Владислав Крапивин - Стеклянные тайны Симки Зуйка
– Дед, еще бы подставку какую-нибудь… – Мик, пританцовывая, смотрел на Станислава Львовича. Дед и на этот раз не подвел.
– Помнится мне, друзья мои, что с давних пор валяется где-то на чердаке оправа от разбитого зеркала. Круглая рама с винтами, чтобы можно было поворачивать. На крепких чугунных лапах… Эй, постойте! Осторожнее на лестнице!
На чердаке было не темно. Свет падал через распахнутую застекленную дверцу и, кроме того, протыкал воздух тонкими лучами из всяких отверстий. Однако по углам все же шевелились мохнатые тени – на то и чердак старинного дома. Пахло рухлядью, сухой землей и опилками.
Мик ворчал:
– Я тут сколько раз лазил, никакой рамы не видел…
– Потому что не искал… Смотри, это не она? – За кривым кованым сундуком Симка разглядел что-то похожее на большую птичью лапу из чугуна.
Потянули. Вытащили. Это и в самом деле оказалась круглая металлическая рама в развилке. Развилка держалась на тяжелой подставке из этих самых «птичьих лап».
Ну будто специально для телескопа!
– Во какой у меня дед, – сказал Мик, словно Станислав Львович нарочно для них добыл где-то эту штуку.
Присели на сундук передохнуть. Симка, трогая локоть со свежей царапиной, сказал наконец о том, что его беспокоило последние два часа:
– Интересно, прочитал твой дедушка «Мика» или нет…
– Конечно, прочитал! За это время можно «Тихий Дон» одолеть.
– Ты читал «Тихий Дон»? – усомнился Симка.
– Нет. Зато видел, какой толстенный.
– А если он прочитал, почему ничего не говорит?
– Некогда было… Сейчас пойдем и спросим.
– Боязно как-то… – признался Симка.
– Почему?!
– Не знаю… – Симка чувствовал себя так, словно он сам сочинил «Мика» и теперь отдал на суд строгому учителю.
– Ничего не боязно. Пошли…
Они стащили по лестнице увесистую подставку. Станислав Львович ждал на дворе, у телескопа.
– Ага! Разыскали!
– Дед! – взял быка за рога Мик. – Ты прочитал то, что дали?
– Странный вопрос. Чем же я, по-твоему, занимался?
– А тогда почему молчишь?
– А чего говорить?.. Гумилев есть Гумилев. Конечно, это не самая известная его вещь, но… своеобразная. У вас небось душа замирала, когда читали. А?
– Замирала… – шепотом сказал Симка.
И Мик не стал отпираться:
– Ага…
– Если бы эту историю изложить прозой, получился бы увлекательный роман приключений. Правда, тогда бы он потерял свою поэтичность…
– Не… не надо роман, – неловко попросил Симка, словно Станислав Львович и правда мог превратить «Мика» в обычную повесть. Вроде «Капитана Сорви-головы»…
– Не надо, значит, не будем, – посмеялся дед Мика. – Ну, давайте подумаем, как эту гаубицу закрепить на станке…
Он же и придумал (пока Мик и Симка старательно скребли в затылках и морщили лбы). Сделал из деревянных обрезков несколько клиньев и загнал их между трубой и чугунным кольцом рамы. Рама эта – литая, с завитками – вращалась в развилке и на подставке «вдоль и поперек». Дед сказал, что такая система называется «карданный подвес». Клинья не прибавили телескопу красоты, но зато трубу можно было поворачивать как угодно. И останавливать в любом положении.
Готовый телескоп решили установить на крыше сарая. Втащили туда широкий чурбак, на него водрузили подставку. Полюбовались в окуляр на окрестности. Все виделось в расплывчатом по краям и перевернутом виде, но все равно душа радовалась.
До ночи укрыли телескоп старой клеенкой, прижали ее края кирпичами. Когда кончали работу, вкатил на мотоцикле Треножкин и заглох посреди двора. Наверно, каприз мотора его разозлил. Треножкин вскинул голову на кадыкастой шее.
– Что за фигню вы там громоздите? – При этом он сказал не «фигню», а покрепче.
