Мариэтта Чудакова - Дела и ужасы Жени Осинкиной (сборник)
Потом ее в двенадцать лет отдали в другое селение замуж. Она нарисовала и своего жениха в свадебном наряде из перьев, и себя – в бусах из кораллов и так далее...
– А потом?.. – растерянно спросила Женя.
– А потом она ничего не помнит. Она считает, что двенадцати лет от роду уже в доме мужа умерла от укуса тоже какой-то змеи, смертельно ядовитой. И потом через много лет, может, через сто или еще больше, родилась снова – уже у своих теперешних мамы и папы.
Ксеня помолчала и добавила:
– Мама у нее хорошая, добрая, а отец пьет сильно. А когда Юля себя объявила африканкой, стал еще больше пить.
– Ксень, а ты Юле веришь? – спросила Женя.
– А как не верить, если она на суахили свободно заговорила? Откуда ж она его узнала? У нас его тут никто не преподает. По английскому – и то одна только преподавательница.
– А что это за суахили?
– А на этом языке в Кении говорят. Трудный ужасно. Ни на какой не похож. Юлю в Новосибирск возили, в университет. Там один преподаватель ее проверял. Сказал – говорит, как на родном.
Потрясенная Женя молчала, усваивая информацию.
– А вообще... она изменилась?.. Другая стала?
– Да не особенно. Вот только дождей теперь ужасно боится. Раньше мы с ней под дождем босиком бегали, по лужам плясали... А теперь как дождь – она прячется куда-нибудь, прямо дрожит. Нам потом географичка рассказала, что в Кении вообще все время жарко, а раз в несколько десятилетий – очень сильные дожди. Такие, что все-все затапливает, скот гибнет и люди – сотни людей гибнут...
– А можно с ней познакомиться? – робко сказала Женя.
– Да пойдем – сходим. Она дома должна быть.
...Обычный сельский дом выделялся разве что розовыми наличниками и немыслимой красоты тюльпанами под окнами. Круглолицая симпатичная Юля, гладко причесанная на прямой пробор, с толстой русой косой, закрепленной на конце красивой заколкой и перекинутой (видно, в селе завелась с недавних пор такая мода) на грудь, встретила гостей радушно.
– Что делаешь? – спросила Ксеня подружку.
– Рисую...
На столе лежал большой альбом и набор пастели. На листе взлетали, взмахивая бахромчатыми крыльями, розовые фламинго, тоже немыслимой красоты.
– Как здорово! – воскликнула Женя. – Ты срисовываешь откуда-нибудь?
– Нет, – застенчиво сказала Юля. – Я их помню. У нас их много. Они у озера Накуру живут, людей не боятся...
Тут в дом влетел Мячик.
– Уезжаем! – воскликнул он.
И Женя, с сожалением распрощавшись с Юлей, заторопилась.
Ксеня, провожая ее до машины, успела сказать, что месяц назад к Юле приезжал свататься кенийский принц, но она сказала, что подумает.
– Весь как шоколадка, но симпатичный – ужас! – тараторила Ксеня. – Высокий, стройный такой! Он только просил ее поскорей думать, потому что у них в Кении и так шестнадцать лет – это уже перестарок...
– А что такое перестарок?
– Ну если в девках засиделась, – засмеялась Ксеня. – Бабушка моя так говорит.
– А как они говорили-то?
– Так на суахили! Я ж тебе сказала! Она язык прекрасно знает, а откуда – неизвестно. Дальше Сибири никуда не выезжала, за границей еще не была...
Женя распрощалась с Ксеней, заняла свое место в машине и в глубокой задумчивости отправилась дальше и дальше по неведомой ей прежде Сибири. Она чувствовала, что увидит и услышит здесь еще и не такое.Глава 43 На сцене появляется Тося. И очень своевременно
Тосю подобрали ночью, на подходах к Алтаю.
Огромный пес с большой круглой мордой, весь в репьях, мелких сучьях и прочей лесной дребедени, ясно указывающей на то, что он не сутки и не двое провел в лесу, выбежал прямо под свет фар, как только Саня с Лешей остановились, чтобы в очередной раз попинать колеса.
– Но, не балуй! – крикнул Саня, как лошади, на всякий случай загораживая лицо локтем.
Но никто не успел опомниться, как пес прыгнул передними лапищами на грудь Жени, еле удержавшейся на ногах, и мгновенно вылизал ей все лицо.
– Ты что, с ума сошел! – обиженно крикнула Женя и полезла в машину за бутылкой воды. Собак она вообще не боялась – так была приучена папой с раннего детства.
А пес уже лежал перед ней на животе, распластавшись, и умильно глядел снизу вверх в буквальном смысле собачьими глазами. И пока Женя умывалась после выражения его чувств, он от полноты этих же самых чувств перекатился на спину и, согнув лапы, стал кататься из стороны в сторону, только что не говоря: «Вот я еще чего умею! Только не сердись!»
