Иштван Фекете - Терновая крепость
Они уже совсем обессилели, когда наконец добрались до стены камышей, которая, правда, походила сейчас на руины после воздушного налета. Кряж втянул лодку в камыши.
— Прыгай быстрее! Тут нам крышка!
Удивительно: они почти не чувствовали боли да и холода тоже.
Дюла был в таком плачевном состоянии, что скорее выполз, чем выпрыгнул из лодки, но, ухватившись за цепь, тоже стал отчаянно тянуть.
— Закрути цепь вокруг камышин! Ой, Кряж! Вот теперь хорошо! Бежим! Быстрее, быстрее!
Град сыпал все сильнее, но ребята уже ни на что не обращали внимания. Острые стебли камышей кололи и резали их, но они лезли напролом, пока не плюхнулись на настил в шалаше — полуголые, исцарапанные в кровь, перепачканные с головы до ног. У Дюлы были сравнительно длинные волосы, а Кряж перед отъездом остригся наголо, и сейчас его голова выглядела так, точно ее вспахали: сплошные шишки и кровоточащие ссадины.
У Плотовщика багровел под глазом синяк, из расцарапанного уха сочилась кровь, а нос покраснел и распух. Колени, руки и ноги у обоих тоже были изодраны.
— Кряж, а где твой второй сапог?
— Потерял.
— Но ты хоть помнишь где?
Кряж с грустным упреком посмотрел на друга и только рукой махнул.
— Хорошо хоть, что мы добрались до шалаша. Слышишь, что делается вокруг? Если бы не этот шалаш, честное слово, нам бы каюк.
Кряж был прав.
Тучи нависали так низко, что, казалось, прочесывали камыши; однако ни одной молнии не было видно, только страшные удары грома раздавались над их головами да стук града, барабанившего по воде и камышам. Плотовщик дрожал как осиновый лист, зубы у него стучали.
— Мы замерзнем!
— Прижмись к моей спине и обхвати себя руками.
— Говорил же мне Матула, чтобы я всегда брал в рюкзак куртку. А ты не мерзнешь?
— Еще как!
— Как вернемся домой, такой костер разожгу!..
— Брось мечтать, Плотовщик! Мы еще пока здесь. Только бы этот шалаш не унесло.
Плотовщик испуганно огляделся, но шалаш держался крепко, так как весь оброс камышом.
Тем временем град смешался с дождем, потом стук града затих и полил сильный дождь. В шалаш с крыши потекли струйки воды, но гроза уже удалялась.
— Может, пойдем к лодке?
— Подождем немного, — ответил Дюла. — Дождь еще льет.
— Я совсем замерз, — проговорил Кряж, потирая нос. — А когда двигаешься, не так холодно.
— Бр-рр… — содрогнулся Дюла при одной мысли, что надо вылезать из шалаша. — Пожалуй, ты прав.
Кряж громко выдохнул.
— Пошли!
Все их царапины и порезы начали саднить, руки и ноги ныли, и дождь не только не освежил их, а скорее наоборот.
Лодка была на том же месте, где они ее оставили, но на дне лежал слой градин, и она сильно осела.
— Черт подери! Этого еще не хватало!
— А где этот ковш для вычерпывания воды, как его?..
— Черпак. Где-нибудь подо льдом.
Но вот черпак нашелся. Дождь все еще не переставал.
— Ты, Плотовщик, бери черпак, а я попробую руками.
Через четверть часа лодка поднялась на воде, а еще через десять минут они уже подплыли к дамбе. Оба были с головы до ног перепачканы грязью и илом; не лучше выглядели ружье, удочки и снасти. От холода у обоих ребят зуб на зуб не попадал. Кряж сначала ковылял в одном сапоге вслед за лодкой, потом сорвал его с ноги, швырнул в сердцах под скамью и сказал:
— Греби, Плотовщик, ты больше замерз!
… Когда же они наконец повалились на свою постель в хижине, то были настолько измучены, что еле дышали. Ни о каком костре, разумеется, не могло быть и речи.
— Давай скорее ляжем, — сказал Дюла, трясясь в ознобе, — одеял у нас хватит.
— Так мы же грязны как черти!
— Не беда, Кряж, залезай под одеяло!
Однако и под тремя одеялами они никак не могли согреться, хотя и прижимались друг к дружке, как худосочные поросята в хлеву бедняка.
Только они улеглись, как к ним присоединился и Серка, и они лишь тогда заметили, что и для пса град не прошел бесследно: шишка с орех величиной напоминала о недавнем неистовстве разбушевавшейся стихии, да и заднюю лапу Серка все время лизал. Какие ссадины скрывались под его мохнатой шерстью, узнать было невозможно, а Серка об этом молчал.
— Хоть бы у тебя, Серка, хватило ума! Где ты бродяжничал? Но пес только моргал глазами, точно желая сказать: «Давайте-ка лучше спать!»
