Ричард Блэкмор - Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

О том, как делают сметану, она рассказала ему во всех подробностях: о том, как ее нагревают, затем охлаж­дают и, наконец, о том, как она густеет.

— А вы слышали, милочка, - спросил Каунселлор, наслаждаясь познавательной беседой, — что ежели ниткой бусин или чем-то в этом роде провести над сметаной, не касаясь ее поверхности, то сметаны станет в три раза больше?

— Нет, сэр, в первый раз слышу,— широко раскрыв глаза от удивления, простодушно ответила Анни. — Вот что значит читать умные книги! К тому же, это легко прове­рить. Схожу-ка я к себе да принесу свое коралловое оже­релье. Это же не будет колдовством, ведь так?

- Конечно, нет, милочка,— убежденно ответил Каунселлор.— К тому же, вам нечего опасаться: эксперимент я проделаю сам. Однако кораллы не годятся и вообще ни­что цветное в дело не пойдет. Бусинки должны быть из самого обычного стекла, и чем ярче они будут сверкать, тем лучше.

— Есть у нас в доме такая вещь! — радостно восклик­нула Анни, захлопав в ладоши.— Яркая-преяркая и совсем бесцветная, пока на нее не упадет луч солнца или свечи. Эта вещь есть у Лорны ожерелье из старинного стекла или, может, не стекла, а чего-то другого, потому что все говорят, что эта вещь — драгоценная. Думаю, Лорна с радостью одолжит ее нам. Сейчас я сбегаю и принесу оже­релье. Подождите минуточку.

— Милочка моя, навряд ли эти старинные стеклышки вполовину столь яркие, сколь ярки ваши чудесные глазки. Да, кстати, Анни, вы никому не должны говорить, зачем вам ожерелье и что я собираюсь с ним делать, и вообще упоминать о нем, иначе чары разрушатся. Принесите оже­релье, не сказав никому ни слова, если знаете, где оно лежит.

— Еще бы не знать,— пожала плечами Анни,— обычно Джон хранил ожерелье у себя, но на прошлой неделе Лорна забрала его и с тех пор надевает, когда кто-нибудь приходит к нам в гости. Ценное оно или нет, не знаю, однако, сэр, не повредим ли мы его, водя им над сметаной?

— Да что вы, Господь с вами! - запротестовал Каунселлор.— Ведь оно пойдет на доброе дело. И уж поверьте мне, душенька, никакое доброе дело в этом мире не остается без воздаяния.

Высказав эту бесценную истину, Каунселлор взглянул на Анни с таким благостным видом, что она, как она призналась впоследствии, готова была расцеловать его, но побоялась, что подобные вольности могут обескуражить высокородного гостя. Итак, выполнив все условия Каунселлора, она принесла ему ожерелье Лорны и, прежде чем передать его из рук в руки, приподняла его у себя над головой, чтобы Каунселлор мог сполна наглядеться на его красоту.

— О да, старинная вещь,— отметил Каунселлор, не выказав при виде ожерелья ни интереса, ни восторга.— Эта вещь мне хорошо знакома. Ну что ж, за неимением луч­шего, сгодится и это. Итак,

Начинаем по порядку:

Трижды три дает девятку,

 А четверку — дважды два.

 Кринкум, кранкум, трын-трава!

Чего это вы так испугались, глупенькая?

— Дорогой сэр, но ведь это самое что ни на есть колдовство! Настоящее колдовство: ведь вы же говорили стихами! Боже, что скажет матушка! И разве после этого я попаду на небо? Ой, а ведь я и вправду вижу сметанку!

— Ну конечно, а что же еще? Но вы не должны заглядывать сюда, иначе чары рассеются и дьявол улетит с этой кастрюлей и перетопит всех коров, чье молоко оказалось в кастрюле!

— Господи, как ужасно, сэр! И зачем вы ввели меня в такой грех?

— А теперь, — зловещим шепотом промолвил старый пройдоха, — никому ни слова. И чтобы ни вы и никто другой не входили в молочную, по меньшей мере, три часа, За это время чары свершат свою работу, вся кастрюли, до самого дна, будет полна сметаны, и вы еще не раз по­благодарите меня за то, что я открыл вам свой секрет, Подумайте только, ведь вы же заработаете на этом целое состояние! Ожерелье положите под ту маленькую каст­рюльку и не поднимайте ее один день и одну ночь. Да не бойтесь вы, милая, с вами ничего не случится, если вы в точности выполните все, что я говорю.

— Ой, конечно, конечно, скажите только, что делать дальше.

— Дальше? Ступайте в свою комнату, запритесь на засов и молитесь три часа.

