Резерфорд Монтгомери - Каркаджу
Дома их ждал Красный Журавль с дымящимся горшком оленины и бобов. Медведь набил свой огромный живот и теперь блаженствовал. Скоро он уснул в своём углу, свернувшись клубком, и ему всю ночь снились цветущие луга и пчелиные соты.
А тем временем далеко в каньоне Юнавип по сугробам куда-то спешила куница. Она и носом не повела, пробегая мимо отпечатавшегося на снегу следа Гранитного Утёса, но у одной из впадин, оставленных лапой Мистера Джима, остановилась на мгновение и зарычала. «Что делает здесь в снежной пустыне, этот увалень? Спать ему давно пора, а он шатается», — подумала она, исчезая в зарослях кустов.
Куница — малообщительный хищный зверёк, грабитель и убийца. Она сродни хорьку и росомахе, но у неё свои методы разбоя. У куницы блестящая тёмная шкурка с ярко-рыжей грудкой. По этой грудке её легко заприметить и на вершине вечнозелёных сосен и елей, и на поваленном стволе.Она похожа на лисицу, только ушки у неё более круглые и сама она поменьше. Из-за своего беспредельного любопытства и жадности куница чаще других зверей попадает в капканы и западни. Нет такой куницы, которая не прыгнула бы в западню, увидев там рыбью голову. Она ненавидит вырубки и проложенные по крутым откосам тропы с глубокой лыжнёй. Эти следы пребывания человека гонят её далеко в чащу лесов. Как только долину Юнавип огласили первые удары топора, а в горах на закате стал появляться конный патруль, куница ушла далеко — туда, где громоздятся неприступные скалы. Куница — свирепый зверёк. Счастье ещё, что она не вышла ростом. Она грабит и убивает всех, кто слабее её. Её хорошо знают зайцы, её ненавидят птицы, вьющие гнёзда. Она не любит резвиться, как, например, выдра, и её единственное удовольствие — полежать, растянувшись, на солнышке в промежутках между охотой. Не в пример росомахе, ей не хватает ума разгадать секрет западни, а жадность нередко доводит её до крупных неприятностей.
Выскочив из кустов, куница вспугнула полярную мышь, лакомившуюся морожеными ягодами шиповника. Она вихрем налетела на свою жертву. Раздался слабый писк и затем хруст. Спустя две минуты куница выскользнула из кустов, облизывая длинные усы. Она наморщила нос и глубоко втянула воздух — рыба!
Тихонько повизгивая, она кинулась к тому месту, откуда доносился соблазнительный запах. Она ни на минуту не задумалась над тем, что рыбе сейчас место в надёжном убежище под толстенным покровом льда и снега. Куница почуяла рыбу, и этого было достаточно! Она юркнула в самую чащу кустарника и остановилась как вкопанная.
Перед ней, прямо из снега, подымался частокол. Над ним торчало толстое бревно. За частоколом виднелась рыбья голова, нацепленная на острый сучок. Куница задержалась ровно настолько, чтобы отыскать взглядом гостеприимное отверстие под бревном. Если бы она умела читать цифры, то увидела бы, что бревно опирается на «четвёрку», сложенную из крепких палок. К палке, служившей перекладиной, и была прикреплена рыбья голова.
Забыв об осторожности, куница кинулась к приманке. Она проскочила под тяжёлым бревном и ухватила добычу. Едва она дотронулась до рыбы, перекладина соскочила с нарезок, вслед за ней повалились две другие палки, и бревно обрушилось. Куница барахталась недолго. Через минуту гладкое, блестящее тельце вытянулось и застыло. Рыбью голову она так и не выпустила из зубов. Ещё одна куница попала в капкан Гранитного Утёса.
В тот час, когда друзья-охотники крепко спали в маленькой хижине, а неосторожная куница спешила к своей гибели, по каньону бродил ещё один охотник. Каркаджу, властитель гор, занимался делом, которое было ему весьма по вкусу. Он следовал куньей тропой Гранитного Утёса.
Ловушка за ловушкой подвергались разрушению. Сначала вытаскивались палки, потом с них снимались приманки, и каждый раз тяжёлое бревно падало на промёрзшую землю или на подложенный камень, не причинив никому вреда. В четырёх капканах были уже замёрзшие куницы. Каркаджу тут же обдирал их и съедал немного мяса; затем, запачкав остатки тушки мускусом, хоронил их в снегу. Властелин был охвачен жаждой мести. Он не знал, что, разрушая кунью тропу, вредит сразу двум недругам. Не знал он и того, что играет на руку злейшему своему врагу — бледнолицему.
В последней западне Каркаджу обнаружил только что убитую куницу. Ему уже надоело развлекаться, и продолжал он исключительно из пакости. Обойдя раза два вокруг ловушки и убедившись, что поблизости нет стального капкана, он вытащил куницу из западни. Ободрав шкурку, запачкал добычу и зарыл её поблизости, — если зима выдастся суровая, ему ещё могут пригодиться все эти запасы.
