Анна Кальма - Вернейские грачи
Глаза эти видели, как Корасон сел за руль. Рядом с ним поместился Жюжю, а в кузов грузовика забрались одетые по-дорожному Клэр и Этьенн, который накануне вечером приехал в Гнездо.
Мать посмотрела на небо:
— Будет дождь. Уже сейчас что-то моросит. Возьмите плащи.
— А у нас есть брезент, — откликнулся Корасон. — В случае чего, Клэр и Этьенн смогут закрыться.
Холодные и жадные глаза видели, как Мать поцеловала Клэр и пожала руки мальчикам. Потом «Последняя надежда» немножко пофыркала, словно жеребенок, приготовляющийся к бегу, и выехала из ворот на горное шоссе. Последнее, что видели глаза, была Клэр, которая, улыбаясь, махала Матери косынкой.
Мать оказалась права: не успели отъехать и пяти километров, пошел дождь. Крупные, тяжелые капли посыпались на дно грузовика, быстро пятная все сухое пространство, сливаясь в одно большое пятно. Дорога сразу потемнела, сделалась глянцевитой. Снизу, из долин, начал наплывать туман. Деревья, мох, трава на обочинах — все пило воду, все тяжелело и как-то затихало под серым небом. Машина чуть сбавила ход.
— Ишь, Корасон осторожничает, боится, что занесет на поворотах, — сказал Этьенн.
— Очень правильно. Сейчас дорога скользкая, может и занести, — отозвалась Клэр.
Этьенн засмеялся.
— Какой у тебя нахохленный вид! Настоящая курица!
— Ты тоже хорош: без шапки, в одних сандалиях. Совсем цапля на болоте!
— Цапля?! Ха-ха-ха!
— Придется дать тебе мою косынку. Подвинься, Цапля, только не упади. Дай я тебя повяжу.
С самого отъезда из Гнезда Этьенн и Клэр без умолку хохотали и дурачились. Оба ехали стоя, уцепившись руками за верх кабины, потому что на поворотах и виражах машину кренило то в одну, то в другую сторону и кузов подбрасывало. Тогда их тоже подбрасывало, сталкивало, как крокетные шары, они ударялись плечами и, смущенные, принимались смеяться еще сильнее.
Дождь лил все шибче, дальние горы совсем закрыло, и по обочинам запрыгали пенистые мутные ручьи, похожие на кудлатых барашков.
Машина остановилась. Послышался тоненький голос Жюжю, он о чем-то спрашивал. Корасон вылез из кабины и подошел к борту, на ходу натягивая куртку.
— Мокнете? Вот чудаки, чего же вы не сядете и не накроетесь брезентом? Брезент здесь в ящике. Клэр знает. — Он не смотрел ни на Клэр, ни на друга.
Жюжю не вытерпел и тоже выскочил из кабины.
— Ух, какой дождь! — закричал он. — Вот это так дождь! Клэр, давай меняться местами. Иди в кабину, а я полезу в кузов.
Этьенн внезапно сильно покраснел.
— Вот еще, чтобы ты потом простудился и Мать бранила меня за тебя! Нет, оставайся уж там, где сидишь, — сказала Клэр.
— Да вовсе я не простужусь! Что я, сахарный, что ли, растаю от дождя? — настаивал изо всех сил Жюжю.
Он уже поднял ногу, чтобы влезть в кузов, но Корасон крепко схватил его за рукав и повлек к кабине… Захлопнулась дверца, но и сквозь стекло было слышно, как отбивался и вопил Жюжю. Машина снова тронулась, урча на подъемах. Этьенн искоса взглянул на Клэр: у нее уже начинало капать с волос, и лицо было все мокрое, точно она сильно плакала.
— Может, правда, вытащим брезент? — нерешительно сказал он.
— Давай.
Они открыли ящик, в котором Корасон всегда возил автомобильный инструмент, запасные камеры и разное нужное тряпье, и вытащили заскорузлый, негнущийся брезентовый чехол.
— Ух, совсем пробензинился и промаслился, — сказала Клэр.
— Ничего, зато промокать не будет.
Этьенн подтащил ящик к спинке кабины.
— Садись, я тебе сделаю сейчас настоящую палатку, — сказал он.
— А ты?
— Я постою. Ничего мне не будет!
— Нет, я так не хочу, — решительно сказала Клэр. — Если ты не сядешь, я тоже не сяду.
— Ладно, сажусь.
Этьенн осторожно опустился на ящик и натянул брезент. Сначала скрылась из глаз то быстрее, то медленнее убегающая назад дорога, потом кланяющиеся деревья по обеим сторонам, потом вообще скрылся весь белый свет. Стало совсем темно. Зато громче завыл мотор, и дождь настойчиво застучал по брезенту. Но от этого сделалось только особенно уютно.
Им больше не хотелось ни смеяться, ни острить. Они сидели очень близко, тепло дыша друг на друга, и на руки мальчика падали теплые капли с плеч и волос девочки.
— Я так испугался сейчас, — сказал очень тихо Этьенн.
— Испугался? Ты?!
