Анна Кальма - Вернейские грачи
Дэв запыхтел.
— Что ты, Тэд! Здесь все очень здорово. И ребята хорошие, и миссис Берто мне очень нравится. А мистера Рамо мой отец, наверное, охотно взял бы в компаньоны.
Тэд продолжал есть глазами товарища.
— Ну, а что плохого в том, что здесь все ребята и все взрослые против войны и хотят, чтобы все народы жили в дружбе, и собирают подписи тех, кто с этим согласен?
— Мм… ничего плохого, — сказал Дэв. — Мой отец тоже всегда говорит «долой войну».
— А ты знаешь, что я тебе скажу, Дэв? — Тэд близко наклонился к другу. — Я… я так с этим всем согласен, что тоже попросил разрешения подписаться в «Тетради Мира». Вот! — Он сжал губы и с вызовом взглянул на Дэва.
Но если Тэд ждал, что Дэв ужаснется или будет потрясен этой новостью, то он сильно ошибался. Дэв только глубоко вздохнул.
— Я всегда знал, что ты смельчак, Тэд, — кивнул он. — Я не такой. У меня лично никогда не хватает решительности в таких делах. И потом, знаешь, я, как мой старик, не хочу мешаться в политику. Вот и он тоже говорит… — Дэв, не докончив, вдруг повернулся к другу: — Послушай, а наши не пронюхали, что ты подписался? Если Хомер или Фэйни со своим адъютантом узнают, тебе житья не будет! Попадешь в черный список, они это организуют, будь покоен! И со школой тогда прощайся. Тэд засмеялся.
— Ага, Дэв, вот ты и показал, на чьей ты стороне, — с торжеством сказал он. — Ты же отлично все на свете понимаешь. Понимаешь, чего стоят все эти людишки.
— Допустим, понимаю, — проворчал Дэв, — что из этого?
— А вот что: ты тоже давно раскусил Хомера и наших франтов и понимаешь, что они такое. И ты, как и я, подозреваешь, что Хомер неспроста ездит в город, и неспроста мы здесь застряли, и неспроста попали в Гнездо, — продолжал, весь кипя, перечислять Тэд. — И ты давно все это сообразил, Дэв. Не мог не сообразить!
— Людишки никудышные, — кивнул Дэв. — И насчет поездок в город ты тоже правильно заметил. Подозрительно это.
— Ну, а если так, Дэв, ты должен определить свою политическую платформу, — с важностью сказал Тэд. — Ты должен решить, решить раз и навсегда, за кого ты: за таких, как Хомер и Фэйни, или за таких, как миссис Берто и Корасон, вот что я тебе скажу. — Тэд продолжал все так же кипеть. — А я… что касается меня, я готов за грачей отдать голову! — закончил Тэд высокой нотой.
— Хм… Здорово же они тебя распропагандировали, Тэд, — вздохнул Дэв. — Значит, ты совсем с головой за них?
— За них! И что бы ни случилось, буду за них! — горячо подтвердил Тэд. — Называй их красными или еще кем хочешь, мне все равно.
Дэв снова вздохнул.
— Не знаю, Тэд, прав ли ты, но я, кажется, тоже за них, — сказал он с грустью.
ОПЯТЬ РЫЖИЙ ВИХОР
Мысли… Мысли… И самые угрюмые, самые безрадостные…
Черепица, нагретая за день солнцем, теперь отдавала весь свой жар. На крыше гаража было горячо, как на плите, которую только что перестали топить. Но Ксавье не замечал жара… Он сидел, свесив ноги на стену гаража, выходившую к дороге. Солнце уходило за горы. В долине еще плавали розовые тени. Кое-где охрой золотились деревья и кусты, но уже близки были сумерки, и жуки гудели, пулей проносясь мимо головы мальчика.
Иногда усталый жук тяжело шлепался на крышу рядом с мальчиком. Жука обдавало жаром, припекало; негодуя и жалуясь, он гудел и снова пускался в путь — крупный, неуклюжий, натыкаясь, точно сослепу, на деревья и строения.
Уныние одолевает человека, когда он жаждет настоящего большого дела и видит, что остался в стороне, что ему поручены какие-то отвлекающие от подлинных дел пустяки, вроде скамеек и щитов. Да и эти скамейки и щиты тоже ускользнули от него! Откуда ни возьмись подъехал грузовик с заводским шофером, четверо заводских парней живо сложили все, что было готово, в кузов, на скамейку уселся Рамо, а потом вдруг в последнюю минуту он позвал Жоржа, и Челнок тоже отправился с ним. Даже Жюжю, малыш Жюжю, этот воображала, тоже поехал в «командировку» со старшими.
И только он, Ксавье, — человек, который открыл козни мнимых гостей, который день за днем работал не покладая рук, — теперь, когда наступают такие события, без сожаления оставлен за бортом. Да, один он остался с какими-то малышами и Мутоном в опустевшем Гнезде!
Ксавье болтал ногами и свирепо грыз какую-то соломинку.