При ближайшем рассмотрении пес оказался псиной – и сразу получил от Жени имя Тося.
Леша-Калуга уверенно определил, что это – щенок московской сторожевой.
– У моего братана в Калуге точь-в-точь такой. Сторожит хорошо. Эта-то – щенок еще. Месяца три-четыре.
– Как – щенок?! – воскликнула Женя. – Такая огромная?
– А ты что думала? Московская сторожевая – она и есть московская сторожевая. Говорят, волка может один на один взять. А про бандита и не говорю.
– Возьмем ее с собой? – неуверенно спросила Женя.
– Ну, до Алтая, пожалуй, возьмем. А там пристроим кому-нибудь.
– Нет – насовсем возьмем! В Москву!
Разумная Женя на глазах превратилась в маленькую девочку.
– А мать-то в Москве тебя с ней не выгонит?
– Нет! Папа давно хотел собачку завести.
«Афганцы» захохотали, переглядываясь.
– То – собачку! А этому псу – ему не меньше килограмма – ну не мяса, хоть костей – в день надо.
Саня махнул рукой.
– Ладно, Калуга, возьмем пока – там видно будет.
– Где видно-то будет? По домам, что ли, пристраивать пойдем такую собачку?
– Да пристроим, Калуга, не боись!
Самое замечательное было то, что именно при этих словах Тося, явно удостоверившись, что короткая дискуссия закончилась пока что в ее пользу, прыгнула в машину в открытую заднюю дверь. Там ее – рот до ушей – ждал уже Мячик. Он вопрос о праве на Тосю не поднимал – в Оглухине несколько псов уже считали его своим хозяином, и матери его только Тоси и не хватало в их дворе.
Но Женя помешала встрече – она ловко схватила псину за задние лапы и с трудом выволокла обратно.
– Сначала в порядок себя приведи, – пыхтя, приговаривала она и стала большой влажной тряпкой, которая лежала у нее, будто нарочно заранее для этого именно случая приготовленная, в полиэтиленовом пакете, обтирать Тосе поочередно все четыре лапы и громко удивляться, какие же они огромные. По ходу дела Женя еще старалась выдирать из длинной, основательно свалявшейся шерсти репьи.
– Ну, всех репьев тебе не обобрать, – философски заметил Леша. – Она их по лесу неделю, наверно, собирала. Давай-ка лучше колбасу старую ей отдадим – для человека она уже не больно подходит.
Полкруга чайной колбасы исчезли в огромной пасти. Тося завиляла хвостом, стремясь сказать, что она – не жадная, благодарна и за это, верит, что и дальше такие порядочные люди не оставят ее своими милостями.
– Ну, прыгай! – скомандовала Женя.
И Тося послушно, будто сто раз выполняла эту команду, прыгнула в машину и завозилась всем своим могучим, тяжелым телом, устраиваясь поудобней на полу и преданно поглядывая заодно и в глаза Мячику, в молчаливом восторге вцепившемуся в ее огромные мягкие уши. Как догадался сообразительный читатель, прежде всего она с быстротой молнии вылизала ему все лицо языком, мелькнувшим из пасти, как большая лиловая тряпка, на что Мячик отреагировал гораздо более спокойно, чем Женя. На собачьей физиономии было написано, что попала она именно туда, куда и рассчитывала.
Женя, приговаривая что-то на понятном им с Тосей языке, продолжала выдирать из ее шерсти репьи и мусор. А Леша с Саней вполголоса переговаривались.
– Какая же сволочь такую собаку в лесу бросила? – вопрошал Саня.
– Да, может, несчастье какое было. Хозяина, может, и в живых нет.
– Ну да! А чего ж ошейника нет? Постороннему она снять бы не дала.
– А как к нашей-то кинулась?..
– А чего ж? Собака человека всегда чувствует.* * *Ночь наступала долго и наступила по-настоящему только после полуночи.
Дорога была пуста, и фары бесшумно мчавшейся «Волги» напрасно шарили по ней, надеясь выловить кого-нибудь из тьмы. Мячик сладко спал в уже обжитом им левом заднем углу машины, утвердив босые ноги на шерстяной и теплой Тосиной спине. А Женя не спала. Сильно высунувшись в открытое окно, она вглядывалась в черное небо, раскинувшееся над неведомой ей алтайской землей, – они въехали уже на равнины Алтайского края.
Ах, как жалко ей было, что никто из ее московских друзей не видит этого неба! Как отличалось оно от ночного неба над Москвой, всегда озаренного розоватым немеркнущим полусветом бессонного мегаполиса. Звезды разбросаны по небу ее родного города крохотными светящимися точками. И только луна, особенно в полнолуние, сияет торжественно и кругло – сначала повиснув над крышами, а затем подымаясь все выше и выше.
