Сергей Заяицкий - Найденная
— Ну, не все гибли, конечно, — стал изворачиваться Андрей Петрович, — бывали случаи, что и ничего... Раз на раз не приходится... Многие и выбрались. Слыхали, от Ивана Сурова письмо из Парижа было? С голоду помирает. Жить вовсе не на что и работы нет...
— Ну, что толковать, — сказал Носов, — мало ли горя на свете.
— Верно.
* * *А в этот самый час в убогой мансарде сидел Митя и грыз сухую корку, глядя на расхаживающего по комнате художника.
Шум столицы доносился сюда, подобно рокоту моря.
— Митя, — Крикнул вдруг художник, — посмотри-ка под матрацом, нет ли там вязаного шарфа. Его можно продать ...
— Да ведь вы ж его отдали зеленщику в счет долга.
— Да... да... Гм.
Художник перестал ходить, сел на кровать и задумался.
* * *— Ну, — сказал Андрей Петрович, — мне пора до дому, спокойной ночи.
Маруся и Дмитрий Иванович проводили его до калитки.
Небо было безоблачно, звезды сверкали, а из-за прямых тополей выходила медно-красная луна.
Над рекою пел стройный хор, а ему как аккомпанемент отвечал собачий лай со всех дворов Алексеевска.
— Счастливого пути!
— Покойной ночи!
Андрей Петрович пошел, и его тень скоро исчезла за изгородями.
* * *— Надо спать, — сказал художник, — гениальные идеи приходят только во сне.
Митя не мог удержаться от улыбки. Уж очень забавен был этот милый художник.
Все-таки вдвоем было легче.
Они заснули.
VIII. ЛЮБЯЩИЙ БРАТ
Сообщение, напечатанное в «Парижском эхо», произвело большую сенсацию в Париже. Французские буржуа очень падки на подобные чувствительные и романтические истории. Интерес к фильме «Красный витязь» превзошел всякие ожидания. Люди ломились, чтобы посмотреть картину, и «Геракл» начал давать огромную прибыль.
В сцене базара теперь уже вся публика кричала: «Маруся», и оператор, крутивший рукоятку аппарата, пускал картину совсем медленно.
* * *Секретарь русского полпредства сидел в своем кабинете и просматривал газеты.
— Товарищ Демьянов, к вам можно? — спросил заведующий канцелярией, заглядывая в дверь.
— Пожалуйста, товарищ Карцев.
— Не очень заняты?
— Занят, но могу уделить вам несколько минут.
— Понимаете, получил сегодня письмо от заведующего «Красным Знаменем». Мы ведь им послали вырезки об их фильме. Я им и историю с Марусей тоже описал и послал вырезку. Так, вообразите, они пишут, что это, может-быть, и в самом деле так. Что называется, факт, а не реклама.
— Быть не может.
— Да, вот, что они пишут: «наш съемщик Гурьев, производивший съемку в городке Алексеевске, познакомился там с какой-то Марьей Петровной, фамилию он забыл, которая рассказывала ему о своем брате, исчезнувшем в эти годы, но ехавшем в Париж со своим дядей... Ее он, между прочим, заснял на базаре и теперь сразу узнал по приложенной фотографии в газете». Видите, какая штука.
— Гм...
Секретарь задумался.
— Если это так, то надо бы справиться об этом мальчике... Тогда действительно случай поразительный.
— Пойдемте сегодня вечером в кино, там и справимся. Кстати еще раз посмотрим «Красного витязя».
* * *Дюру часто хвастался, что его изобретательность не знает пределов.
Когда господин Жюль Фар высказал мысль, что интерес к «Марусе» и к «Красному витязю» начинает у публики ослабевать, он только усмехнулся.
— Господин Фар, пока Дюру служит у вас администратором, вам нечего опасаться. Откровенно говоря, вам бы следовало подарить мне несколько паев...
— Господин Дюру, — сказал распорядитель, входя, — гамены пришли.
Гаменами в Париже называют уличных мальчишек, они — нечто в роде наших беспризорных.
Господин Фар никак не мог понять, какие это гамены явились к Дюру и зачем, но из самолюбия он не стал ни о чем расспрашивать, чтоб администратор не зазнавался.
В громадной пустой передней толпились человек двадцать мальчиков. Они с любопытством оглядывали переднюю, пересмеивались и подталкивали друг друга локтями.
— Где вы их набрали? — спросил Дюру у швейцара.
— Да мало ли их тут шатается. Иные не идут, боятся, что их будут подбивать на работу. Ведь это такие, сударь, балбесы.
— Ну, работа будет нетрудная и выгодная. Мне главное, чтоб была на плечах голова. Вот что, Жан, впускайте их ко мне по-одиночке, смотрите только, чтоб они не передрались.
Дюру прошел в контору.