Эх! И чего он не взял сигарету, когда один из заводских парней предложил ему? Постеснялся Матери и Тореадора! А вот сейчас сидел бы и курил здесь всем назло! Пускай бы потом «отважные» возмущались и закатывали ему выговор!
Горечь подступала к самому сердцу. Лечь бы сейчас животом на горячую черепицу и зареветь. Все равно никто не увидит — некому. Мама тоже ушла куда-то. Один Мутон сладко чешется у стены.
У Ксавье уже намокали глаза и рот распускался в гримасу, когда он увидел вдруг во дворе Тэда и Дэва. Оба школьника возбужденно разговаривали. Ксавье не мог их слышать, но по жестам понял: Тэд старается в чем-то убедить своего друга.
Вот Дэв кивнул, сказал что-то, и Тэд заплясал вокруг него, угощая его радостными тумаками.
Стараясь разгадать, о чем они могут так горячо говорить, Ксавье забыл, что собирался плакать. К тому же у него внезапно нашелся еще один объект для наблюдения.
Нечаянно повернувшись, Ксавье обнаружил, что отсюда, с крыши, отлично видны замок Фонтенак, два или три завитка шоссе и даже просторная площадка перед замком. Слух Ксавье уловил шум мотора, автомобильные сигналы. Он увидел, как что-то блеснуло на шоссе. На площадку перед замком скользнули один за другим три автомобиля… По-видимому, ворота были открыты, потому что автомобили, не сбавляя хода, свернули и скрылись за деревьями парка. Снова, но уже глуше, прозвучал гудок: автомобили предупреждали о своем приближении.
Вихор Ксавье, совсем было увядший, снова поднялся и расцвел, как диковинный золотой цветок. Ого! Что там такое делается? На это стоит взглянуть поближе!
И так как Гнездо было почти пусто (американских школьников Ксавье в расчет не принимал) и отпрашиваться было не у кого, мальчик проворно соскользнул с крыши гаража и, выплюнув соломинку, стремглав помчался вниз, то и дело пользуясь «сокращалочками».
Раззолоченная зелень листьев стала розовой, потом багряной. Пройдет еще час-полтора, и она станет густо-синей в вечерних сумерках. Здесь, в горах, темнело быстрее, чем в городе. Но Ксавье бежал, не обращая внимания ни на зелень, ни на солнце. От недавней тоски не осталось и следа: камни так и катились из-под его горных башмаков. Поскорее добраться до замка, узнать, что там такое. Все, что он выработал в себе за эти недели, все качества следопыта, разведчика снова поднялись в нем, закипели, заволновались. Жюжю был не так глуп, когда задумал этот план с замком. Надо было все время держать замок под наблюдением! Не пробраться ли туда ему, Ксавье? Но как? И что скажут «старейшины»? Ведь Ксавье резче всех выступал на собрании, осуждал Жюжю за его индивидуализм и «авантюризм». Да, но как быть, если в Гнезде не с кем даже посоветоваться?
Голова Ксавье горела от всех этих мыслей. Он летел вниз, не разбирая дороги, по привычке чутко вслушиваясь во всякий звук. И вдруг впереди, там, куда он направлялся, он услышал возбужденный, громкий голос. Голос не то спорил, не то бранился с кем-то. Ксавье насторожился.
— Так, так… Сорок лет гнул спину, сорок лет помыкали, сорок лет был нужен, а сейчас вот так, ни с того ни с сего выбросить, как пыльную тряпку, как дырявое ведро… — заикаясь, захлебываясь, гневно бормотал голос. — О нет, людьми так, брат, не бросаются. И за что? За то, что позволил себе выпить рюмочку в честь приезда важного сановника. «Старый пьянчуга!» Это мне говорят: «Старый пьянчуга!» Они попрекают меня рюмкой, пустяком. Они выбрасывают меня на улицу после сорока лет работы! А сам он что такое? Что вы такое, сановный господин? Ведь Антуан Дюшапель знает о вас всю подноготную. О, погодите, вы еще услышите об Антуане!
Гневное бормотанье повысилось до крика, и тут из-за кустов шиповника, окаймлявших «сокращалочку», показался пожилой благообразный человек в панаме, в летнем костюме в полоску. Однако при ближайшем рассмотрении благообразие это кое-чем нарушалось. Например, соломенная панама как-то слишком ухарски сидела на седой голове, белый воротничок был сдвинут на сторону, а галстук бабочкой украшал почему-то не шею человека, а его затылок. Поразило бы всякого встречного и несоответствие между лицом и движениями этого человека. Он то хватался руками за колючие кусты и, чертыхаясь, бросал их, то его самого бросало куда-то в сторону, и он с трудом находил утерянную стежку. Иногда вдруг он выкидывал какие-то замысловатые па. Лицо его было красно и разгорячено до невозможности, и сквозь морщины и седую щетину щек проглядывало в этом лице что-то от обиженного ребенка: гримаса, и притаившаяся в глазу слеза, и желание пожаловаться кому-то на свое горе.
