Владислав Крапивин - Рыжее знамя упрямства
Соломин закашлял, глянул за окно, поднял и повертел рюмку. Сказал уже иначе:
– Но не будем пить за это. За проклятия не пьют. Выпьем за то, чтобы наконец понять: как искоренить этот гнусный сатанизм… И рывком опрокинул в себя рюмку. Сел… Выпили и остальные. Хотя не знали, как искоренить…
– Вы поняли, что играл там, на кладбище, ведущий барабанщик? – спросил Кинтель.
– Рыжик? – поднял голову Корнеич.
– Нет, Рыжик уже после. Я про того, кто у церкви. Это был Мастер и Маргарита… Он выстукивал: "Заводы, вставайте… вставайте. Заводы, вставайте…". Это его любимая песня. После того, как ребята посмотрели старое кино, "Военную тайну"…
– Ничего не изменится, – сказал Олег Петрович. – Заводы вставали тысячу раз. И казалось, что будет справедливость, и пацаны складывали за нее головы, а была новая кровь. И у власти оказывались очередные гады… Чтобы изменить всепланетное озверение, нужно что-то совсем другое. Глобальное… Не знаю… Может быть, чтобы солнце засветило по-иному. Или чтобы сместилась земная ось. Или разом исчезла власть денег… Чтобы люди поняли – жить на нашем шарике можно только вместе. Нужна смена приоритетов… Я не знаю…
– Мне кажется, Александр Петрович Медведев знал, – вдруг сказал Салазкин. – По крайней мере, догадывался… Ну, что вы так смотрите? Разве не ясно, почему за ним охотились? Он знал о возможности всепланетных мер. Именно, о смене приоритетов… Об этом и в тетради его…
– Ты что, разобрался в записях? – спросил Корнеич таким тоном, будто Салазкину грозила опасность.
– Конечно нет, – устало сказал тот. – Но кое-что улавливается. Возможность всеобщего изменения… Не верите? Вот… – И он вдруг широко перекрестился.
Это было неожиданно. Словно Салазкин явился друзьям в каком-то ином качестве. Как бы приподнялся над всеми и глянул своими зелеными глазами с высоких ступеней. Стало немного не по себе. Потом Корнеич слегка улыбнулся:
– Знаешь, Саня, мне пришло в голову… Из тебя, наверно, получился бы хороший священник. Ты не думал? Это я без шутки…
Салазкин кивнул: знаю, мол, что без шутки.
– Нет. Я бы, может, и стал, если бы появилась единая церковь. А когда вокруг Бога идут людские распри… не меньше, чем в политике… Лучше уж окунусь в математику. Там больше истины, чем в религиозных диспутах…
Каперанг очень серьезно спросил:
– Вера не мешает науке?
Салазкин коротко посмеялся:
– Вера? Науке? А как она может помешать? Спросите великих ученых, они многие были верующими… Да, вспомнил вот. Читал в чьих-то воспоминаниях. Было это в двадцатых годах. Академик Павлов после службы вышел на церковное крыльцо, перекрестился, а неподалеку стоял молоденький красноармеец. Поглядел на великого ученого с бородой и вздохнул: "Какая темнота"…
Все разом засмеялись. С облегчением, словно ждали такой вот разрядки. Только Салазкин не засмеялся. Обвел всех глазами.
– Николая Александровича Козырева, перед тем, как выпустить из лагеря, следователь госбезопасности спросил: "А в Бога вы верите?" – "Верую", – сказал Козырев. Человек, который уже тогда знал многие тайны звезд и времени… Кстати, Медведев занимался теми же проблемами, что и Козырев. Только в более практическом применении…
– То есть? – спросил Московкин. Едва ли он думал разобраться в сути, но ощущал нервный накал Салазкина и, видимо, хотел ослабить его.
– Козырева проблемы времени… то есть Времени с большой буквы… интересовали в масштабах вселенной. Время – как источник всеобщей энергии, горючее для звезд… Это я так, упрощенно, конечно… А Медведев рассматривал вопрос, как использовать энергию Времени в нашей человеческой жизни… Мы все живем в хронополе. Надо только научиться ощутить его, вступить с его струнами в резонанс, и вся энергия Времени станет твоей, навсегда. Она неограниченная и вечная…
– Очень уж похоже на фантастику… – нерешительно сказал Московкин. – При всем уважении к Саше…
– Похоже только со стороны, – запальчиво возразил Салазкин. – Кое-кто проник поглубже и понял, что дело пахнет керосином. То есть его ненадобностью. Керосина этого… Когда энергия хронополя станет общедоступной, нефть сделается ненужной…
– Ну и кому от этого плохо? – удивился Каперанг. – Неограниченность плаваний и полетов…
– Здрасте! "Кому плохо"! – совсем по-ребячьи воскликнул Салазкин. – Владельцам скважин и перегонных заводов. Нефтепроводов. Бензозаправок… Плохо всем, кто наживается за счет добычи нефти и газа, за счет спекуляций. Плохо правительствам, которые строят на этом свою политику. Нефть – мировая валюта. Без нее множество вещей и понятий лишаются смысла. И прежде всего исчезает колоссальная возможность обогащаться… Люди добрые, подумайте! Разве медународная мафия, которая вертит властями разных стран и стравливает народы в войнах, допустит такое? Они доберутся до автора идеи, будь он даже на Марсе, а не в Мексике…
– М-да… Ну, давайте за торжество Сашиной идеи, – сказал Московкин. Стал разливать.
