Виктор Кирюшкин - Говорящий ключ
— Бей направо! Кормовая, направо! — загремел Кандыба.
Лодка, казалось, неудержимо неслась прямо к скале. Она промчалась мимо нее лишь на расстоянии вытянутой руки и снова выплыла на стрежень. Впереди река вытянулась бесконечной лентой, сзади затихал грозный гул порогов.
— Греби убрать! Садись на весла, — скомандовал Кандыба, спокойно завертывая самокрутку.
Солнце близилось к закату. От напряженной работы на веслах люди устали. Кандыба стал присматривать место для причала. Левый берег, очень скалистый, обрывался в воду грядой отдельных утесов, между которыми виднелись небольшие заливы — заводи. Здесь можно было причалить, но вдоль берега из воды торчали верхушки подводных камней. Некоторые из них почти совсем скрывались под водой, и лишь след разбивающегося о них течения выдавал их присутствие. Правый берег, более отлогий, показался лоцману удобнее. К нему он и направил лодку.
— Суши весла, — приказал лоцман. Гребцы подняли весла над водой, и «Говорящий» тихо поплыл вдоль берега, гонимый лишь течением. Кандыба, орудуя кормовой гребью, легко держал лодку в правильном положении, не давая ей встать поперек течения.
— Что там впереди, человек, кажется? — показала Нина на черную точку у самой воды впереди кунгаса. Ефремов поднял бинокль к глазам.
— Медведь! — он потянулся за карабином, стоявшим у борта. — Грызет что-то...
— Бросьте, сейчас у него мясо рыбой пахнет. Лучше давайте припугнем Михаила Ивановича, — сказал Кандыба. Большаков одобрительно кивнул.
— Снежного барана смотреть надо. Медведь рыбу ест, мясо воняет. Весной хорошо, когда из берлоги встает. Пугнем, однако. — Проводник взял медный котелок со дна лодки. — Когда рукой махну, шуми больше, пускай бегает немного.
Медведь, занятый каким-то своим делом, не замечал приближения лодки. Ветер дул снизу и относил запах людей. Разведчики, разобрав разные гремящие предметы, ожидали знака Большакова. Зверь был уже близко. Повернувшись к лодке задом, он с аппетитом чавкал. Ветер донес запах разлагающейся рыбы. Прошла еще минута, и лодка почти поравнялась с ним. Большаков махнул рукой. Все разом ударили кто во что и закричали. Медведь рявкнул, мгновенно метнулся в сторону, перемахнул через лежавшую на берегу валежину и скрылся в кустах на склоне сопки, полого спускавшейся к берегу.
— Ого! Задал стрекача!..
— Улю-лю-лю! Держи его, держи!
— Миша, Миша, постой!
— Ух, ух-хх... подожди! — со смехом кричали разведчики вслед зверю.
— Кирилл Мефодиевич, правду ли говорят охотники, будто медведь может умереть со страху? — спросила Нина у проводника.
— Бывает... Я не видал, однако. Медвежью музыку слышал.
— Музыку?
— Ага. Слушаю — скрипит в тайге. Пошел на звук, смотрю — дерево, сломанное бурей, рядом медведица с двумя медвежатами. Сама то зацепит когтями щепу в изломе дерева, то оттянет да отпустит, дерево дребезжит. У медвежат уши так и ворочаются. Слушают музыку, однако.
— Вы убили их?
— Нет. Немного послушал и ушел.
Между тем течение реки снова усилилось, берега стали неприступными, издалека долетел рев порога... Кандыба, так и не выбрав места для ночевки, распорядился убрать боковые весла и поставить носовую гребь.
— Ого... сильно шумит! — прислушиваясь, сказал Воробьев. Каждый раз, когда лодка приближалась к порогу, он чувствовал невольную робость перед сокрушающей силой воды. Но стоило только лодке войти в кипящие буруны — и страх исчезал. Во всю мочь нажимая на весла, Воробьев видел на лицах товарищей выражение решимости, их движения становились четкими, упругими...
Так было и теперь. Гул порога заглушил голос лоцмана. Впереди вырос огромный вал, увенчанный пенистым гребнем. Лодка нырнула, взлетела на гребень, стоящий в месте падения воды, снова ринулась вниз и внезапно выплыла на сравнительно тихое место. Река мчалась здесь зажатая с обеих сторон гранитом скал. Впереди снова ревел порог и белели буруны.
— Бей направо, носовая, направо! — скомандовал Кандыба.
Гребцы налегли. Вдруг длинная гребь затрещала и сломалась у самой лопасти. Гребцы, еле удержавшиеся на ногах, попытались работать обломком.
— Запасную, запасную ставь! — крикнул Кандыба, пытаясь одной кормовой гребью удержать судно носом по течению. Юферов бросился к запасной греби, лежавшей вдоль борта, но было уже поздно. Нос судна относило влево, бурное течение развернуло лодку, поставило ее бортом поперек реки, затем повернуло кормой вперед. В следующий момент сильный толчок потряс судно, оно слегка накренилось и застыло на месте. Вода, разбиваясь о борта лодки, с шумом мчалась вниз, не двигая ее с места.
