Хью Лофтинг - Путешествия Доктора Дулитла

— Доброе утро. Рано же ты поднялся!

Я обернулся — на живой изгороди восседала Полинезия собственной персоной.

— Доброе утро, — поздоровался я, — действительно рано. А Доктор еще спит?

— Нет, что ты, — ответила Полинезия, — он уже часа полтора как на ногах. Дверь не заперта, проходи в дом. Скорее всего, он на кухне — готовит завтрак, или уже в кабинете. Заходи, заходи. А я все жду, когда наконец взойдет солнце, но клянусь, оно просто забыло, что ему пора всходить. Тут у вас отвратительный климат. В Африке в этот час уже все залито солнечным светом. Ты только взгляни на туман, что стелется над капустной грядкой. От одного его вида можно заболеть ревматизмом. Поганый климат, ей-богу поганый. Жить здесь могут только лягушки! Ну, беги скорее к Доктору, не буду тебя задерживать.

— Благодарю, — ответил я. — Пойду поищу его.

Отворив дверь, я сразу же почувствовал запах жареной ветчины и направился в кухню. Там над огнем кипел огромный чайник, а на каменной плите под очагом жарилась яичница с ветчиной. Мне показалось, что она уже подгорает, и я осторожно отодвинул сковородку от огня.

Отправившись на поиски Доктора, я в конце концов обнаружил его в кабинете. Но тогда я еще не знал, что это кабинет. Я зашел в очень любопытное помещение, уставленное телескопами, микроскопами и всякими диковинными вещами, в которых я совершенно ничего не понимал, но мечтал разобраться. На стенах висели картины с изображением зверей и рыб, а в стеклянных витринах располагались диковинные растения и коллекции птичьих яиц.

Доктор в халате стоял возле большого стола с аквариумом. Мне показалось сначала, что он умывается. Одно ухо его было погружено в воду, а другое он прикрывал левой рукой. Увидев меня, Доктор выпрямился.

— Доброе утро, Стаббинс! Хорошенький денек выдался, как по-твоему? Я тут пытался послушать, что говорит виф-вэф. Но проку никакого.

— Почему? — поинтересовался я. — Он что, вообще не разговаривает?

— Разговаривает, конечно, но только у него очень бедный язык — всего несколько слов типа «да — нет», «горячо — холодно». Вот, пожалуй, и все, что он может произнести. Жаль! Он, видишь ли, принадлежит к двум различным семействам рыб и моллюсков. Я надеялся, что он станет большей подмогой.

— Не очень-то он, видимо, умен, раз у него такой бедный язык! — глубокомысленно заметил я.

— Наверное, ты прав. Тут, похоже, дело в его образе жизни. Эти виф-вэфы встречаются крайне редко, они обитают на больших глубинах океана и живут очень уединенно.

— Может быть, моллюски покрупнее окажутся более разговорчивыми, — предположил я, — ведь этот виф-вэф ко всему еще и такой кроха.

— Несомненно, — согласился Доктор. — Я уверен, что существуют моллюски с хорошо развитой речью. В этом у меня нет ни малейшего сомнения. Но крупных моллюсков невероятно трудно поймать. Они водятся на большой глубине и почти не плавают, только ползают по морскому дну. Они даже в сети редко попадаются. Хотелось бы мне каким-то образом добраться до морского дна. Сколько бы я узнал тогда! Но мы совершенно забыли о завтраке — ты уже завтракал, Стаббинс?

Я признался, что сегодня утром совершенно позабыл о всякой еде, и мы с Доктором тотчас же отправились в кухню.

— Да, — продолжал размышлять Доктор, наливая кипяток в заварочный чайник, — если бы только человеку удалось добраться до дна океана и пожить там некоторое время, он бы обнаружил там такие удивительные вещи, о каких и мечтать не смел.

— Но ведь люди спускаются на морское дно, водолазы, к примеру, — заметил я.

— Конечно, конечно, — ответил Доктор, — водолазы добираются до дна. Если уж на то пошло, я и сам в свое время опускался на дно в водолазном костюме. Но ведь это возможно лишь в тех местах, где море не очень глубокое. Мне же нужно попасть на глубину в несколько миль. Надеюсь, в один прекрасный день мне удастся это сделать. Еще чашку чая?

ГЛАВА 8

ЕСТЬ ЛИ У ТЕБЯ НАБЛЮДАТЕЛЬНОСТЬ?

В этот момент на кухню влетела Полинезия и что-то сказала Доктору на птичьем языке. Я, конечно же, не понял, о чем речь. Но Доктор тут же отложил вилку и нож и вышел из комнаты.

— Вот жалость! — проговорила Полинезия, как только за Доктором закрылась дверь. — Стоит только ему вернуться домой, как весть об этом разносится по округе, и каждая охромевшая кошка или запаршивевший кролик готовы отмахать несколько миль, чтобы Доктор их осмотрел. Вот сейчас притащилась толстая зайчиха с ревущим детенышем, и подай ей Доктора. Боится, что у сыночка будут конвульсии. Малец объелся белладонны. Как бестактны порой эти животные, в особенности мамаши. Являются, когда им вздумается, не дают Доктору поесть, поднимают среди ночи. Не понимаю, как он это терпит! У человека нет ни минуты покоя! Сколько раз я говорила ему, чтобы он назначил для зверей часы приема. Но Доктор ужасно внимательный и заботливый, никогда никому не отказывает, говорит, что все это срочные случаи и их нельзя откладывать ни на минуту.

