Ричард Блэкмор - Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

Я ехал домой в этот вечер, всей душой сострадая бед­ной Рут и нимало не догадываясь о том, что мне самое время было печалиться о собственных неурядицах. Я въехал во двор, когда едва стемнело, и Лиззи, выйдя мне навстречу, сказала:

— Не входи в дом, Джон, пока...— тут Лиззи указала на дверь в матушкину комнату,— ...пока я не поговорю с тобой.

— Силы небесные! — воскликнул я, будучи и без того не в духе,— что тебе еще взбрело в голову? Я, мирный, спокойный человек, неужели я не заслужил ни мира, ни покоя?

— Да тебе-то и беспокоиться нечего, как, впрочем, и мне,— заверила Лиззи.— Речь идет о мистрисс Лорне Дун и... Словом, это очень важно.

— С этого и надо было начинать,— рассердился я, на­чиная терять терпение.— Если это очень важно и, судя по тому, что ты ходишь вокруг да около, очень неприятно, то самой важной и неприятной новостью может быть та, что Лорна разлюбила меня и не желает видеть.

— Ну, уж на этот счет можешь быть спокоен, Джон. Лорна только и знает, что твердит о твоих бесконечных достоинствах. Ты уж извини, Джон, но я устала ее слу­шать.

— Сочувствую тебе, сестренка,— усмехнулся я, — ибо этот предмет для разговора — неисчерпаемый.

— Нисколько в этом не сомневаюсь,— сухо ответила Лиззи, не принимая моего добродушного тона.— Но сей­час не время для шуток, и, боюсь, тебе еще придется хлеб­нуть горя, Джон, хлебнуть до самого дна. Скажи, пожа­луйста, тебе знаком громадный человек с бородой белой, как снег, и такой густой, что ее не расчешешь никакой расческой?

— Так-таки никакой? А ты бы все же взяла его за бо­роду и расчесала... Да, такой человек мне знаком, и хотя я не видел его ни разу в жизни, я знаю его по чужим опи­саниям. Итак, где моя Лорна?

— Твоя Лорна сейчас с Анни и, сдается мне, плачет горькими слезами. Она знает, что этот великан здесь, и знает, что он хочет повидаться с ней. Но она сказала, что не согласится ни на какую встречу, пока не вернется ее дорогой Джон.

— Что за манера подавать самые обычные новости в самом отвратительном свете! — снова вскипел я.— Да раз­ве кто-нибудь когда-нибудь полюбит тебя, злобная кошка? Хватит с меня! Сейчас же пойду и улажу это дело.

Я был почти уверен, что человеком, о котором толко­вала Лиззи, был сам Каунселлор, и его-то, сказать по правде, я опасался куда больше, чем его сына Карвера. Не ожидая от его визита ничего хорошего, я отправился прямо к Лорне и, взяв ее за руку, повел ее, мятущуюся и дрожащую, в матушкину комнату на встречу с нашим ужасным гостем.

Матушка моя, стоя в дверях, поминутно делала реве­рансы, меж тем как Каунселлор с важным видом излагал ей свои мысли о государстве и земельной собственности. Он притворился, что не замечает меня, но, увидев Лорну, тут же бросился к ней, протянув обе руки.

— Дорогое мое дитя, драгоценная моя племянница! Господи, как же ты похорошела! Мистрисс Ридд, отдаю вам должное: ваши заботы сотворили истинное чудо. На­вряд ли даже ее величество королева выглядит так по-королевски! Нет, честное слово, изо всех добродетелей гостеприимство — наипрекраснейшая и наиромантичнейшая. Лорна, душенька, поцелуй своего дядюшку. Ты же знаешь, это — привилегия немногих.

Знаю, дядюшка, но, чувствую, вы опять нанюхались табаку, и это отравляет мне даруемую привилегию.

— Ты права, дитя мое! Какое у тебя острое обоняние! Впрочем, в нашем роду это наследственное. У твоего де­душки тоже был замечательный нюх. Ах, дедушка, де­душка! Какая потеря, какая невозвратимая потеря, доро­гая мистрисс Ридд! Как сказал один из наших великих поэтов,— кажется, Мильтон,— «Таких людей мы не уви­дим боле».

— Извините, сэр,— вмешался я в разговор,— но Мильтон не смог бы написать так выразительно и просто. Это — строка из великого Шекспира.

— Ошибочка вышла,— отозвался Каунселлор, едва кивнув мне головой.— А это, значит, сынок ваш, мистрисс Ридд, Джон-великан, Джон-борец, и, как теперь выясня­ется, читатель и почитатель классики. Ах, сколько воды утекло, сударыня, и как изменился мир с той поры, когда я был молодым! Все проходит, все идет к своему концу, и только женская красота не увядает никогда и с каждым годом обретает все новые краски.

Здесь старый лукавец поклонился матушке, и та, засмущавшись, как девочка, сделала очередной реверанс, и в эту минуту она и вправду похорошела прямо на глазах.

