Михаил Матюшин - Сокровища ангуонов
В это время кто-то остановился у калитки и загремел кольцом. Неужели Коська? Я притаился: чем бы его ошарашить? Ага, придумал! Как только сунется, а я ему: «Знаешь ли ты, юноша, о том, что Дагил был сыном прославленного Керуна?..» Вот рот разинет!
Ржавая задвижка дернулась раз-другой, но не выскочила из петли. Вот чудак, к себе потянуть надо! Потянул, задвижка звякнула и откинулась, калитка заскрипела.
— Знаешь ли ты… — важно начал я и поперхнулся: это был не Коська, это был белогвардейский офицер. Тот самый офицер, который следил за нами с Коськой в развалинах старых казарм!
Я попятился. Разом смолкли воробьи, холодком потянуло с бухты. На стеклах пенсне офицера блеснул солнечный зайчик и тут же погас. Мне показалось, что солнце тоже погасло.
«ДРУЗЬЯ» ВСТРЕТИЛИСЬ ВНОВЬ
«Тук-тук, тук-тук, — стучало сердце, — тук-тук… Офицер шел на меня. Я пятился, пятился, не спуская с него расширенных глаз. Он не видел меня. Нет, он видел, но шел и смотрел так, будто перед ним никого не было. Как в замедленном кинематографе, плыли кадры: согнулось колено, обтянутое тонким сукном мышиного цвета, вытянулся носок, начищенный до зеркального блеска, опустился на песок, снова начал вытягиваться…
Наконец я очутился на крыльце. Вижу отца. Медленно ползут кадры: отец вставляет в лук стрелу, натягивает тетиву… Сказать бы, крикнуть, а у меня язык прилип к гортани.
— Однако Климка-то мой действительно мужчина, — говорит отец и медленно ведет луком. Сейчас он выстрелит, сейчас звякнет стекло на портрете… Но что это? Стекло уже разбито, и сейчас моя стрела торчит в глазу императора, она еще больше отвисла, скривив царскую щеку.
Выстрелить отец не успел, рядом со мной остановился офицер, улыбка застыла на его тонких губах.
— Господин археолог изволит развлекаться? — любезно поинтересовался он, прошел на середину комнаты и остановился перед отцом, который продолжал целиться из лука. «Что же он, неужели не видит?» Офицер сказал: — Вы не предлагаете мне стул, господин археолог. Или большевики пренебрегают обычаями предков?
«Большевики? Какие большевики? Ах, да это он, мой отец — большевик! Лучше бы он оказался тем… малиновым».
— Отчего же? — пожал плечами отец, опуская лук. — Насколько мне известно, по русскому обычаю принято стучать, прежде чем войти в дом.
— Прошу прощения, господин Арканов, — слегка поклонился пришелец, — мне хотелось приятно удивить вас, ведь вы не ждали меня, конечно?
— Не ждал.
Офицер снова поклонился и, положив на стол свою планшетку, которую держал в руках, подошел к полкам, провел узкой белой рукой по корешкам старинных книг, потом вынул сигареты.
— Вам не предлагаю. Вы, разумеется, по-прежнему не курите: спартанский образ жизни, насколько я заметил, отличительная черта большевиков, — улыбнулся он, прикуривая. Потом прошел к столу, сел, выпустив струйку дыма в бессмысленную рожицу божка, и продолжал: — Знаете, я не сержусь на вас, хотя вы в свое время доставили мне много неприятностей. Больше того, я уважаю вас.
— К сожалению, не могу ответить взаимностью, — сказал отец, усаживаясь напротив нежданного гостя.
— Вы нисколько не изменились.
— Весьма вероятно.
Судя по всему, пришельцу не было до меня решительно никакого дела, и я, несколько успокоившись, примостился у двери, напротив окривевшего царя. Николай смотрел на меня сердито, как бы хотел сказать: «Погоди, это тебе даром не пройдет, я не посмотрю на то, что твой отец запросто разговаривает с моим подчиненным. Где это видано, чтобы в государей стреляли?» Я показал ему язык и отвернулся. Офицер ласково оглаживал взглядом нашу обитель, мельком скользнул по моему лицу. В его ласковом взгляде было что-то хищное: вот так кошка смотрит на мышь, когда той некуда деваться.
— До сих пор не могу уяснить, как вам удалось тогда… — он помедлил, будто собираясь с мыслями, постучал ногтями по стулу: — Помните Петербург? Мы с вами так же мирно беседовали, вы еще любезно справились о моем здоровье. Возможно, по своему обыкновению вы язвили тогда? Не знаю, не знаю… Так проникновенно говорили о человеческой совести, а потом, воспользовавшись моей доверчивостью, бежали прямо из моего кабинета. Нехорошо, Андриан Ефимович!
