Златослава Каменкович - Тайна Высокого Замка
— Чего вы добились от дочери Ковальчука?
— Она в больнице, мой бригаденфюрер. Тиф.
— Ну, а эта ваша панна Ванда? Допустим, хитрая полька действительно не знает главарей подполья… Но кто скрывается под кличкой Искра — она знает! Привезите эту штучку сюда…
— Пока этого делать нельзя, мой бригаденфюрер, — осторожно возразил Данцигер. — На днях она отвозит в Ровно «русского командира», якобы бежавшего из Яновского лагеря.
— В Ровно? О, это интересно, — насторожился шеф. — Понимаю, где сатана сам не сможет, впереди себя женщину пошлёт. Старо, как мир… Но эффект может быть самым неожиданным… Кто этот «русский»?
— Наш разведчик Конрад Мюнцер.
— Превосходно, — смягчаясь, заговорил шеф. — Итак, я вижу, вы тоже пришли к убеждению, что центр «Народной Гвардии» следует искать не здесь, а в Ровно. Это очень крупная, широко разветвлённая организация. Доказательством тому могут служить их дерзкие, хорошо продуманные операции. Вы сами поедете в Ровно, не передоверяйте другим.
Но гестаповцы ошибались. Партизанская организация «Народная гвардия имени Ивана Франко», которая не давала оккупантам покоя, не была ещё связана с генеральным штабом партизанского движения, не имела она никакой связи и с партизанскими соединениями, оперировавшими в лесах на Волыни.
Данцигер не сомневался, что панна Ванда, попавшая в расставленные им тенёта, явится тем «заветным ключиком», который откроет ему дверь в партизанское подполье.
Не ведал злодей, что всего лишь маленький просчёт в коварном плане заставит его дорого расплатиться за свою опрометчивость.
Да, иногда в кавалерке (так принято среди местного населения называть однокомнатную квартирку с кухней и ванной) не раз находил убежище Франек. И панна Ванда понимала, что грозит ей, если гестаповцы найдут здесь отважного мстителя с ковыльным пушком на щеках.
Быть может, она догадывалась, что Франек, за которым так яростно охотятся гитлеровцы, и есть один из тех, кого называют «Народная Гвардия». Но юноша почему-то не посвящал её в свою тайну, и она не считала себя вправе о чём-либо спрашивать.
Однажды, когда Франек с наступлением темноты прощался, она удержала его.
— Побудь до завтра. Я достану для тебя денег.
— Спасибо, но мне нужно идти.
— Где тебя искать, Франек? Ведь у тебя нет ни гроша, как ты будешь питаться?..
— О, мой дом крыт небом, а обнесён ветром, — с напускной бесшабашностью ответил юноша. — А хлеб да вода — молодецкая еда!
Потом, вдруг став очень серьёзным, Франек сказал:
— Вандзя, когда мне сюда нельзя будет приходить, ты… повесь на окне свой белый шарф.
— Что это ты ещё выдумал?
— Я знаю, ты встречаешься с одним человеком… Возможно, тебе было бы приятнее видеться с ним не на улице, а в своём доме, а я мешаю…
— Ты плохо обо мне думаешь. Франек, — с ноткой обиды в голосе качнула головой девушка. — Возьми ключ от двери моей квартиры. Здесь ты всегда желанный гость.
— Тогда позволь мне спросить у тебя: кто этот человек?
— Партизан. И больше я тебе ничего не могу сказать, Франек.
— Ты ему обо мне ничего не говорила?
— Что ты!
— Спасибо…
Уже несколько раз панна Ванда встречалась с Данцигером по вечерам и, уступая его просьбам, на часик заходила в какое-нибудь кафе.
Могла ли она знать, что перед ней сидит палач, руководивший операцией «Эйнзацгруппы С», которая в ночь с 3 на 4 июля 1941 года по заранее составленным «чёрным спискам» зверски расстреляла всех выдающихся учёных Львова? Что каждый день в кровавом застенке гестапо он лично пытает ни в чём не повинных людей, схваченных по доносу или подозрению?
В этот вечер, заметив особенно усталый взгляд Данцигера, девушка встревоженно спросила, не болен ли он.
— О, нет… — задумчиво вздохнул ловкий лицемер. — Я озабочен судьбой одного русского командира. Он бежал из Яновского лагеря смерти. Его разыскивают. Оставаться во Львове ему опасно…
— У меня есть друзья в Ровно. Они не откажутся помочь…
Данцигер внутренне весь затрепетал от радости, но с озабоченным тоном проронил:
— А вдруг они всё же не захотят рисковать и выдадут нас?
— Что вы! Это очень порядочные люди. Старушка — задушевная подруга моей покойной матери…
— И кто ещё? — поспешно спросил Данцигер, уловив некоторое смущение девушки.
— У неё есть сын.