— Хотя я не очень точно ссылаюсь на наших великих поэтов, — продолжил Каунселлор,— я все же не ошибусь, если скажу, что этот молодой фермер стал центром вни­мания нашей бедной крошки. Я же, со своей стороны, дол­жен отметить, что она ему вполне подходит. Я никогда не придавал большого значения разнице в происхождении, воспитании и тому подобным вещам. Полагаю, мое мне­ние по этому вопросу будет вам небезынтересно, потому что ныне я являюсь законным опекуном этой молодой леди, хотя я и не имел чести утвердить свое опекунство, так сказать, в официальном порядке. Батюшка ее был старшим сыном сэра Энсора, а я, стало быть, был млад­шим, и потому считаю свое опекунство неоспоримым, и, выступая здесь в качестве лица, правомочного решать судьбу своей подопечной, именно в этом качестве я и вы­ражаю свое полное и безусловное согласие, мистрисс Ридд, на брак молодой леди с вашим сыном. Какая прекрасная пара из них получится! И если бы вашего бога­тыря да к нашим молодцам...

— Ой, нет, сэр, только не это! — встрепенулась матушка.— Об этом даже не мечтайте. Я его воспитала таким честным...

— Честным? Гм! Тогда — другое дело. Тогда ему сре­ди Дунов делать нечего. А впрочем, может, он переступит через свои предрассудки, сударыня?

— Да что вы, сэр, какое там! Ведь он еще эканьким был, а уж и тогда яблочка чужого тронуть не смел, когда его дурные мальчишки подбивали на разбой. Нет, сударь, Джону себя не переломить.

— Увы, — отозвался Каунселлор, печально покачав седой головой, — очень боюсь, что этот случай - неизлечимый. Я видел много таких случаев и знаю, что говорю. И если это так, то это — ужасно, потому что человек с идеями подобного рода совершенно ни к чему не пригоден.

— Что значит «не пригоден»!— запротестовала матушка. — Да он у меня за троих ворочает.

— Я говорю, сударыня, о пригодности высшего порядка — о мощи ума и сердца. Самое главное на грешной земле — это иметь широкий взгляд на вещи. И если уж мы заговорили о сердце, то о чем это, спрашивается, думает моя племянница Лорна, если она не подходит ко мне и не целует меня за то, что я дал согласие на ее молодые прихоти?

Принимая вызов, Лорна сделала шаг вперед и в упор взглянула на дядюшку.

— За что же я должна благодарить вас, сэр?

— Как это за что? Я тебе уже объяснил, дорогая моя племянница: за то, что я убрал самое тяжкое изо всех препятствий, лежавших между тобой и предметом твоего влечения.

— Я была бы вам признательна, дядюшка, будь я уве­рена в том, что вы поступаете так из любви ко мне, и если бы я не знала, что по-прежнему есть нечто такое, что вы все еще скрываете от меня.

— И все же мое согласие тем более достойно похвалы и носит более чем либеральный и чистосердечный харак­тер, что существует некоторый факт, перед которым спа­совали бы более слабые умы, расценив его как непреодо­лимую преграду для твоего супружества.

— О каком факте вы говорите, сэр? Вы уверены, что это то, что я должна знать?

— На мой взгляд, да, моя добрая племянница. Этот факт образует, по моему разумению, прекрасную основу для неизменной гармонии матримониального состояния. Вы, двое молодых людей, получите редкостное преимуще­ство, смысл коего в том, что вы сможете начать супруже­скую жизнь с предмета, представляющего общий интерес для дискуссии, и всякий раз, когда вы наскучите друг другу...

— Не понимаю вас, сэр. Почему вы сразу не можете сказать, что вы имеете в виду? — спросила Лорна, стараясь пробиться к сути сквозь красноречие дядюшки.

— Прости, дорогое дитя, но я еще чуть продлю твое состояние неизвестности и беспокойства; Видишь ли, крошка, любопытство является самым могучим и самым восхитительным изо всех женских инстинктов, и если при всем том ты желаешь встать на твердую почву сугубой реальности, то, пожалуйста, вот она. Твой батюшка убил отца твоего дорогого Джона, а отец дорогого Джона убил твоего батюшку.

Сказав это, Каунселлор откинулся в кресле и прикрыл глаза от лучей, исходивших от многочисленных свечей. Он был явно из породы тех людей, которые предпочитают раз­глядывать сами и терпеть не могут, когда кто-то другой разглядывает их со стороны, а матушка с растерянным видом устремила взгляд на нас обоих.

Чувствуя, что первым нарушить это молчание придется все-таки мне, я обнял свою любимую за талию и подвел ее к Каунселлору.

— Сэр Каунселлор Дун,— громко и четко промолвил я,— вам хорошо известно, что в свое время свое согласие на наш союз дал сэр Энсор Дун.

(До сих пор не могу понять, что это мне взбрело тогда в голову утверждать подобное.)