Мальчики были несколько изумлены этим началом, но им понравилась такая таинственность. К тому же огромное здание внушало им почтение. Еще бы, ведь отсюда по ночам рекламы на облака запускают. Шутка ли!
Немного поспорили о том, кому итти первым, но швейцар с помощью подзатыльников установил очередь.
— Ну, ступай, — сказал он первому, рыжему мальчугану в драной куртке.
Тот пошел и через секунду вышел, ругаясь:
— Спросил, как зовут, — ворчал он, — а когда я сказал, он меня выпроводил. Сволочь. Буржуй.
Со вторым, с третьим и с четвертым произошла та же история.
Среди мальчиков начался ропот.
Пятым пошел боевого вида парень по прозвищу Марсель Всезнайка. Он был ловчее всех в драке и умел изобретать самые удивительные шутки над прохожими. А уж по-собачьи лаял прямо артистически.
Он вошел в контору и испытующе посмотрел на Дюру. «Тут какая-нибудь штука — не иначе», — подумал он.
Дюру сидел в кресле, попивая лимонад.
— Ну-ка, мальчик, скажи мне, как тебя зовут.
Марсель поглядел на Дюру и ответил:
— А вам бы как хотелось, чтоб меня звали?
— Ого, — сказал Дюру, — ты, кажется, малый со смекалкой. Ну, а скажи, ты деньги любишь?
— Если они даром достаются — люблю, а коли работать — ну их к чертям.
— А язык у тебя хорошо подвешен. Очки втирать умеешь.
— Да, пожалуй, могу с вами потягаться.
— Гм!
Дюру вынул экземпляр «Парижского эхо», бегло взглянул на газету и потом пожал плечами.
— Разве тут что разберешь, — пробормотал он и крикнул швейцару:
— Остальных в шею. Дайте им по франку и — горошком...
* * *Демьянов и Карцев пришли в «Геракл» на второй сеанс.
Ожидая в великолепном фойе, они увидали большую толпу, собравшуюся в одном углу. Оттуда доносились какие-то жалобные причитания и возгласы.
Из этой толпы время от времени выходили люди с какими-то брошюрками и читали их, сочувственно качая головою, некоторые смеялись.
— В чем дело? — спросил Демьянов у какого-то просто одетого человека, только-что прочитавшего брошюру.
— А это брат Маруси. Он, видите ли, продает книжку, в которой рассказана вся его история. Тут написано, между прочим, что как он ни тоскует по своей сестре, а назад в Россию он не поедет, ибо он не может примириться с Советской властью. Власть эта ограбила его родителей и лишила их родовых поместий. Вот, видите, написано: «Бедная Маруся, она живет в стране, управляемой ворами и мошенниками. Я очень скучаю по ней, но я не поеду к ней, а постараюсь стать большим и тогда с оружием в руках завоюю советскую Россию и спасу сестру из когтей разбойников».
Демьянов покачал головой.
— Ну, нам тут, кажется, делать нечего.
— Да. Совсем скрутили мальчишку.
— Поговорите с ним.
— Нет, уж слуга покорный, я таких фруктов не очень долюбливаю.
— Да, впрочем, конечно.
Мальчик, скрытый толпою, продолжал издавать какие-то печальные возгласы, кстати сказать, звучавшие довольно искусственно.
Демьянов и Карцев пошли домой. Им обоим было не по себе.
— Эти коммерсанты, — сказал Демьянов, — ни перед чем не останавливаются. А случай все-таки удивительный.
IX. ХУДОЖНИК АРМАН ЗАРАБАТЫВАЕТ ДЕНЬГИ
В том доме, куда переехал художник с Митей, жил Шарль Губо, хозяин зеленной лавочки. Дела у него шли очень недурно, и это, несомненно, благотворно отражалось на его наружности. У господина Губо было очень толстое круглое и добродушное лицо. На голове у него сияла лысина. Сам он был маленький и толстый. Когда на лестнице он сталкивался с тощим, лохматым и высоким художником — казалось, что арбуз накатился на подсолнечник.
Шарль Губо всем интересовался. Однажды он заглянул и в комнату художника и принялся критиковать его картины.
— Ну, что вы все какую дрянь рисуете, господин Арман, — говорил он. — Ну, глядите: нарисовал трубу и возле нее кошку. Стоило ее, подлую, рисовать. По ночам мяукает, спать не дает. А это... Мать пресвятая... и не поймешь: не то человек, не то зверь какой-то... Или это фантазия. Тогда так и напишите — фантазия... Конечно, за такие картины вам никто денег платить не станет. Нарисовали бы что-нибудь приличное: ну, министра какого-нибудь с орденом или военного генерала. Нарисовали бы мой портрет, я бы вам за это кредит открыл в лавке... Хоть бы зеленью подкормились... А то вон малый хуже лимона. Сын он вам, что ли?
