Яков Кальницкий - Новоземельские рассказы
Он установил станцию, проверил детекторную лампу, — все в порядке. Но больше всего возни было с антенной. Несколько раз ветер сбрасывал ее с крыши. Хорошо, что снегу было навалено по самую трубу. Но вот антенна уже стоит, опираясь на туго натянутые оттяжки. И стальная проволока звенит на ветру, как струна. Такая музыка, хоть уши затыкай.
Маленький путник вернулся в избушку, одел наушники и принялся настраивать аппарат. Сначала в мембранах выло, визжало, хрюкало, гудело... Он все вертел ручки регуляторов... Вдруг послышалось какое-то неясное бормотание, прерываемое оглушительным треском разрядов. Он подстроил контуры и услышал:
— Стали, приготовились... Раз-два! Раз-два! Раз-два, три-четыре...
Командовали под звуки рояля. Мягкие, ритмические звуки. Радист поневоле стал притопывать в такт ногами, обутыми в мягкие меховые пимы[7].
— Раз-два! Три-четыре!
Солнце над Москвой-рекой, над Кремлем. Москва посылает всему миру гимнастическую зарядку...
— Подняли руки... Взяли в бедра... Присели... Раз-два, три-четыре, раз...
Захотелось маленькому радисту разбудить своего большого спутника:
— На-ка, друг, послушай ... Москва ведь, Москва!
Но большой человек храпит на всю избушку. Это впервые за шесть недель он спит под крышей. Разве можно будить? Около тысячи километров прошли они по морскому льду, как же будить?
— Внимание... Передаем содержание утренних газет...
На семьдесят шестом градусе северной широты, в этапной избушке, трясущейся от мороза и ветра, маленький радист услышал новости с Большой земли.
Шесть недель они не раздевались, шесть недель спали на ходу... Шесть недель были отрезаны от всего мира, — некогда было передвижку установить.
Опять загрохотали в мембранах разряды. Неожиданно, прорезав беспорядочный шум, загремел властный голос:
— Алло! Алло! Говорит «Красин»! Говорит «Красин»! Идем в виду северного острова Новой Земли! Экспедиция помощи северным становищам! Перехожу на приемник! Перехожу на приемник! Говорит «Красин»! «Красин»!
Тут уж маленький радист не выдержал. Он вскочил и завертелся на месте в безуспешных попытках достать ногой товарища, — наушники с коротким проводом держали его на месте.
— Вставай, Николай! — закричал он, не догадавшись снять наушники. — Вставай, соня! «Красин», «Красин» идет!
И не дождавшись пока Николай окончательно проснется, он перешел на передатчик радиотелеграфа:
— Слушайте нас на «Красине»! Слушайте нас на «Красине»! Говорит экспедиция помощи северным становищам с Маточкина Шара. Прибыли на четырех собачьих упряжках в этапную избушку, тридцать пять километров юго-западнее становища Безымянной губы... Отсиживаемся от шторма. Везем тонну противоцинготных продуктов. В Безымянной губе зимует семья Бусыгиных: отец, мать и парнишка лет двенадцати... Опасаемся за их судьбу... Опасаемся за их судьбу. Говорит экспедиция Матшара помощи северным становищам!
Окончательно проснувшийся Николай в это время вырвал из его рук ключ «морзовки» и отбил:
— Урррра! Краснознаменному «Красину» — урррра! Поздравляем с небывалым зимним походом во льды! Урррра!
Маленький радист по стуку ключа прочел передачу Николая. Он отстранил его и сказал:
— Тут дело нужно, а не ура. Оставь-ка ключ!
Овладев ключом, он закончил передачу:
— Перехожу на телефон приемника! Перехожу на телефон приемника!
— Поздравляем с беспримерным зимним походом на собаках! — услышал он ответ «Красина». — Весь Союз сегодня узнает о вашем подвиге! До скорой встречи в Безымянной губе. Все! Счастливого пути! Передал радист... Кто принял?
Тогда маленький радист важно отстукал ответ:
— Принял помощник начальника экспедиции, он же радист — Вячеслав.
Снял наушники, выключил аккумуляторы и, пожимая плечами, обратился к своему товарищу:
— Поздравляют с беспримерным походом... Весь Союз, говорят, будет знать о нашем подвиге... А что за подвиг, не пойму! Если бедствие, пароход не пробился, значит — идем на помощь. Вот и все! Причем же тут подвиг?!
— Действительно, — отозвался Николай и завалился на свою теплую постель.
А снаружи все так же ревел шторм и кружил неугомонный ветер.
ЦингаСанька лежал на широкой кровати. Лицо его было красно, губы ссохлись под струпьями. Глаза были закрыты, но, если присмотреться, видно, как трепещут синеватые веки.
Чудилось ему, что он в школе, ждет бот, чтобы ехать домой. Над домом парит огромная страшная птица... Она нацеливается когтями, чтобы поднять школу со всеми ребятами, учителями и унести куда-то далеко за море... А как же Анна Владимировна, любимая учительница? — тревожится Санька.
