Хью Лофтинг - Доктор Дулитл на Луне
— Из этой впадины, Стаббинс, — сказал Доктор, — и подавались сигналы, которые можно было видеть на Земле; я готов ручаться. Посмотрите, какая она большая — несколько миль в ширину! Но что за вещество было применено для сверхмощного взрыва, который мы наблюдали из моего дома, — понятия не имею.
— Но вспышки не было, — возразил я, — мы видели только дым.
— В том-то и дело, — ответил Доктор. — Здесь, думаю, употреблялось какое-то загадочное вещество, нам еще не известное. Я хотел определить его состав по золе, но не сумел. Может быть, мы сделаем это позже.
Доктор счел за благо не удаляться покамест на слишком большое расстояние от леса. (Тогда, разумеется, мы еще не знали, что на Луне есть и другие лесные зоны помимо той, которую мы уже прошли.) Во-первых, нужно было, чтобы источник пищи — а ею служили нам плоды и растения джунглей — постоянно находился в пределах близкой досягаемости; во-вторых, Джон Дулитл не хотел прерывать исследование растительного мира Луны, который, по его убеждению, готовил еще немало сюрпризов для ученого естественника.
В ту пору мы уже начали избавляться от леденящего страха, столь мучившего нас поначалу. Страх этот, уверяли мы себя, вызван прежде всего тем, что лунные деревья и растения слишком не похожи на земные. В самом деле, разве чувствуется в здешних лесах какая-то враждебность? — если, конечно, не считать того, что за нами непрерывно наблюдают? А к этому (теперь уже неоспоримому) факту мы стали понемногу привыкать.
Итак, Джон Дулитл решил, что наш опорный пункт следует разместить на лесной опушке, и, основательно оборудовав новый лагерь, мы продолжили изучение джунглей, каждый день совершая вылазки то в одном, то в другом направлении. У меня опять появилось много работы: Доктор непрестанно диктовал мне результаты своих наблюдений и экспериментов.
Исследуя растительный мир Луны, мы довольно быстро убедились, что между ним и миром животных практически не существует вражды. У нас на Земле мы привыкли к тому, что лошади и другие травоядные истребляют в огромных количествах траву, и ко многим иным проявлениям вечной борьбы между этими двумя мирами. На Луне же растения и животные (точнее говоря, насекомые, ибо пока ничто не свидетельствовало о существовании других видов), как правило, помогали друг другу, а не вели жестокую войну на уничтожение. Жизнь как целое носила здесь исключительно мирный характер. Мне еще предстоит говорить об этом в дальнейшем.
В течение трех дней мы с утра до вечера пытались выяснить природу странной музыки, все время звучавшей в лесу. Как вы помните, Доктор был превосходным флейтистом и испытывал к музыке естественную склонность; неудивительно, что эти звуки вызывали у него глубочайший интерес. И после нескольких походов в джунгли нам удалось отыскать место, где рождение лесной музыки можно было наблюдать самым прямым и непосредственным образом.
Отныне мы могли со всей решительностью утверждать: именно деревья являются источником звуков и издают их совершенно сознательно. Они подражают действию Эоловой арфы,[1] поворачивая свои ветви под определенным углом к ветру, чтобы извлекать нужные ноты. Вечер, когда Доктор открыл это явление, которое было им названо поющими деревьями, я по его просьбе отметил в дневнике экспедиции как великий праздник. Этот вечер я не забуду никогда. Перед тем мы шли на звуки музыки уже не один час, причем Доктор держал в руке камертон, время от времени ударяя по нему, чтобы определить высоту этих звуков. И вдруг очутились на неширокой прогалине, посреди круга, который образовали особенно могучие лесные гиганты. Не нужно было никаких объяснений, чтобы, понять: перед нами самый настоящий оркестр. Завороженные, мы смотрели, как то одно, то другое дерево подставляет ветви ровному потоку ветра, и в ночной тишине звенят ясные и красивые ноты. Потом три или четыре дерева взмахнули ветвями разом — и воздух огласился звучным аккордом, гулко раскатившимся по джунглям. Да, это кажется фантастическим и невероятным — но, поверьте, у любого, кому довелось бы слышать и видеть происходившее, не могло остаться и тени сомнения, что деревья в самом деле производят звуки по своему желанию.
