Эдуард Веркин - Жмурик-проказник
После этого Чугун залез под стол и стал дружески кусать всех за ноги.
Меня, конечно, подобная выходка слегка смутила. Все-таки одно дело, когда тебя за палец кусает пекинес, и совсем другое — когда то же самое делает семнадцатилетний парень, специалист по выживанию в дикой природе и чемпион по гребле. Я попытался даже легонечко пнуть Чугуна, но он ловко увернулся.
— Все собаки любят пальцы лизать, — сообщил Гундосов. — У меня овчарка может часами ноги лизать. Они от этого балдеют.
— Кто?
— Овчарки. Да и вообще собаки.
— Мне кажется, это некрасиво, когда одни живые существа лижут пятки другим, — сказал я. Мне все-таки было немного жалко Чугуна.
К тому же я думал, что если он так и застрянет в собачьем виде, то вытребовать с него свою законную тысячу будет трудновато.
Тоска вытащила маленький блокнотик и написала мне:
«Так все в мире устроено. Одним лижут пятки, другие лижут пятки. Не колотись, Феликс Куропяткин, лизать пятки — это призвание моего братца! Он счастлив!»
И Тоска воспользовалась представившейся возможностью самым наглейшим способом — стянула с себя носки и сунула ноги под нос Чугуну.
«Он мне, между прочим, все детство отравил», — написала она в блокнотике.
Завтрак закончился, и все снова разбрелись кто куда. Никто не тренировался в выживании, все бездельничали. Я помыл посуду, допил вчерашний успокаиватель и валялся на песке возле озера. Думал, как получше отсюда свалить. Кажется, из озера вытекала небольшая речушка. По ней можно было сплавиться на байдарках. Только вот сплавляться никто особо не хотел.
Появился Радист. Он выломал из камина прут, заточил его напильником и теперь собирался, видимо, отправиться на рыбную охоту.
— Ни хвоста, ни рыбки, — пожелал я.
Радист вошел в озеро и минут через сорок вышел с огромной связкой крупных, в две ладони, окуней.
Насчет полос вдоль врали. Но не совсем. Продольных полос не было, но окуни были равномерной изумрудной окраски, с красными плавниками и большущими, почти парусными, спинными плавниками. Красивые.
Окунь — отличная рыба — с нее не надо счищать чешую. Окуни вызвали у меня вдохновение.
И к обеду я нажарил окуней, а потом замариновал их с морковью и луком. Как в ресторане средней руки.
Обед мало чем отличался от завтрака. Свинство.
Доход сожрал ведро окуней и ведро макарон. И еще почти килограмм сухарей. Он совместил все эти продукты в пластиковой ванне, перемешал ладонью и стал поедать с помощью черпака.
Неприятно смотреть.
Радист сказал, что он не хочет есть вообще. После чего он стал с задумчивым видом точить скальпель. При этом он смотрел в зеркало и щупал себя за уши. Это было что-то новенькое.
Гундосов к обеду спустился. Слопал двух окуней в маринаде.
И Тоска спустилась, хотя с таким лицом, что я предпочел бы, чтобы она не спускалась. Правда, воли к жизни у нее совсем не было: даже с окунем не справилась — поковырялась немного, и все. Потом, правда, подумала и выела у окуня глаза.
Чугун тоже пришел. И даже под стол не залез. Но рыбу он жрал вместе с головой, костями и плавниками, так что особого удовольствия его присутствие никому не доставило. К тому же от Чугуна изрядно несло тухлятиной или мертвечиной, не будучи большим знатоком в этих запахах, я не мог отличить один запах от другого.
К тому же на Чугуне прибавилось шерсти трудноопределимого оттенка, что-то среднее между серым и коричневым. И эта шерсть начала уже даже линять и скатываться в комки. Тоска написала мне, что в собачьем виде Чугун нравится ей все больше и больше, и пятки здорово лижет, и шерсти на эксклюзивные валенки можно набрать. И за уши так приятно теребить.
Уши, кстати, у Чугуна тоже окончательно приобрели собачий вид. И даже, кажется, немного поломались.
— Спиртом протирать надо, — посоветовал Гундосов Чугуну. — А то клещи заведутся…
Я уже ничему не удивлялся. После летающего бегемота способность удивляться у меня напрочь отсохла.
Мы закончили трапезу, и все было бы в порядке. Конечно, в относительном порядке, но все-таки. Но после еды, видимо, от съеденной рыбы, на Чугуна неожиданно накатило начальственное настроение. Он вдруг вспомнил, что они приехали на Чертов омут с целью тренировки к сафари по выживанию. И, найдя в себе силы, Чугун выпрямился, положил лапы на стол и прорычал построение.