— Ну да! Я испугался, что ты перейдешь в кабину.
— Глупый какой! Что ж ты обо мне думал?
— Я думал, тебе все равно.
— Мне не все равно. Ты же знаешь.
Машину опять сильно тряхнуло на повороте.
— Какая у тебя рука, — сказал Этьенн.
— Какая?
— Маленькая, теплая, точно воробушка держишь. И косточки, как у воробушка: остренькие, маленькие…
— А у тебя сильные руки, — сказала Клэр. — Я помню, как ты при мне свою маму поднял.
— Да она совсем легкая у меня, — сказал Этьенн.
— Хорошая она. И папа твой хороший.
— Работяга. Знаешь, он весь свет объездил…
— Знаю. Мне Мать рассказывала. — Клэр вдруг беспокойно задвигалась. — Боюсь я за них, вот что.
— Боишься?
— Ну да. Как бы не случилось чего-нибудь. С этим собранием и вообще. Шпиков кругом — миллион.
— Не бойся ничего, товарищи выручат, — сказал Этьенн. — Я, например, никогда не боюсь.
Машина, видимо, шла теперь по ровному полотну, и их покачивало легко и ровно, как в люльке.
— Знаешь, когда я стану зарабатывать no-настоящему, я подарю тебе кольцо, — вдруг сказал Этьенн.
— Зачем? Коммунисты не носят украшений.
— Почему? Коммунисты не монахи, — возразил Этьенн. — А мне хочется подарить тебе что-нибудь красивое, потому что… потому что ты сама красивая, Клэр. Вот.
— Что еще выдумал! — сказала счастливым голосом Клэр.
Дождь стучал быстро и неровно, точь-в-точь как их сердца.
— Ты еще не знаешь про меня, какая я, — опять начала Клэр.
— Какая?
— Правда, это давно было, но ты все-таки должен знать. Я один раз… украла, — с усилием выговорила Клэр.
— Украла?! Ты?!
— Да, я. Вот послушай…
И под шум дождя, иногда повышая голос, чтобы пересилить вой мотора, Клэр стала рассказывать о птичке колибри из магазина Рамюр. Этьенн чувствовал жар ее щеки, трепет всего ее тела. Все это было еще так живо в ней. Когда она кончила, мальчик долго молчал. Клэр ждала, ждала… Наконец ей стало невтерпеж. Она тронула Этьенна за руку.
— Ну, что же ты ничего не спрашиваешь? — В голосе ее был даже вызов.
— И она с тех пор никогда не вынимала ее при тебе? — спросил Этьенн.
«Она» — это была Мать.
— Никогда, — сказала Клэр.
— Ну, тогда выбрось все это из головы, — сказал с облегчением Этьенн. — Ты ведь тогда была совсем крошка, — прибавил он мягко.
— Не могу, — сказала Клэр, — умирать буду, тоже вспомню!.. Так и стоит… — она засопела.
— Давай о другом говорить, — сказал Этьенн.
— Давай. Только о чем?
— О нас, — сказал Этьенн.
— Или о дожде, — Клэр тихонько засмеялась.
— Нет, лучше о нас.
— Ну хорошо. Заметил ты, как Корасон утащил Жюжю? — спросила Клэр.
— Заметил.
— Как по-твоему, Корасон знает?
— Что знает?
— Ну… про нас?
— Наверное, знает. Корасон все на свете знает и понимает, — гордо сказал Этьенн.
— Хорошо, что он друг и с тобой и со мной. Правда?
— Угу. Мы всегда будем дружить, верно?
— Ну конечно. И он будет приходить к нам каждый день, когда мы…
— Когда мы что, Клэр?
Клэр не отвечала.
— Ну, Клэр, ну, скажи, когда мы что?
— Послушайте, что же вы сидите там, под этой покрышкой? Ведь дождя уже давно нет! — закричал Жюжю.
Машина стояла. Дождя действительно не было.
ТЭД ЗА ДРУЗЕЙ
Тэд и Дэв лениво стягивали с себя рабочие куртки и штаны. Сегодня они славно поработали в столярной. Правда, работа была не слишком интересная: все скамейки, да скамейки, да какие-то щиты — заказ муниципалитета для городского парка, как объяснил им Ксавье. Но работалось так дружно, так душисто пахло сосновой стружкой, такая хорошая подобралась компания во главе с самим бригадиром Ксавье, что мальчики остались очень довольны своим днем. Дэв еще с детства ходил с отцом на лесопилку и помогал ему дома столярничать. Правда, об этом он грачам ни слова не сказал. Выбрал себе в мастерской нужный инструмент, приглядел доску получше, без сучков, и принялся строгать так, что только шипел рубанок и стружки колесом скатывались на пол.
— О, да ты не только маляр, электрик и гидротехник, ты, оказывается, еще и столяр! — с уважением сказал Жорж, сколачивавший тут же деревянные щиты.
— Любой парень нашего возраста должен все уметь, — сказал Дэв, продолжая строгать. — Ничего в этом нет особенного… Нормально.
— А я, как садовод турецкого паши, — сказал, подмигивая, Жорж, — на все руки.
