот поворот:— Чужак ты,не нашего племени…

И время яблоком с тех пор мне пахнет,и помнюя карлика того, с большим на пaру:был рыжей бороденкой ноготь,а над ногтем, готов поклясться,таились глазки, вострые такие,что видели насквозь,напяль ты хоть семь шкур,все тайны музыкальные мои.И если выведать хотел я,куда же мой девался пальчик,лицо отца, бледнея, удлинялось,как будтовходил он в ледяную воду: «Пальчик-шмальчик…»

Такой ответ — пощечина душе.Всей пятерней,вернее, шестерней.О эти синяки-обиняки!Я должен был разведатьсекрет,но лишь трещала тишинаот карликова смеха.

Голубоватый лисий хвоств снег заметает головешкисгоревшего заката.Последний уголекбежит из дома за Хозяйкой, плачети коченеет на бегумеж мной и лесом.Белильщик с белой длинной кистьюна цыпочках заходит в хатусквозь окошко,чтоб стены добелить,что начал было.

Теперь опять все тихо, точно в ухе.Все спят.Лишь я не сплю.Свежепобeленные стенысовсем не стены больше — зеркалав зеркальных рамах.И в зеркалах кружится карлик:

«Слов не остановишь,Нет покоя им,Коль меня ты словишь,Буду я твоим!»

Нож с медной ручкой дышит на столе.Краюхой черной не наелся. А надоего насытить! И остреньким приятелем в рукегрожу врагу я своему, что в зеркалах,за зеркалами:«Ну все, наглец, попался наконец!»

Бес, увидев ножик мой,бряк на колени: ой-ой-ой!

И в зеркалах застывает мой шестипалый отец…

1958

СТАРЫЙ ЯФФО В ДОЖДЬ

Вступление

Историк Плиний говорит: «Порт с допотопных порСуществовал». И как благословеньеНад портом, чуть сошла вода, Бог в небесах простерСкрипичной декой радуги знаменье.

Ну, строки с первой радугой я сам присочинил:Язычнику знак Божий не открылся;Но Яффо поднял руку и подарок тот схватил,И в жилистых камнях он растворился.

Потопа соль на языке. С чего бы, вот вопрос?Ведь в Старый Яффо я приехал после.Но плачу, как на списанной посудине — матросО том, что он не на море, а возле.

Лехаим, море! Плачь, матрос. Лехаим, ураган!И волны — не Потопа ль? Чтo века им?Словами иссеченный, я налью себе стаканИ чокнусь, хоть с дождем, крича: лехаим!

Маяк

Сквозь дождь, как ясновидящий, маяк дозор несет,Наперечет все капли дождевыеВ его луче, так Бог ведет стихам Танаха счет,Лекарства составляя потайные.

Идут в зелено-фосфорных брезентовых плащахПо улицам созвездий ЗодиакаНа берег рыбаки, и мать с младенцем на рукахИм в небесах сопутствует средь мрака.

Где Андромеда нежная Персея дождалась,К морской скале прикована цепями,Там провожает рыбаков, за каждого молясь,Мать юная с младенцем и цветами.

Благословенье рыбакам я за шлю за окоем,Где, мрежи огневые простирая,Плывут они, и буря бьет серебряным хвостом,Тарсис и Ниневию поминая.

Гребни волн

Кораллы на кораллах, род на роде, на плечах,До основанья стен, до дна, до лона.И гребни волн срываются, взметая водный прах,И рушатся стеной Иерихона.

А на горе, где солнце в клетке ливня золотой,Сапожками блистаючи в азарте,Стоит среди солдат, разбитых маршалом Чумой,Священный коротышка Бонапарте.

Они к нему, как рыбы — на песок, впадая в транс,Бросаются в бреду и салютуют.Один солдат, беспалый, тянет руку: Vive la France!Другие ножки карлика целуют.

И вот уже, как маков цвет, пятно на сапоге:Смерть кожу до кости процеловала.Знать не хотел, Наполеон, ты о таком враге,Но все предвидел с самого начала.