Кто это камни в крышу кидает?.. Как много камней! Нет, то не камни, то Алеша Вылка, отрядный барабанщик, сзывает ребят:
— Трам-та-там-та-тара-тара-там-та...
Маленький Алешка прекрасно рисует. А какие он штучки вырезывает из кости! У них вся семья — художники! Отец так и называется: «Великий ненецкий художник Тыко Вылка»!
Саньке боязно брать в руки красивые вещицы, вырезанные Алешей. Они такие тонкие, хрупкие... А ну, как разобьешь?
— Тра-та-та! Тра-та-та!
Ребята строятся в две шеренги. Товарищ Яша, вожатый ненец[8], командует:
— Внимание!
Как плохо стал видеть Санька! Разве то птица была на небе? То самолет, огромный самолет! Должно быть, тот самый, что в прошлом году прилетал к ним в Белушыо. Вот он опускается в залив, вот рулит по воде, — остановился, наконец, только мотор:
— Жжжжжжжж... Жужужужужу-жу...
На берег выходит красавец-летчик. Он большой и сильный. Весь в коже, даже штаны кожаные. Он здоровается с ребятами, Саньке, как старому знакомому, руку пожал.
— Кому, ребята, далеко домой? — спрашивает летчик.
— Мне далеко, я из самого дальнего становища, — отзывается Санька.
— Вот и хорошо, — говорит летчик. — Садись, подвезу!
Санька думал, что кабина большая-большая, а она вон какая, тесная даже. Эх, и заревел же мотор! Да Санька-то не из пугливых. Земля прыгнула из-под ног и пошла болтаться далеко внизу. И холодно же на высоте! Правильно в книге пишут: то было жарко-жарко, а тут сразу в дрожь кинуло. Вот холодно! А сколько воды, батюшки! — сколько воды в море! Только с этой высоты и видать: идут валы тяжелые, темны что тучи; идут, перекатываются, белой пеной украшаются, друг на дружку напирают, словно в драку лезут. Один вал подыматься стал, к самолету тянется, все выше и выше, все ближе и ближе. Летчик скорость дает, уйти хочет, а Санька смотрит — точка на гребне вала, и растет эта точка, руки к ним протягивает... Да то не точка, то отец!
— Спа-а-си-ите! — кричит отец, протягивая к нему, к Саньке, руки. — Поги-ба-а-ю в хо-лодном море... Спа-а-си, Санечка, сынок!
— Сюда, папаня! — кричит Санька. — Лезь сюда, папаня! Вот он я!
Но у отца закрыты глаза. Он не видит и не слышит. Протягивает руки и тянет свое:
— Спа-а-сите...
— Товарищ летчик! — кричит Санька. — Останови машину! Папаня мой в море бедствует! Папаня, родной мой, бедствует... Вон он! Останови машину!
Но летчик только отмахивается и гонит машину все скорей и скорей.
Санька мечется в кровати, бранится, молит, рыдает и смеется. Вдруг в бреду он завопил:
— Папаня! Папаня мой!
В ответ раздался протяжный стон. Он донесся с печи, где, закутанная в оленьи шкуры, лежала Марья:
— Са-а-а-нюша... Сань...
Мальчик не унимался. Он дико кричал, и каждый звук его голоса был напоен болью и страхом.
На печи началась возня. Сползла одна нога, другая. Обессиленная Марья упала на пол. Но сын кричит все громче и громче. Больная с трудом подбирает ноги и на четвереньках ползет к кровати сына.
Стиснув зубы и закрыв глаза, она цепляется за кровать и с трудом подымается. Так стоит она, раскачиваясь на нетвердых ногах, и кажется, что вот-вот она снова упадет. Справившись с собой, она наклоняется к сыну. По желтому костистому лицу ее струятся слезы и падают Саньке на лицо. Она бьет себя кулаком по голове, чтобы не потерять сознания.
— Са-ня... Са-неч-ка мой... Очнись, родненький! Ой, пропали наши сиротские головушки! Пропали мы, Санюша...
Не в силах стоять, она падает на колени и бьется головой о боковину кровати.
— Пап! Папаня! — кричит Санька. — Держись, крепче держись! Мамку кликну, вытянем тебя с мамкой! Товарищ летчик, — бормочет Санька дальше, — прошу я тебя, останови машину. То папаня мой родный... Останови, тебе говорю! Ай, чего это лед зажгли! Лед горит! Горит! Папаня!
Марья поползла к кадке, набрала в кружку воды и ползком вернулась к кровати сына. Пыталась напоить его, уронила кружку и пролила всю воду ему на голову, на грудь.
Холодная вода вернула Саньке сознание. Он вздрогнул, открыл мутные глаза, повел ими вокруг... Точно пелена сходила с глаз. Они все яснели, светлели. В них блеснули искорки сознания... И вдруг он увидел у кровати распростертое, безжизненное тело, — то была мать.