Ведь Серка все равно не рассказал бы, что он разрешил себе немного поохотиться, напав на след молоденького зайца, заплутавшегося в высокой траве. В конце концов заяц нашел какую-то скрытую дорожку и оставил собаку с носом. А Серка, увлекшись охотой, не заметил надвигавшейся опасности.
Дождь уже значительно тише барабанил по крыше хижины, усиливаясь лишь при порывах ветра, когда со старой ольхи на хижину низвергались потоки воды.
Однако этого наши друзья уже не слышали. Они крепко спали, хотя даже во сне нет-нет да вздрагивали, будто в сновидениях их снова подстерегали град и холод.
Матула шел несвойственной ему быстрой походкой, а когда он остановился у хижины, его приветствовал только Серка. Заглянув внутрь, Матула сразу понял, что произошло.
«Попали под грозу, — подумал он. — Но как же это они не заметили ее приближения? — Матула покачал головой. — Впрочем, если они были в камышах, так могли и не заметить».
Он тихо вошел в хижину, и когда совсем близко увидел спящих, то стал еще более серьезным. Забрав подбородок в кулак, он сказал самому себе: «Нужно отвезти их домой!»
И Матула молча повернулся и вышел из хижины. Вид мальчиков был красноречивее всяких слов: на голове и лице у обоих кровоподтеки и синяки, ссадины и шишки, оба в грязи. У Плотовщика рассечено веко, а нос…
«Не повезло им. Попасть под такой град! И, наверное, они порядком замерзли. Домой, только домой! Нанчи приведет их в порядок».
Когда он добрался до деревни, уже светило солнце. Сняв в кухне шляпу, Матула устало опустился на стул.
— Господин агроном дома?
— А-а, Герге! Ну и погода! Пропал урожай! Как там в поле?
— Твой урожай не пропал, Нанчи. Гроза прошла стороной. А вот разбери-ка постель для ребят, приготовь ванну и вскипяти чай.
— Господи!
Матула потянулся за шляпой.
— Когда хозяин приедет, скажи, чтобы послал за ребятами телегу.
— Подожди, Герге! Что с ними?
— Да промокли… На телегу положите одежду и одеяла.
— Погоди, Герге…
— Не могу ждать, Нанчи. Потому как сейчас они спят, и надо к тому времени, когда проснутся, развести костер.
— Не возьмешь чего-нибудь съестного?
— Дома их и накормишь.
Матула надел шляпу, а все мысли тетушки Нанчи уже сосредоточились на ванне и чае, ужине, куртках и теплой постели для ребят, а также на генеральном стратегическом плане их врачевания.
Пока же она смотрела на стул, на котором только что сидел Матула, и сокрушенно качала головой:
— Ну разве из него чего-нибудь вытянешь? Старый осел!
И поправила стул, хотя Матула даже и не сдвинул его с места.
Большой луг устало и лениво курился паром под лучами предвечернего солнца. Градины уже давно растаяли на дорогах, но камыш еще выглядел побитым, а заросшие травой прогалины имели такой вид, точно по ним проехал тяжелый каток. Деревья лишились половины листвы; поток воды нес вниз по течению трупик птенца цапли.
«Много птиц, наверное, погибло, — подумал Матула, — а вот кукуруза крепко все-таки стоит».
У хижины Матулу поджидал Серка, но и у него был унылый вид.
— Вижу, тебе тоже досталось. Ну и поделом — наверняка ты бродяжничал.
Матула шепотом отчитывал Серку, но вскоре разгорелся костер, и языки пламени буйно заплясали в прохладном воздухе.
Первым проснулся Кряж и испуганно приподнялся на постели: что горит? Потом заворочался и Плотовщик, а Матула обрадовался при мысли, что в хижине нет зеркала.
— Ну, что нового? — спросил он, стараясь изобразить на лице подобие улыбки.
— Ой, дядя Герге, мы чуть на тот свет не отправились.
— А вы разве не видели, что гроза идет? Плотовщик только рукой махнул.
— Когда мы заметили, гроза уже надвинулась на нас. Мы сидели глубоко в камышах, а тучи собирались у нас за спиной.
— Я так и подумал.
— Меня в озноб кидает, как только вспомню.
— Ну так и не вспоминай. А где ваша одежда? — Мы все побросали, и в ружье попала вода…
— Это не беда. Когда такое случилось, это все не беда. А теперь что нужно, то нужно. — И старик извлек из камыша бутылку с палинкой. — Ты и сейчас дрожишь в ознобе. — Матула налил немного в стакан.
— Не хочу, дядя Герге.
— Я ведь не спрашиваю, хочешь ты или нет. Сейчас это — лекарство!
— Дюла проглотил жгучую, как яд, палинку; его примеру последовал и Кряж. После этого они стали взирать на мир слегка отупело и в то же время с каким-то даже ухарством.
— Ну и здорово же ты, выглядишь, Кряж! Счастье, что тебя не видит твоя мать!
