Яков Кальницкий - Новоземельские рассказы
Вдруг послышалось в углу рычание. Что-то шмыгнуло тенью, вой поднялся, шум, возня... Грозя повалить сани, собаки прыгали, метались... Примус опрокинулся, погас. Собаки уже не обращали внимания на крики Ефима. Они толклись на нем, будто его и не было здесь. Он достал спички, зажег одну.
Его малица залита кровью. Еремка рвет мясо с шерстью. От зырянского песика Жука только клочья остались. Отовсюду доносится щелканье зубов, всюду хищно светятся голодные собачьи глаза... Еремка рвет дымящееся мясо и огрызается...
Горько стало Ефиму. Неужели придется пристрелить Еремку? Ведь бедствие только начинается, а дело уже вон куда зашло. Чего доброго, этак и его могут разорвать!
Но как решиться? Как можно навести ружье на Еремку, на вожака, верного друга, который столько раз бесстрашно выручал Ефима из самых трудных положений, нажать спуск? От этих мыслей дрожь пробегала по телу, холодно становилось.
Грызня продолжалась. Ефим схватил хорей и, несмотря на тесноту и темноту, больно отколотил собак. Он бил куда попало и каждый раз хорей попадал куда следует. Некуда было деться собакам.
На удары собаки отвечали визгом, некоторые выли. Вдруг из темноты донеслось грозное рычание. Ефим узнал голос Еремки. Это вожак вышел из повиновения, его глаза сверкают... Он готов броситься на своего хозяина...
Ефим на всякий случай зажал в левой руке нож, а правой стал наносить удары хореем, что было силы. Теперь он знал, где Еремка, блеск глаз помогал ему направлять хорей. Но Еремка рычал, кидался на него, вместо того, чтобы избегать ударов.
Ефим не добился покорности вожака. Рычание Еремки прекратилось только тогда, когда Ефим отложил в сторону хорей. Из поединка никто не вышел победителем. Нужно было быть наготове. Спать уже нельзя...
Обдумав свое положение, Ефим решил переменить тактику. Все дело в голоде. Это от голода собаки одичали. Нужно накормить собак. Другого выхода нет. Малоценные псы все равно погибнут. Их гибель должна спасти кормильцев-работяг.
Ефим позвал Мотылька, ленивого лопарского пса. Тот подобрался тихонько, ткнулся носом в лицо Ефима. Взмах руки, вой, полный предсмертной тоски... Снова снежная темница наполнилась лязгом зубов, чавканьем... Еремка наелся до отвала, Лорд тоже поел досыта, а остальные собаки получили каждая по заслугам. Только Гришке Ефим ничего не дал. Гришке осталось жить до следующего собачьего обеда. Он на очереди после Мотылька. Зачем же его кормить зря?
Через некоторое время Ефим зарезал Гришку, но по-прежнему гудел и дрожал лед под их убежищем, и старый дородный северо-земелец Морж последовал за Жуком, Мотыльком и Гришкой.
Чем больше он кормил оставшихся псов, тем они казались ненасытней. То ли инстинкт самосохранения толкал их к прожорливости, то ли начиналась полоса одичания, граничащая с бешенством, или мороз и безделье влияют на аппетит?
Ефим и сам уже решил попробовать собачины. Он чувствовал, что слабеет. Сказывается ли недоедание или цинга успела подкрасться к нему? Этого он тоже не знал. Как бы там ни было, нужно прирезать пятого пса. Он уже собирался нащупать в темноте Машку, слабосильную суку, чтобы прикончить ее, как вдруг сообразил, что шторм то ведь кончился. Может быть, давно уже кончился, а он забыл, что есть свет солнца, радость простора, что есть иная жизнь... Зарылся тут и режет собак... Теперь ему казалось, что и в самом деле шторм давно кончился: вчера, позавчера или неделю тому назад? В самом деле, сколько же он просидел в этой снежной могиле?
Так рассуждая, он долбил ножом стену своего временного жилья. Когда удалось пробить первый обледенелый слой, он сменил нож на хорей и, действуя им как тараном, в короткое время пробил дыру, достаточную для притока свежего воздуха, для проникновения света в убежище.
Собаки вдруг завыли, долго, протяжно, и потянулись к дыре. У Ефима закружилась голова, но он быстро пришел в себя и стал буквально глотать свежий морозный воздух, вливавшийся в темницу. Каждый глоток освежал, подымал силы.
Надышавшись вволю, Ефим принялся снова за работу. Через час он мог выйти на волю и размять свои одеревеневшие члены. Собаки выскочили вслед за ним. Первую минуту они, казалось, ослепли, потом с радостным лаем понеслись по льду... И тут Ефим увидел, что кругом во все стороны тянется черная чистая вода. Только кое-где на ней плывут отдельные льдины. А льдина, на которой он нашел себе приют, была не больше ста метров в поперечнике.