— Выходите, инфузорррии! — кричал он. — Даю вам всего тррри минуты на сборрры!
Построение — это было уже серьезно.
На всякий случай я отошел в сторону. Тоска тоже переместилась подальше, на веранду. Она где-то раздобыла старый театральный бинокль с длинной ручкой и теперь сидела в кресле-качалке с видом светской львицы… Хотя нет, на светскую львицу она не тянула, скорее, на светскую лисицу. Чернобурую.
Построение началось.
Первым на построение вышел Радист.
Радист прошагал от веранды до полянки с грацией заржавевшего Кощея Бессмертного, решившего на старости лет сбацать брейк. Что-то в его голове работало уже не так, как раньше, и он не сумел вовремя остановиться и наступил на ногу Чугуну.
Чугун завизжал и завертелся на месте, как всякая нормальная собака, которой отдавили лапу.
Тоска захлопала в ладоши и выставила вверх большие пальцы. Она была в восторге.
Чугун уселся на землю и принялся дуть на покалеченную ногу.
Тут я не выдержал и засмеялся.
— Смирррна! — заорал Чугун, забыв про свою ногу.
Радист стал по стойке «смирно». Он развернулся на пятках и вкопался в землю сантиметров на двадцать.
Гундосов был тут. Он встал рядом с Радистом, щелкнул ботинками и сделал стеклянный взгляд.
Последним подтянулся Доход. На ногах Доход держался уже с большим напряжением, поэтому единственно безопасным для себя способом передвижения он выбрал кат. То есть качение. Доход ложился на бок и катился. Поскольку мускулатура его развилась и сверху и снизу, Доход теперь представлял собой бочкообразное образование, бугрящееся ненормально развитыми мышечными мешочками. Весьма приспособленное именно для качения.
Вот он и прикатился. Радист и Гундосов подняли его на ноги и для поддержания равновесия подставили ему под мышки рогатины и одну рогатину приставили сзади.
— Равняйсь — вау-вау! — тявкнул Чугун.
И выживатели сравнялись. Или выравнялись, не знаю уж, как это у них, у выживателей, водится.
Чугун расхаживал вдоль строя. Иногда на двух ногах, а иногда, забывшись, на четырех.
Потом он подумал и рявкнул:
— Добыть огонь из подрручных срредств!
Команда выживателей принялась добывать огонь. Вернее, принялась пытаться добыть огонь.
Я не стал смотреть на это безобразие и отправился на Чертов омут. Поискать разрыв-травы. А вдруг повезет?
Глава 8. К жмурику
Ночка выдалась та еще.
Я почти уснул и даже начал видеть сны, как вдруг проснулся. Со мной такое часто случается: сплю-сплю — потом бац — и проснулся! И сейчас я тоже проснулся.
И сразу понял отчего — за озером кричал козодой. Это мне совсем не понравилось. Во-первых, козодои тут водиться совсем не должны, они должны водиться севернее. А во-вторых, козодой, как известно, орет к весьма неприятному событию.
Козодой орет к мертвецу.
У одного моего знакомого чувака был ручной козодой, и он запугивал своих приятелей тем, что обещал натравить на них своего козодоя. Козодой сам по себе птица довольно страшненькая, а если учесть еще его умение накликивать смерть…
Короче, моего знакомого все уважали и даже боялись.
Так вот, я принялся думать о козодоях и смерти и, само собой, больше не мог уже уснуть. У меня были старые, еще моего деда, командирские часы, они лежали на тумбочке и мерцали зеленым фосфорным светом. Я злился, старался уснуть изо всех сил и, само собой, уснуть при этом не мог. Часы мерцали в темноте и нагоняли на меня мрачное настроение. И Выключатор. Мне стало казаться, что он каким-то образом за мной наблюдает, смотрит на меня прямо через карман. И не дает мне нормально уснуть. Мне стало казаться, что скоро случится что-то таинственное…
И что-то таинственное случилось.
Ровно в полночь в дверь стали скрестись.
Я вообще-то человек по части нереального безумия бывалый, но когда в полночь в заброшенном доме в лесу, после того как козодой пропоет свою унылую песню, в дверь начинают скрестись…
Волосы на голове встают дыбом даже у самого бывалого бывальца.
Но ужас ужасом, а делать что-то надо было. Я выхватил кинжал и скатился на пол. Подошел к двери. Прислушался.
Тихо.
Потом снова царапанье.
— Кто? — Я поднял над головой руки с кинжалом, чтобы в случае чего быть готовым к нападению.
За дверью зашуршали, и под дверь просунулся листок, вырванный из блокнотика. На нем было написано: «Это я, Тоска».