– Я понимаю, что мой рассказ кажется сюжетом из серии "Звездные загадки", – обиженно проговорил Салазкин. – Только…
– Не кажется, – перебил его Каховский. – Мне, по крайней мере, не кажется. Многое здесь переплелось так, что похоже на правду… Кстати, сейчас покажу одну вещь… – Он обернулся, ухватил стоявший на полу кейс, достал большой фотоснимок. – Вот. Вид с вертолета…
На снимке была щетинистая поверхность, а на ней рельефный круг размером с блюдце. От него тянулся слегка искривленный отросток.
– Тот самый поваленный непонятными силами лес, – с ноткой озабоченности объяснил Каховский. – Похоже на известные круги пшеничных полей, только масштабнее… И вот еще. Раньше, бывало, что от кругов тоже отходил разные линии, соединялись, пересекались. Но они были прямые. А эта с изгибом. Похоже на Сашин символ – колесико с завитком, не правда ли?.. Я понимаю, это просто совпадение, но уж очень какое-то… как говорится, в жилу…
– Елки-палки, – восхищенно сказал Кинтель. – Салазкин, смотри.
– Очень даже смотрю, – кивнул тот.
– И вот что знаменательно, – продолжал Каховский. – После расчетов и предварительной расшифровки у этого объекта опять же выявляются свойства календаря. Причем, календаря, излучающего какую-то энергию… По крайней мере, вертолет над этой вот фигурой каждый раз начинал выть с удвоенной силой…
– Обалдеть, – сказал Корнеич. – Сережа, подари эту фотографию для музея.
– Подарю… И не эту, а покрупнее. Мы их там нашлепали немало, даже для экипажа вертолета. Командир провел над снимком ладонью и говорит: "От него будто ветер…" Другие, правда, не ощущали, а он все равно: "Это вроде как тот ветер, который бил с земли по лопастям…"
– Ветер времени, да? – спросил Кинтель. То ли у Каховского, то ли у Салазкина.
– Или… время ветра… – будто издалека сказал Московкин. – Ребята… я вот что подумал. Тёмины стихи… Может, это не просто детский талант, а прозрение? Помните?
Все плохое когда-нибудь кончается.Время ветра жмет на паруса…
– Еще бы… – сказал Салазкин.
– Кстати… Даня, ты ведь наверно будешь писать про это дело? – встряхнулся Олег Петрович. —
– Само собой, – хмыкнул Корнеич. – Начал уже.
– Тогда, может быть, вставишь в статью это стихотворение? Все-таки будет память о мальчике. Или… я сейчас подумал… есть в газетах страницы детского творчества. Что если там напечатать несколько Тёминых стихов? У него их около десятка. И рисунки… Все это в старой, чужой, видимо, тетрадке. На оборотах исписанных страниц.
– Покажи, – быстро сказал Корнеич. Он ни о чем таком еще не подумал, но странно дернулись нервы.
Московкин выбрался из за стола, подошел к подоконнику. Пошевелил на нем газеты, взял из-под них толстую тетрадку в покоробленных черных корочках. Протянул Корнеичу. Рядом оказался Салазкин, перехватил тетрадь, рывком развернул.
– Святое небо…
2–Значит, не было никаких похитителей, – сказал Корнеич, когда тетрадь рассмотрели со всех сторон. – Обыкновенные жулики. Украли кейс в надежде, что там деньги… Скорее всего, беспризорники…
– Возможно, тот же Тёмка. – вздохнул Кинтель. А что? Если жизнь такая…
– Едва ли, – возразил Московкин. – Тёма был слишком смирный. И вообще… не такой… Скорее всего, тетрадь выбросили, а он подобрал, чтобы писать…
Салазкин медленно поговорил:
– Только за то, что он сберег ее, мы должны молиться за него всю жизнь… – Он погладил тетрадку и развернул ее снова. Наугад. От россыпи непонятных слов и формул на сероватых страницах зарябило в глазах.
– Разберешься? – шепотом спросил Кинтель.
