Евгений Титаренко - Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей
Было немного обидно, немного жалко и в то же время радостно уходить из обжитого места. Радостно потому, что место это казалось теперь обоим непонятно таинственным, непонятно гнетущим, будто проклятым.
До самой реки почти не разговаривали. И только после того как сели в лодку, выгребая изо всей силы, обогнули крутой Щучий мыс, после того как остались позади Марковы горы, — к ним вернулось былое спокойствие. А до того все время казалось, что где-то рядом таится опасность. Появление этого чувства у таких храбрецов, как Никита и Петька, нельзя объяснить, но оно было.
Лодка поплыла спокойно, метр за метром взбираясь по течению Туры. При солнце, под синим-синим небом, трудно было поверить, что где-то там, в лесу, под валежником, — землянка и в затхлом, сдавленном чернотой воздухе покоятся чьи-то останки…
— Заявим? — спросил Петька.
Никита посмотрел на него долгим, непонимающим взглядом.
— Ты что — сдурел? — спросил он, опять изо всей силы наваливаясь «а весла. И добавил неопределенно: — Погоди…
В лице его опять появилось что-то напряженное, как тогда, когда он догадался про вторую комнату, когда сказал: «Там камень».
— Надо увидеть Проню, — сказал Никита.
— Знаки Зодиака? — сердито и безнадежно спросил Петька. Уж если Никита вытянет откуда словечко, потом его топором вышибай из Петькиной головы — не вышибешь.
По дну лодки, звякая, перекатывался котелок. Острога, луки, удочки, котелок, запасное весло, фонарь, два патрона, огарки свечей… Все это в беспорядке громоздилось под ногами, и все это надо было куда-то перепрятывать.
Петька вздохнул, нахмурившись.
Думая каждый о своем, они стали глядеть на реку.
Хорошие сыновья, прилежные ученики
Имущество временно спрятали в трухлявом березовом стволе, рядом с колючей проволокой в Ягодкиных владениях. Кому придет в голову шарить под колючками? Потом, раздевшись догола, долго полоскали свою одежду в Туре. В мутной, будто куриный желток, воде особенно-то не расстираешься, но более или менее отжулькали с колен и подолов рубах налипшую глину и, пока одежда сушилась на прибрежной ольхе, купались. Петька нырял, отсчитывая под водой секунды, а Никита больше валялся на траве. Петька оставался под водой уже до ста секунд. Правда, последние тридцать он весь болтался на поверхности, и только голова, вернее, зажатые пальцами нос и уши находились при этом в воде. В таком положении особенно хотелось запустить голышом по одному его слишком выдающемуся из воды месту. Но кто другой, может, и воспользовался бы случаем, а Никита был, как всегда, занят созерцанием травинки в десяти сантиметрах от собственного носа. Никита мог не заметить медведя, который высунулся бы, чтоб лизнуть его в ухо, но уж муравья Никита разглядит сквозь землю, куда бы он и что бы ни тащил, этот глупый муравей.
Петька посинел от ныряния и, вытерев следы желтоватой речной мути на подбородке, шлепнулся рядом с Никитой. Никита в это время как раз пытался оживить с помощью искусственного дыхания отказавшуюся двигаться божью коровку.
— Выдумал этот Проня про камень… — сказал Петька, немножко понаблюдав за Никитиной букашкой.
— С одной стороны, может, и выдумал, — проанализировал Никита, — а с другой стороны, ведь мы нашли эту комнату?
Петька промолчал. Торопиться им было уже некуда, они все взвесили, обо всем переговорили и ни на чем толковом не остановились. То все сложное казалось простым, то все простое — сложным…
— Кажись, высохло, — сказал Петька про одежду. Никита не умел так быстро переключаться с одного на другое.
— Бабка говорит, если дурак что запомнил — это у него навечно, — сказал Никита. — Дураки ж — они выдумывать не умеют. Это у них, бабка говорит, вроде жилы такой — лопнет в мозгу — и все: что помнит — помнит, а что новое если — ни в какую…
— Завтра опять перешарим… — сказал Петька.
Никита вздохнул, поднялся.
Солнце уже клонилось к горизонту, пора было возвращаться домой.
Корову нашли под кустами боярышника. С туго набитым животом, она чавкала жвачку, и, поскольку набухшее вымя тяготило ее, она обрадовалась своим легкомысленным хозяевам. Весь день паслась — ни тебе кнута, ни собаки… От слепня далеко не разбежишься, правда. Но воды вдоволь, травы вдоволь, тени — сколько хочешь…
Обратная переправа через Туру обошлась без происшествий. Чтобы снова не замочить одежду, Петька в самом глубоком месте проплыл на спине, держась за Ягодкин хвост, а другой рукой поднимая над водой свое и Никитине обмундирование.