— Сели! — произнес Кандыба, выпуская из рук гребь. — На камень подводный затащило. — Взяв шест, он со всех сторон смерил глубину и нигде не достал до дна.
— Целая скала подводная, а мы на вершине сидим, даже оттолкнуться не от чего. Попытаемся раскачать лодку, давай все на нос — загрузим его, корма поднимется.
Больше часа бились разведчики, переходя с носа на корму, с правого борта на левый, снова на нос и корму, но «Говорящий» по-прежнему крепко сидел на подводном камне. Между тем вечерние сумерки окутали землю. Приближалась ночь. Кандыба решил прекратить бесполезные попытки и дать людям отдохнуть. Он предполагал, что вода в реке должна прибывать, как это бывает осенью. За ночь уровень может подняться, и лодка сама сойдет с мели.
На корме судна развели небольшой костер, дровами для которого послужила сломанная гребь. Горячий чай и сваренные еще на стане гуси, добытые Большаковым, подкрепили силы, вернули всем хорошее настроение. Кандыба установил поочередную вахту, чтобы разбудить остальных, если лодку стронет с камня. Но спать никто не хотел, хотя уже наступила ночь. Полная луна освещала бурливую реку. Как будто теснее сдвинулись скалистые берега, стали еще причудливее, чем днем. Непрерывный гул порога, до которого оставалось не больше ста метров, дополнял суровую красоту природы.
Воробьев смотрел на темнеющие уступы гор и думал о том, что скрывается за ними. Тайга, тайга и тайга, необозримое море лесов, сопки, перевалы, горные реки и ключи, заросшие мхом озера, болота, мари. А далеко за цепью гор, за тайгой и тундрой — холодный Ледовитый океан. Сколько труда еще придется положить людям, чтобы освоить этот девственный край!
— Любуетесь, Николай Владимирович? — прервал его размышления Постриган. — Красивы наши северные таежные реки.
— Очень! Только слишком дикие места. Много еще медвежьих уголков. Но придет время, когда и эти дикие места перестанут быть дикими. План освоения севера постепенно осуществляется. — Воробьев говорил горячо и убежденно. Заинтересованные беседой разведчики собрались в кружок.
— Все это в будущем, — сказала Нина, — а сейчас, в настоящем, мы сидим в лодке посреди реки, а сколько просидим, сами не знаем.
— Утром оглядимся получше, как-нибудь снимемся с камня. Сейчас пора отдохнуть. — Постриган плотнее завернулся в плащ.
— Утро вечера мудренее, — согласился Воробьев, делая вид, что укладывается спать на дне лодки. На самом деле он не сомкнул глаз до рассвета, опасаясь, что вахтенные могут пропустить момент, когда судно снимется с камня. В таком случае неуправляемую лодку могло утащить в порог.
Ночь прошла спокойно. Все так же гремел порог и плескала вода за бортом лодки. Чуть забрезжил рассвет, все уже были на ногах. Кандыба проверял метку, сделанную вечером в борту лодки на уровне воды, и только покачал головой.
— Убывает! На три сантиметра села вода. Эх, если бы суметь протянуть веревку до берега, да закрепить вон за то дерево, тогда мы, пожалуй, стянулись бы с камня.
Река была неширокой, всего метров двадцать отделяло лодку от правого берега и в три раза больше от левого. Пожалуй, до ближней береговой отмели можно было добросить тонкую веревку с грузом, но кто ее примет на берегу, чтобы за нее вытянуть канат и закрепить его за дерево, стоящее неподалеку? На берегу людей не было, значит, кому-то надо переправиться вплавь через узкий, но бурный поток. Эта мысль, высказанная Кандыбой, была тотчас подхвачена Воробьевым. Не задумываясь долго, Николай Владимирович стал раздеваться, чтобы броситься в ледяную воду.
— Не торопись! — остановил его Постриган. Подобрав со дна лодки щепку, он бросил ее за борт. Быстрое течение подхватило ее, завертело, понесло сначала вдоль берега, а затем на стрежень реки. — Видите, течение отбивает от берега. Вы не доплывете, унесет в порог.
— Пустяки... Я на Волге вырос. Плаваю как рыба.
— А я на Черном море, — сбрасывая меховой комбинезон, сказал Ефремов. — Уж если кому плыть, то мне.
Оба стояли рядом, ждали решения Постригана.
— Кто на камень посадил, тот и плыть должен, — сказал Кандыба, также сбрасывая телогрейку.
Ефремов, не обращая внимания на спор, стал раздеваться. Сбросив одежду, он обвязал тонкую веревку вокруг талии, решительно встал на борт лодки. Плечистый, стройный, покрытый ровным загаром, летчик был силен и ловок. Поправив упавшую на лоб черную прядь волос, он окинул взглядом товарищей. На секунду его взгляд встретился со взглядом Нины. Девушка опустила глаза, скрывая волнение. Сердце ее замирало от страха.