— Что делать, — чуть заметно улыбнулся отец, — что делать, господин Гамлер, неотложные дела не позволили мне тогда слишком долго злоупотреблять вашим гостеприимством.
Я поглядывал то на одного, то на другого и терялся в догадках. Что могло связывать скромного археолога в потертом сюртуке, из рукавов которого высовывались заштопанные манжеты, с этим хлыщом в блестящих крагах, бриджах тонкого сукна и погонах, вшитых в острые плечи отлично пригнанного френча? Это были разные люди, и, как я успел заметить, несмотря на свою неопытность в подобных делах, разница их была не только в одежде. Однако отец вежливо отвечал на вопросы подполковника и сам, в свою очередь, спрашивал его: они знали друг друга.
— Я уважаю вас, господин Арканов, и поэтому, пока я жив, с вашей головы не упадет ни один волос, — проникновенно говорил подполковник. — В конце концов, какое мне дело до того, что где-то с удивительной методичностью взрываются боеприпасы союзного командования и сваливаются под откос бронепоезда? Вы, разумеется, к этому не причастны, господин археолог.
Гамлер выразительно улыбнулся, но, встретив бесстрастный взгляд своего собеседника, погасил улыбку. Я вдруг подумал о том, что в последнее время мой отец занимался не одними археографическими исследованиями и что об этом каким-то образом узнал неприятно вежливый белогвардейский офицер.
— Вы понимаете меня, господин Арканов? — сухо спросил Гамлер. Ему, очевидно, надоело разыгрывать из себя учтивого гостя. Отец по-прежнему сидел чуть ссутулившись, невозмутимо поглаживая подбородок.
— Кажется, понимаю, — ответил он спокойно. — Судя по всему, вы не изменили своих методов работы. Шантаж?
— Не совсем так, Андриан Ефимович, я хотел бы говорить с вами как джентльмен с джентльменом.
— И поэтому пригласили солдат? — прищурился отец, кивнув на окно, за которым маячила фигура часового.
— О, это только условности!
— Штыки тоже?
— Будем откровенны, коллега. — Гамлер положил свою узкую руку на руку отца. — Я не имею ничего общего с теми фанатиками, которые умирают с гордо поднятой головой. Песенка святой Руси, по-видимому, спета: регулярные войска красных продвигаются на восток довольно энергично…
Гамлер посмотрел на окривевшего царя, презрительно выпятив губы, сказал, хохотнув:
— Дважды расстрелянный… Однако вы печенег, Андриан Ефимович! И к тому же убежденный. Нам незачем играть в прятки: мне необходима ваша помощь, и вы, разумеется, не откажете в ней. Во всяком случае, я не вижу для вас другого выхода.
— Мне уже приходилось слышать подобное. Помните Петербург? — Отец отнял свою руку и продолжал явно издевательским тоном: — Мы с вами вот так же…
— Нет, вы нисколько не изменились! — восхищенно воскликнул Гамлер и снова погладил нас обоих своим кошачьим взглядом, пододвинул планшетку и начал медленно расстегивать ее. В наступившей тишине было слышно, как скрипнула полированная кожа, что-то хрустнуло. Должно быть, хрустнул засохший клей пакета, который появился в руках Гамлера. Не спуская глаз с отца, чеканя слова, он сказал: — Союзному командованию стало известно, что в одном из древних городищ… Короче, я предлагаю вам принять участие в археологической экспедиции. Прошу ознакомиться с маршрутом.
Он подал отцу пакет, снова закурил, исподтишка наблюдая за тем, как отец распечатывает пакет.
— Поверьте, Андриан Ефимович… — заговорил он прежним тоном и даже улыбнулся слегка. Он был отличным актером, этот белогвардеец, — поверьте, я не стал бы беспокоить вас, если бы не полковник Джонсон.
— Иными словами, вы заручились благосклонным разрешением американских интервентов на продвижение экспедиции по русской земле?
— Что делать? Общение с вами не прошло для меня бесследно: я сделался в некотором роде интернационалистом.
— И научились довольно неудачно каламбурить, — усмехнулся отец. — Итак, в городе не оказалось сколько-нибудь сносного специалиста?
— Это вам лучше знать, — не остался в долгу Гамлер, — кто же, кроме вас, располагает более точными сведениями относительно сокровищ свободных ангуонов?
— Помнится, в свое время вы довольно ловко ориентировались в археологических пластах, — вскользь заметил отец, и я, совершенно не зная, о чем идет речь, испытал приятное удовлетворение от его слов. На моих глазах происходил поединок двух умных врагов.
— Я только скромный ученик ваш, господин Арканов, — сказал Гамлер, отвечая на выпад отца. — До сих пор храню в кладезях своей памяти ваши великолепные, я бы сказал, блестящие лекции о происхождении семьи, частной собственности и государства. Право же, надо было обладать волшебным даром, чтобы с такой убедительностью обернуть легенду о золотых идолах в научную версию!