Ягодка обсохла до дома, и никому бы в голову не пришло, что она совершила путешествие за Туру.
Когда разочарованные и голодные пастухи распахнули ворота Петькиного дома, рты у обоих приоткрылись от новой неожиданности.
У крыльца на маленькой табуретке рядом с Петькиной матерью сидела молодая учительница Валентина Сергеевна из Курдюковки.
— Вот они — ваши помощники, — чему-то радуясь, сказала она Петькиной матери. — Здравствуйте, ребятки.
— Здравствуйте, Валентина Сергеевна… — не очень дружно ответили ребятки.
— Вот так я всегда замечала, что прилежные ученики бывают и хорошими сыновьями, — опять обратилась она к Петькиной матери.
Петькина мать согласно кивнула: «Да, да…» Петька никогда не числился в прилежных учениках, но спорить не стал.
— Что это у вас брюки влажные? — спросила учительница.
— Малость постирались, Валентина Сергеевна, — толково, как и подобает хорошему сыну, прилежному ученику, разъяснил Никита.
— Какие молодцы! — радостно просияла Валентина Сергеевна. — Только надо говорить не малость, а немножко, слегка…
«Да, да…» — опять закивала Петькина мать, с горечью думая о том, что рубаху и брюки ей придется сегодня стирать.
— Устали? — спросила учительница.
— Да так, Валентина Сергеевна… — неопределенно разъяснил Никита.
— Это ж привычно нам, — сказал Петька.
— Вы очень не переутомляйте их, — попросила Валентина Сергеевна, снова обращаясь к Петькиной матери. — Это хорошо, что они работают. Но и отдыхать им нужно. Пускай сил набираются.
— Это конечно… — сказала Петькина мать.
— Отпускайте их ко мне, в Курдюковку, я хочу собрать ребят, — мы что-нибудь придумаем на лето. Хорошо?
— Да чего ж, отпущу… — пообещала Петькина мать, думая о том, что Петька сроду еще не спрашивал разрешения на такие дела, как поход в Курдюковку.
Валентина Сергеевна ушла очень довольная учениками, а ученики, едва проводив ее до ворот, яростно накинулись на приготовленную для них простоквашу.
Петька на секунду прервал трапезу лишь для того, чтобы спросить у матери, много ли она надоила, когда та возвратилась с подойником в избу.
— Да уж давненько не даивала так… На седни сыта, хватит. Кринок пять, чай. И где же это вы пасли ее?
— Да тут, везде, — просто разъяснил Петька.
— Чудная она у вас — эта Валентина Сергеевна, — сказала Петькина мать. — Ласковая…
— Ну… — подтвердил Петька. Мол: как же это — чтобы у нас, да не ласковая…
Валентина Сергеевна всего полгода назад приехала из города и, с первого дня все время организовывая что-нибудь, многого еще не понимала в деревне. Весной у нее ничего не стоило отпроситься с урока, сказав, например, что свинья Машка поросится дома. А какая помощь Машке от Петькиного или, скажем, Никитиного участия? Да и кто же матку откармливает? Это если в колхозе, а дома — борова надо, чтоб пожирней…
Никита жевал свой хлеб молча. А потом вдруг перестал жевать и неожиданно и медленно, как всегда, сказал:
— Есть мысль… Я знаю, где камень.
Колька — покоритель сердец
Петька поперхнулся простоквашей.
— Чт… Что?..
Но договорить не успел.
— Тсс, — предупредил Никита и, быстро отломив от буханки хлеба граммов пятьдесят мякиша, пхнул его в рот. Петька автоматически проделал то же самое.
Над подоконником выросла хитрая физиономия Мишки.
— Здравия желаю!
— М-м, — не очень радостно поприветствовал его Петька.
Мишка заглянул в комнату. Мать ушла к этому времени цедить молоко на кухню. Мишка прыгнул через подоконник, подошел к столу, ткнулся носом в пустой чугунок из-под простокваши.
— Тю-тю! — сказал Никита, запрокидывая голову, чтобы дотянуть из кружки последний глоток освежающей сыворотки.
— Идете? — спросил Мишка.
Петька незаметно поглядел на Никиту.
Никита, чуть помедлив, кивнул.
— Посмотрим, что там у вас… — равнодушно сказал Петька. Решать он обыкновенно привык сам, но в тех случаях, когда надо было много думать, ничего не поделаешь — решал Голова, то есть Шар, то есть Никита.
Мишка ухмыльнулся.
— Светка говорит — нехорошо! Ля-ля-ля! Владька — не твое дело! Светка — маме скажу, как не стыдно! Ха? Владька — это ж по согласию!