— Молодой?
— Да, он врач…
— И, конечно, влюблён в вас?
— Почему вы так думаете?
— Панна Ванда… — страстно прошептал Данцигер. — Вы сама белый снег любви… Неужели вы не догадываетесь, что я ещё тогда… когда вы пели в баре «Тибор», полюбил вас? Ради вас я…
— Не надо, — прервала его девушка. — Уметь высказать, насколько любишь, значит мало любить. Так ещё когда-то сказал Петрарка.
— Но, панна Ванда, — Данцигер превосходно изобразил страдание и растерянность на своём лице.
— Пока не кончится эта война, пока мой народ не будет свободен, в моём сердце — баррикады, пан Казимеж, — без улыбки, тихо проговорила девушка. — Мне пора домой.
Данцигер расплатился, и они вышли на затемнённую улицу.
— Когда и где я встречусь с русским командиром? — тихо спросила панна Ванда.
— У вас есть ночной пропуск?
— О, пан Казимеж, вы забыли?
— Ах, да, я вам дал его ещё в прошлую нашу встречу. Завтра в одиннадцать вечера вы сможете поехать?
— Да.
— Ровно без пяти минут одиннадцать ждите нас на перроне главного вокзала. Вторая платформа, под электрическими часами. О билетах я позабочусь. Вы любите опаздывать, золотая моя, прошу вас, возьмите мои часы.
— Вы тоже поедете?
— Если панна Ванда разреши…
— Ну, хорошо, а то самой как-то жутковато…
* * *Лучи солнца просочились сквозь спутанные паутиной придорожные заросли, и в самой гуще их запламенел пурпурными ягодами куст ежевики.
— Ты чего остановился? Устал?
— Не очень, — глаза Петрика смотрели на Олеся неправдоподобной яркой синевой. Петрик окреп и заметно подрос за месяц, проведённый в домике лесника, куда по совету доктора Олесь увёл Петрика вскоре после того, что случилось с его отцом, сестрой и маленькой Марцей.
Неожиданная смерть дедушки Сильвестра явилась новым тяжёлым ударом для обоих мальчиков. Ведь старик заменил им родных. Похоронив в лесу дедушку, мальчики-сироты распрощались с честным и добрым лесником и теперь снова возвращались в город. Здесь они надеялись разыскать Франека по тому адресу, который Петрик запомнил.
Было около шести часов вечера, когда вдали загорбатились холмы, изумрудом блеснул ставок, а в белом разливе ромашек, на каменном фундаменте, замаячил ветряк, неутомимо вращая свои дощатые крылья. Около него, похлёстывая себя хвостом по тощим рёбрам, паслась спутанная лошадь.
Оставив позади ветряк, мальчики увили первые домики северного предместья.
— Вот и пришли, — сказал Олесь.
Уставшие мальчики радостно переглянулись и прибавили шагу.
Олесь, прекрасно знавший город, без труда нашёл улицу и дом, где должен был жить Франек. Но как же удивились мальчики, когда им открыла Стефа. Руки девушки до локтей были забинтованы.
Петрик, тайно обожавший Стефу, нежданно-негаданно увидев её, так растерялся, что даже забыл поздороваться.
— Ах ты, моя дорогая самодеятельная художественность! — обняла Петрика Стефа и несколько раз звонко поцеловала его в мягкие белые волосы.
Стефа… Куда девались её чудесные косы! Но ничего, даже стриженная, она всё равно казалась Петрику красивее всех на свете.
— Разве ты не в Неметчине? — с радостным удивлением спросил Олесь. — Тебя ж на работу…
— Отработалась, — горько усмехнулась девушка, показывая глазами на свои забинтованные руки.
Она уже знала о горе, постигшем Петрика, и не расспрашивала мальчика ни о чём.
Петрик с грустью спросил:
— Ты больше никогда не сможешь играть на рояле?
— Смогу, Петрик, — улыбнулась Стефа.
— Скоро?
— Когда мы победим врагов…
— Ганнуся часто тебя вспоминала, — невольно вздохнул Петрик.
— А Петрик всегда спрашивал у почтальона, может, есть письмо от тебя, — сказал Олесь.
— Не сладко мне было, вот и не хотелось писать, — сразу помрачнела Стефа.
Олесь хотел рассказать ей о своей встрече в лесу с Юрой, но Стефа уже всё знала.
Оказалось, Франек здесь не живёт. Это квартира матери Стефы, которая теперь работает где-то в больнице. Правда, вчера Франек заходил сюда, возможно, он зайдёт и сегодня.
— Вы оставайтесь у меня ночевать, — предложила Стефа.
Между тем, в эту минуту на углу Францишканской и Лычаковской Франек подошёл к переодетому в трубочиста Искре. Тот передал ему небольшой свёрток.
— Кто с нами?