Сокровища на базаре

Тут — сабля из Бомбея, Саладин грозит с коня,Там — девственности пояс из Багдада,Пол-Афродиты смотрит с подозреньем на меня.История любой бирюльке рада.

С атласною подкладочкой цилиндр. Вот-те на!В цилиндре этом рыжий спит котяра.Вы, серьги, — две слезы Прекрасной Дамы, где ж Она?Одним глазком бы глянуть! Вдруг мы — пара?

Вот шкаф времен Людовика Шестнадцатого, вотКакие-то фламандцы безымянные,Вопросы принца датского тот череп задаетПод яффских волн стенанья постоянные.

С тележкой сена ослик по базару семенит,Как Будда улыбаясь и кивая,История протиснутся к тележке норовит,Вдыхая райский запах, запах рая.

Безмолвие и шторм

В окошке башни в полночь солнца отблеск. Чем сходитьС ума, внимая стонущей пучине,Схожу-ка я художников в той башне навестить,Они там — словно голуби в руине.

«На сердце дождь», — поет Верлен. Оплачены счетаДождя. Окошко вспыхнуло углями,И вижу я: стоит слепой художник у холстаИ выжженными смотрит в ночь глазами.

— Вопрос наивный у тебя, приятель, на уме.Нет, я совсем не различаю цвета.(Мешает краски.) Был бы я без них в кромешной тьме.Я вижу ими, и не надо света.

Так и на дне, где солнце худосочнее всего,Вся тварь живет им, всякое растенье,И грезят, что когда-нибудь свершится торжество:Безмолвия и шторма обрученье.

Бадхн

— Кому теперь бадхонес мне прикажешь сочинять?Ищи-свищи того, кто знает идиш,Умершего отца живому сыну не понять,Допелся-доплясался я, как видишь.

Так мне в жилетку плакался в таверне «Морячок»Из Лодзи старый бадхн, и на бражкуВсе налегал, и закусью служил ему стишок:— Ой, мне бы эту бражку да во фляжку!

И снова: — Ну зачем, скажи? Ведь это ж ой-ун-вэй,Ведь это ж черти с нами пошутили:Живые мертвым во какой отгрохали музей,А говорить им там не разрешили!

И плачет бадхн пьяненький, и лезет он в карман,И вот передо мной Псалмы раскрыты.— Скажи, ты пепел или песнь? Ты бадхн иль обман?Прах иль один из тридцати шести ты?

Ювелир из Салоников

Промокший, к ювелиру из Салоников вхожу,Как под хупу, под полог лиловатыйИ в лупу меж его бровей, как в третий глаз, гляжу,И кланяюсь ему, как виноватый.

— Отец сокровищ, я уже с рассвета на ногах,Всех ювелиров обошел и знаю:Лишь у тебя сокровище найдется в тайникахДля той, чье имя я благословляю.

Шкатулку достает он, и в печали голубойЛежат сапфиры на его ладони иМерцают. — Не найдешь нигде гармонии такой,Пожалуй, даже и в самой гармонии.

Но если хочешь мой совет: для той, что любишь ты,Что сны твои ночные окрыляет,В нить капли этого дождя чистейшей чистотыСобрал бы я: дешевле не бывает.

Юность

Реальнее ножа и проще хлеба мой фантом,Из глины ты, моя фата-моргана.Не для того ли на берег я выплюнут китом,Чтоб слушать фортепьяно урагана?

Я слышу. Мне семнадцать. Стрелки башенных часов,В который раз, на том же самом круге,Показывают юность (время сдохнет без кругов):Дождь, двое, и она дрожит в испуге.

Дрожит над нами красный зонт, сгорая со стыда,Как будто он всего здесь неуместней,И пьян благоуханием я раз и навсегда —Дождя ли, тела, или Песни Песней?

О, девушка, чей зонт судьба над нами подняла,Ты с той поры мне сквозь дожди светила,Что ж ты меня лишь от воды тогда уберегла,Что ж от огня меня ты не укрыла?

Матросы