Конечно, заметил Доктор, это возможно только потому, что ветер остается ровным и постоянным. Больше всего ему хотелось понять, какой музыкальный лад используют деревья. Мне, надо признаться, это пение казалось нежным и благозвучным. В нем явственно слышался ритм; время от времени, хотя и не часто, некоторые фразы повторялись целиком. Мелодия была довольно затейливой и печальной. И даже мой неискушенный слух улавливал в ней признаки инструментовки: я отчетливо слышал высокие и низкие голоса, сливавшиеся в мягком, приятном звучании.
Я и сам был достаточно взволнован, но одушевление, которое испытывал Доктор, достигло последнего предела, — таким я не видел его раньше никогда.
— Ну, Стаббинс, — воскликнул он, — ты понимаешь, что это значит? Просто потрясающе! Если эти деревья могут петь хором, если они понимают друг друга и все вместе каждое, — стало быть, уних обязательно есть язык… Они умеют разговаривать! Язык, язык — в растительном мире! Мы должны его понять. Может быть, я и сам научусь на нем говорить… Стаббинс, это великий день!
После этого вечера, как бывало и раньше в подобных случаях, Доктор весь отдался охватившему его энтузиазму. Целые дни напролет, забывая не только о еде, но и о сне, он пытался разгадать новую загадку. А я — я всюду ходил за ним по пятам с блокнотом наготове. Но, разумеется, на долю Доктора выпадало гораздо больше работы — ведь по возвращении в лагерь он еще часами ломал голову над принесенными записями или занимался конструированием прибора, с помощью которого надеялся понять язык деревьев.
Как вы, возможно, помните, Джон Дулитл еще до нашего отлета с Земли предположил, что лунные колокольчики каким-то образом общаются друг с другом. Тогда же мы заметили, что в известных границах, допускаемых их положением, колокольчики могут свободно двигаться. Со временем эта их особенность стала для нас настолько привычной, что мы перестали обращать на нее внимание. А теперь Доктор задался вопросом: не могут ли подобные движения — колыханье ветвей, стеблей, листьев — и служить растениям в качестве речевого средства, чем-то вроде флажковой сигнальной системы? И он часами сидел возле некоторых деревьев и кустов, стараясь понять, используют ли они именно этот метод, чтобы переговариваться друг с другом.
ГЛАВА 9
МЫ ИЗУЧАЕМ ЯЗЫК РАСТИТЕЛЬНОГО МИРА
В те дни и я, и Доктор не раз вспоминали одного человека — и не раз жалели, что его нет с нами: я имею в виду Длинную Стрелу, индейского натуралиста, с которым мы встретились на острове Паукообразных Обезьян. Правда, он никогда не утверждал, будто понимает язык растений; но его познания в области ботаники и естествоведения были настолько своеобычны, что здесь, на Луне, этот человек мог бы оказать нам неоценимую помощь. Длинная Стрела, сын Золотой Стрелы, не записывал своих научных идей. Да и как он мог бы это сделать, не умея писать? Зато он мог объяснить, почему пчела одного цвета садится на цветок другого цвета, почему такой-то мотылек выбирает такой-то куст, чтобы положить свои яйца, почему именно эти, а не другие личинки пожирают корни вот этого водяного растения.
Вечерами мы с Доктором часто говорили о Длинной Стреле, гадая, где он сейчас и чем занимается. В момент нашего отплытия он оставался на острове Паукообразных Обезьян; но это вовсе не означало, что он пребывает там и по сей день. Прирожденный бродяга, обожавший борьбу со стихиями и с так называемыми законами природы, Длинная Стрела мог теперь находиться в любом уголке Северной или Южной Америки.
Очень часто Доктор заговаривал и о моих родителях. Очевидно, он чувствовал глубокую вину перед ними, — хотя мое тайное бегство нельзя было поставить ему в упрек.
— Стаббинс, — повторял он мне то и дело, — тебе не следовало лететь сюда… Да-да, я знаю: ты это сделал только ради меня. Джекоб, твой отец, — и твоя матушка тоже — они же места себе не находят после твоего исчезновения. И ответственность за это несу я… Ну, теперь уж ничего не поделаешь… Вернемся к нашей работе.
И Доктор с головой уходил в какое-нибудь новое исследование, оставляя эту тему, — до тех пор, пока она снова не приходила ему на ум.
Все то время, что мы изучали растительный мир Луны, нам не давала покоя мысль, что здешние животные по какой-то непонятной причине продолжают уклоняться от встречи-с нами. Вечерами, когда мы ложились спать, нам часто казалось, что рядом летают и ползают огромные мотыльки, бабочки или жуки.