Затем Каунселлор засобирался в дорогу. На проща­ние он расшаркался перед матушкой в столь изысканной манере, что когда он скрылся из виду, она сказала:

— Вот ведь как бывает на свете, детки. Врут люди по­чем зря, то есть, я хотела сказать, возводят напраслину на человека только за то, что у него манеры лучше, чем у них. И почему это, Лорна, ты прежде не рассказывала нам о своем чудесном дядюшке? Ты заметила, Лиззи, как лежат его серебряные волосы на бархатном воротнике и какие у него белые руки? А помнишь, когда на прощании он пожал мне руку и не смог от волнения промолвить ни слова, как он в эту минуту многозначительно промолчал? Ах, Лиззи, ты прочитала мне кучу всяких чудесных книг про разных там рыцарей и про их возлюбленных, но вот пришел сэр Каунселлор... Ах, ну разве это можно сравнить с твоими историями!

— Вам бы лучше замуж за него выйти, сударыня: тогда бы он сполна заплатил вам за ваше восхищение, — ска­зал я, входя в комнату, и тут же, не сдержавшись, выпа­лил то, о чем до поры до времени лучше было бы помолчать: — Он украл сто тысяч фунтов стерлингов!

— Ты с ума сошел! — воскликнула матушка и поблед­нела, как полотно.

- Еще бы не сойти: он унес с собой ожерелье Лорны. Теперь даже пятьдесят таких ферм, как наша, не возместят ей потери.

Последовало долгое молчание. Матушка взглянула на Лиззи, не смея поднять глаз на меня, Лиззи уставилась на меня совершенно безбоязненно, а я — я был вне себя от гнева. И даже не стоимость украденного ожерелья привела меня в неистовство, а бесконечная глупость всех и каждого из нас и мысль о том, как опечалится Лорна, узнав о пропаже фамильной драгоценности. А осознание того, что Каунселлор попрал священные законы гостепри­имства, довела меня до белого каления.

Но тихо вошла в комнату моя любимая, тихо подошла ко мне и, положив руку мне на плечо, испуганно взгляну­ло на меня, но тут же опустила глаза, и вздохнула, и я без слов понял, что в гневе своем я был похож сейчас на самого Сатану, и я глубоко устыдился, что от ярости за­был самого себя.

— Джон, дорогой,— сказала Лорна,— не заставляй меня думать, что ты переживаешь из-за моих денег боль­ше, чем я сама.

Я вывел ее из комнаты, чтобы с глазу на глаз объяс­нить, как все получилось, но она даже не захотела слу­шать меня.

— Твой долг — быть сейчас около матушки: ведь это жестокий удар для нее, а не для меня.

«Лорна, чудо мое,— подумал я,— сколько лет я тебя знаю, а ты все не перестаешь удивлять меня».

Нет, не смог я пойти к матушке в эту минуту, потому что гнев мой еще не остыл, и тогда вместо меня к матуш­ке пошла Лорна.

Она приблизилась к матушке, взяла ее за обе руки и сказала:

— Матушка, дорогая, если вы в печали, то, значит, в печали и я.

Бедная моя матушка, уткнувшись Лорне в колени, горько заплакала, а я... С той поры, как Том Фаггус назвал мне истинную цену ожерелья Лорны, мне впервые стало легко на душе, потому что теперь никто не мог за­подозрить меня в том, что я хочу жениться на Лорне только из-за ее денег. И еще я подумал, что, может быть, теперь, когда Лорна лишилась целого состояния, Дуны, наконец, оставят нас в покое.

Анни, сестренка моя легковерная, вот уж чье горе бы­ло действительно неописуемым! Бедная девочка была на­столько уверена, что ожерелье по-прежнему находится под кастрюлькой, что с гордостью предложила мне пойти на кухню и проверить, так это или нет, если я, конечно, посмею нарушить волшебное заклятие. Ей и в голову не пришло, что я давно уже его нарушил, заглянув под зло­счастную кастрюльку. Мы вместе пошли на кухню, я при­поднял кастрюльку, и Анни, взглянув на пустое место, побелела, как снег, и, едва держась на ногах, со стоном оперлась о стену. Лорна, любившая ее так, словно знала ее с самого детства, утешала ее, как могла, проклиная все бриллианты на свете.

В ту же ночь Джереми Стикльз (о его отсутствии Каунселлору наверняка было известно) воротился на ферму, привезя с собой оружие и боеприпасы, необходимые для решительного штурма Долины Дунов, так что теперь уже и мы, и противники наши ясно понимали, что война между нами становится неотвратимой. Это, в свою очередь, зна­чило, что готовиться к обороне Дуны будут тщательно, а защищаться — отчаянно.

Странно было видеть и слышать, и почти невозможно было объяснить поведение сотен мирных поселян, точив­ших вилы и похвалявшихся при этом так, словно каждый из них успел прикончить, по меньшей мере, с десяток Ду­нов, меж тем как еще год назад они боялись не то что сказать, но даже прошептать хоть слово против Дунов. Всеобщая вера в победу крепла день ото дня с той поры, когда люди, к вящему своему удивлению, узнали о том, как жестоко были побиты Дуны на ферме Плаверз-Барроуз.

Джереми Стикльз от души посмеялся над новым спо­собом Анни делать сметану, а когда узнал, что исчезли драгоценности, и узнал их стоимость, разом помрачнел и, поманив меня пальцем, незаметно отвел в сторону.