— А почему звери не ходят к другим докторам? — поинтересовался я.

— Господи, помилуй! — воскликнула Полинезия. — Просто потому, что нету таких докторов, настоящих, я хочу сказать. Есть, конечно, всякие там ветеринары, но проку от них никакого. Они не понимают нашего языка, чего ж от них ждать? Представь себе, что ты пойдешь к врачу, который не понимает ни одного твоего слова и не может объяснить на твоем языке, как надо лечиться. Ох, уж эти ветеринары! Полные тупицы. Нет, ты даже представить себе не можешь! Знаешь, поставь-ка завтрак Доктора на огонь, а то он остынет.

— Как вы считаете, смогу ли я когда-нибудь выучить язык зверей? — спросил я Полинезию, ставя сковородку с яичницей обратно на каменную плиту.

— Ну, это от многого зависит, — ответила птица, — ты вообще-то хорошо учишься?

— Не знаю, — мне было немного стыдно, — я ведь не хожу в школу. У отца нет денег на мою учебу.

— Не беда, — заметила Полинезия, — уверена, что ты немного потерял, судя по тому, что мне известно о школьниках. Но вот что важно: есть ли у тебя наблюдательность? Умеешь ли ты видеть и запоминать? К примеру, сидят перед тобой на ветке два скворца. Ты только мельком взглянул на них. Сумеешь ли ты, увидев их на следующий день, отличить одного от другого?

— Не знаю, — задумался я, — никогда не пробовал.

Полинезия стряхнула крошки с края стола левой лапкой и продолжала:

— Вот это как раз и есть наблюдательность — уметь подмечать едва заметное в птицах и зверях — как они передвигаются, как поворачивают голову, как машут крыльями, как нюхают воздух, поводят усами и виляют хвостами. Все это надо уметь видеть и понимать, если хочешь выучить язык зверей. Ведь речь многих — это то, как они дышат, как машут хвостами или ставят лапы. В старые времена на земле водилось множество тигров и львов, гораздо больше, чем сейчас, и звери боялись издавать лишние звуки, чтобы не привлекать к себе внимания хищников. Птицам, конечно, было все равно, они могли улететь. Так что наблюдательность просто необходима, если хочешь освоить язык зверей.

— Похоже, нелегкое это дело, — сказал я.

— Да, надо набраться терпения, — согласилась Полинезия, — чтобы выучить даже несколько слов, потребуется уйма времени. Но если ты будешь приходить сюда часто, я сама дам тебе несколько уроков. А уж стоит только начать, и увидишь — дело пойдет как по маслу. Хорошо бы ты выучился и смог помогать Доктору. Хотя бы там, где это не очень трудно — делать перевязки, давать пилюли. Великолепная мысль! Бедняга смог бы наконец хоть немножко вздохнуть. А то он ни днем, ни ночью покоя не знает. Ты бы ему отлично помогал, а? Но только, если ты по-настоящему любишь животных.

— Да это же моя самая заветная мечта! — воскликнул я. — Вы считаете, Доктор позволит мне?

— Несомненно, — ответила птица, — как только ты научишься немного разбираться в лечении. Я сама поговорю с ним об этом. Тихо! Вот он идет! Быстро — неси завтрак на стол!

ГЛАВА 9

РАЙСКИЙ САД

После завтрака Доктор повел меня осматривать сад. Уж на что был интересным дом, но сад оказался в тысячу раз увлекательнее. Неповторимый, редкостный сад. Поначалу я даже не понял, какой он огромный. Только мне начинало казаться, что я его весь осмотрел, как, заглянув еще за какую-нибудь изгородь, повернув на новую тропинку, или поднявшись на несколько ступенек, я попадал в совершенно новую его часть, о существовании которой и не догадывался.

Здесь было все, что должно быть в настоящем парке: просторные поляны с каменными скамейками, покрытые мхом; огромные плакучие ивы со склоняющимися до земли ветвями, которые, качаясь на ветру, подметали изумрудный ковер трав. Тропинки, мощенные камнем, были обсажены живой изгородью из подстриженного тиса и напоминали узкие улочки какого-то старинного города. В этой живой изгороди были проделаны проходы, украшенные удивительными вазами, павлинами или другими фигурами, выполненными из подстриженных деревьев. В саду был прелестный мраморный бассейн, где плавал золотой карп, цвели голубые водяные лилии и квакали огромные лягушки. Высокая кирпичная стена, тянувшаяся вдоль огорода, была увита ветвями персиковых деревьев, и их розово-желтые плоды золотились на солнце. Там же рос огромный дуб, полый внутри, в котором могли поместиться одновременно четыре человека. Тут и там попадалось множество летних домиков, сделанных из дерева или камня, и в одном из них находилось множество книг. В углу сада, где-то среди камней и папоротника можно было разглядеть очаг, на котором Доктор жарил печенку или ветчину, когда у него было настроение подкрепиться на свежем воздухе. Тут же стояла кушетка, на которой Доктор любил отдыхать в летние ночи, когда соловьи поют особенно сладко, причем специально приделанные колесики позволяли передвигать ее под то дерево, где располагались пернатые певцы. Но самое сильное впечатление на меня произвел крошечный домик, спрятанный в могучих ветвях раскидистого вяза; к нему вела веревочная лестница. Доктор объяснил, что из этого домика он наблюдает в телескоп за луной и звездами.