Далеко в соседнем ущелье раздался вопль. Каркаджу насторожился, и шерсть на хребте у него встала дыбом. Это пума убила кого-то, по всей вероятности оленя или лося. Каркаджу повернулся в ту сторону. Его маленькие глазки сверкнули. Это событие было достойно его внимания. Можно пощекотать нервы и дать выход бешеной энергии, которую мало удовлетворяло разрушение куньих капканов.
Он затрусил вверх по покрытым затвердевшим снегом уступам, стараясь выйти на прямой след. Дважды он попадал в густые заросли кустарника, но потом снова выбирался на наст. Он бежал неуклюже и медленно, нисколько не утомляясь. Так, вразвалку, он легко мог пробежать до пятидесяти километров. Да и торопиться было некуда. Пума со своей добычей всё равно никуда не уйдёт.
Огромная кошка притаилась за поваленным, занесённым снегом деревом, прикидывая расстояние, отделявшее её от пасущегося лося. Это был великолепный молодой самец, сильный, ещё не сбросивший ветвистые рога, упитанный — зима пока что засыпала не все его пастбища. Затем пума наметила себе прогалину. Отсюда уж она кинется прямо на лося. Не торопясь, она ещё раз примерилась к прыжку. Глаза её сузились, превратились в жёлтые щёлки.
Но вот стальные мускулы, скрытые гладким блестящим мехом, напряглись, подобрались, морда вжалась в поваленный ствол. Только хвост продолжал судорожно подёргиваться. Пума начала подниматься. Лишь только её тело отделилось от снега, она прыгнула. Что-то рыжее рассекло темноту звёздной ночи. В одно мгновение пума перемахнула расстояние в пять метров, отделявшее её от намеченной прогалины, задержалась на мгновение, чтобы приготовиться к новому прыжку, и с пронзительным воплем кинулась на лося. Рогатый красавец отскочил, но было уже поздно. Жестокий закон природы, гласящий, что зверь жизнью платит за неосторожность, был ещё раз написан кровью на снегу.
Громко мурлыкая и урча, пума приступила к пиршеству. Она даже не посмотрела на лосиху, которая, лишившись мужа и повелителя, как безумная понеслась вверх по склону к вершине, где не было снежных завалов и где можно было бегством спастись от опасности.
И тут на сцене появился Каркаджу. Он бежал вприпрыжку, останавливаясь время от времени, чтобы выгнуть спину и грозно зарычать. Каркаджу не испытывал ни малейшего страха, наоборот — он рвался в бой.
Через минуту росомаха и пума, раза в три превосходившая ее весом, оказались лицом к лицу. Пума была голодна, она пришла в страшную ярость оттого, что ей помешали. Но ей даже в голову не пришло кинуться на косматого, невзрачного зверька. Она только шипела и злобно рычала.
Каркаджу устремился прямо к туше лося. Глаза его сверкали, он злобно рычал. Пума не отступала, только в глазах её что-то дрогнуло. Она понимала, что это вызов на смертный бой. Она ненавидела подлого Каркаджу: ведь он вовсе не голоден и всё же лезет в драку, которая могла кончиться, только когда кто-то из них испустит последний вздох. Пума была смела, но ей нельзя было отказать в рассудительности. Каркаджу был уже совсем близко, а она всё ещё раздумывала.
И вдруг стремительным прыжком она перемахнула через росомаху. Каркаджу подпрыгнул и выставил страшные когти, но лапы у него были слишком коротки, он не смог вцепиться в рыжее брюхо, когда оно проносилось над ним. Тогда он, яростно зарычав, вскочил на тушу и повернулся к пуме. Она сидела на снегу, испуская душераздирающие вопли. Каркаджу не отводил от неё угрожающего взгляда. Стоило ей приподняться, он вставал и делал шаг вперёд. Она садилась, и он отступал. Каркаджу ждал.
Немного погодя он соскочил с туши и, не обращая больше на пуму никакого внимания, принялся рвать заднюю ногу лося. Пума издала последний, полный ненависти, вопль и исчезла — решила, что благоразумнее будет заняться поисками удравшей лосихи.
Каркаджу ещё раз утвердил свою неограниченную власть. Дело было не в его силе и даже не в ярости, с какой он набрасывался на врага. Пума не спасовала бы ни перед кем. Как бы велик ни был зверь, осмелившийся встать на её пути, она мгновенно бросилась бы на него. Она не задумываясь вступила бы в бой с медведем. Но Каркаджу знали все. Он был невелик и несуразен, но было в нём что-то приводившее в трепет остальных зверей. Он был властелином!
Каркаджу не был голоден. Он нехотя объел немного мяса и хрящей с задней ноги и принялся пачкать тушу мускусом. Делал он это методично, теперь даже кабан не польстился бы на неё. Покончив с одним делом, он принялся за другое: теперь он засыпал тушу снегом и притоптал. Посередине образовавшегося холмика он оставил ещё немного мускуса. Это был знак, которым он отмечал свои тайники — знак, достаточно убедительный для всех, кто промышляет охотой. Все — не исключая индейцев и бледнолицых — знали, что мясо, испачканное мускусом, годится в пищу только росомахе.