Впервые опустились его руки. Он не замечал, что на глазах его замерзают слезы отчаяния. Но Еремка и Лорд подбежали, ласкаясь. Здесь, в обстановке, более близкой к нормальной, к ним вернулась дисциплина и выучка. Даже нежность к хозяину, очевидно, связанная с раскаянием, вернулась к ним. Они лизали нос Ефима, тыкали мордами в его малицу...
Ефим встрепенулся, поджал голову:
— Нет, друзья мои! Пропадать рано! Рано пропадать, говорю!
Он достал из снежной хижины свой „Манлихер“, приложился... Два выстрела прогремели над морской пустыней... На этот раз эхо не подхватило их грома. Значит, никакой земли поблизости нет. У Ефима остались тепер только две самых лучших собаки из всей упряжки. Запас мяса убитых только что псов должен был хватить им на много-много дней, пока не подоспеет помощь. Откуда помощь? Какая помощь? Об этом Ефим старался не думать. В чудеса он не верил и прекрасно знал, что зимой в этой части Баренцева моря никого не бывает. Но пока он жив, он будет думать о жизни. Терпение, терпение и терпение!
А льдина слегка покачивалась, плывя тихо-тихо... Куда? Зачем? И об этом Ефим не думал. В глубине сознания росла надежда, что несет их обратно к острову, ветер был попутный, — вот прибьет к береговому льду, и побегут они с Еремкой и Лордом домой.
Он накормил собак, сам поел сырой собачины, — сырое мясо лучше предохраняет от цинги, чем вареное. Стало ему тепло, он вытащил на яркое солнышко свои шкуры, положил под себя все продовольственные запасы и крепко заснул. Последнее время он боялся спать под снегом, — собаки могли разорвать. Тем крепче он спал теперь...
Снилось ему, что он у себя в Шенкурском уезде, где прожил молодость, — возится с пчелами. На лице сетка, в руках лучина, а потревоженный рой носится вокруг, жужжит, пчелы жалить хотят, защищая свои ульи. Жужжит и жужжит, все назойливей, все громче...
Ефим открыл глаза. Огромная птица, бросая тень на льдину, неслась над ним, собаки прыгали и лаяли на нее. Да ведь не птица! Самолет! Уррра!
Он вскочил, сорвал капюшон малицы с головы, насадил шапку на винтовку и стал махать.
— Уррра! Уррра!
Машина скользнула над льдиной, ушла в море, потом вернулась, летя совсем низко, и опустилась на лед... Пробежала чуть ли не до самого края льдины и остановилась.
Собаки помчались к самолету. Ефим — за ними. Как раз в это время летчики вылезали из гнезд. Один — здоровенный детина, другой — небольшой, веселый, с сверкающими в улыбке зубами. А лица у обоих синие от мороза.
— Вот и прекрасно, — сказал меньший. — Здравствуй, товарищ.
— Здравствуйте, товарищи! Здравствуйте, родные!
Ефим сначала тряс им руки, потом, не выдержав, кинулся обнимать и целовать их.
— Спасители жизни моей I Откуда прилетели ради спасения моего? Родные, братушки!
Летчики шлепали его по спине, гладили, жали ему руки.
— С „Красина“! Экспедиция помощи северным становищам! С вас и начали. Собирайтесь, товарищ, поедем на ледокол...
— Спасибо, спасибо, голуби мои! Я в один момент... Добра-то у меня ничего не осталось... Сани бросим, вот только псов да винтовку, остального не жалко...
Закалов смутился:
— Псов? Псов придется оставить. У нас самолет двухместный... Некуда взять псов. Да и не подымет он столько грузу!
А Еремка и Лорд, точно понимая, что решается их судьба, лизали руки Ефима, ласкались к летчикам.
— Не могу, товарищи дорогие, собак покинуть. Они кормильцы мои и помощники. Вместе страдали... Молю я вас, спасите мне псов. Куда же я без них, кормильцев? Двое только и осталось у меня, остальных поели... Решить пришлось остальных...
— Но куда же взять их?! — развел руками Закалов. — Ты как думаешь, Виктор? — обратился он к бортмеханику.
— А я так думаю, — глубокомысленно почесывая затылок, ответил Чекин, — что отдай ты мне свои папиросы, я посижу тут маленько, а ты смотайся с ним и с собаками на корабль...
Тут уже Ефиму стало неловко:
— Нет, коли такое дело, тогда давайте разом лететь... Пусть остаются псы...
— Чепуха! Вы и помыться не успеете, как я буду на корабле. Вали, Матюша, — сказал он Закалову.
— Тогда садитесь! — скомандовал летчик. — Виктор, собак подай и ремнями привяжи, а то парашютов для них не напасли...
— Лети! Лети, старик! — сказал Виктор, помогая Ефиму усесться. Затем он подал ему собак, привязал их ремнями. — Ну, поехали, что ли! — и закурил папиросу.