– Это у вас фигня на колесах! – отозвался Мик (при этом опять же произнес не «фигня», а бестрепетно повторил слово Треножкина). – А у нас то, что надо…
Треножкин матюгнулся и поволок мотоцикл в свой сарай. А Симка и Мик спустились и пошли к деду. Потому что Симка уговорил Мика: пускай тот попросит Станислава Львовича прочитать стихи «Капитаны». Симке казалось, что в них будет такое же тревожное волшебство, что и в африканской сказке.
Мик без церемоний потребовал с порога:
– Дед, прочитай нам «Капитанов». Симка никогда их не слышал.
Симку съежило от такого нахальства Мика, но Станислав Львович, кажется, не удивился. Хмыкнул, оглядел каждого из приятелей, пригладил седую прическу. Сел на кровать, сделал двумя ладонями жест, словно подгребая к себе мальчишек. И те сели с двух боков – на колючем одеяле, у пропахшего «Беломором» и медицинскими каплями пиджака.
Станислав Львович обнял их за плечи.
– Я Серафиму хочу сказать… Мику-то я уже объяснял. В стихах есть непонятные слова, например «хартии». Это значит «указы», «законы»… Я потом подробно объясню, вы пока не перебивайте…
Он помолчал секунды три и начал глуховато говорить, глядя перед собой:
На полярных морях и на южных,По изгибам зеленых зыбей,Меж базальтовых скал и жемчужныхШелестят паруса кораблей…
Он говорил ровно, ритмично и при этом покачивал Симку и Мика за плечи. И каждое слово отдавалось в Симке, словно звучало в глубине пустого гулкого корабля, за тонкой обшивкой которого шевелится похожая на жидкое зеленое стекло вода…
Наверно, потому, что Симка заранее готовил себя к сказке, стихи и окружали его морской звенящей сказкой.
Пусть безумствует море и хлещет,Гребни волн поднялись в небеса, —Ни один пред грозой не трепещет,Ни один не свернет паруса…
Долго ли Станислав Львович говорил эти стихи, Симка не понял. Время шумело, как ветер в натянутых тросах. Наконец прозвучали заключительные слова – про «охранительный свет маяков», – и Станислав Львович замолчал, последний раз качнув Симку и Мика.
Симка пошевелил плечами, потер щеки, словно убирая с них соленые брызги. Сказал тихо и решительно:
– Я не верю, что он был заговорщиком против красных…
– Вот как? Почему? – Станислав Львович сбоку глянул Симке в лицо. Тот, разглядывая колени с неотскобленными до конца пятнышками печного лака, насупленно объяснил:
– Плохой человек не мог написать такие стихи…
– Логично… А ты считаешь, что все, кто не соглашались с красными, были плохие? А кто с белыми – хорошие?
Симка опять шевельнул плечом. Он понимал, что все не так просто. Пример тому – судьба первого маминого мужа, который был отцом Игоря. И многих-многих тысяч невиноватых, которых сажали и расстреливали. Про такие дела говорил Хрущев на знаменитом партийном съезде. Это ведь творили те, кто себя тоже называл красными. Но они были не настоящие революционеры, а пробравшиеся к власти после Гражданской войны преступники. А настоящих пересажали или перестреляли… Такая, по крайней мере, была в ту пору в голове у Симки «историческая схема».
Станислав Львович мимо Мика дотянулся до подушки, под которой лежала пачка «Беломора». Сказал внуку:
– Я только две затяжки, не скрипи…
Чиркнул спичкой, затянулся, пустив к окну дымную струю.
– На свете многое перепутано, братцы вы мои. В том числе и размалевка эта: белые, красные… Колчак был знаменитым полярным исследователем и талантливым минным специалистом, который ох как насолил в Первую мировую немцам. А теперь он злодей, зверь, враг трудового народа…
Симкины плечи затвердели.
– Моего дедушку колчаковцы чуть не замучили. Они его пытали за то, что помогал красным. Он был начальник станции…
Станислав Львович качнулся (Симка понял – он кивнул).
– Бывало такое… Но не исключено, что в ту же пору на соседней станции красные расправлялись с другим начальником. За то, что помогал белым. Я знаю, сам был в красной разведке… Причем оба начальника выполняли свой долг, не давали разрушить пути и пропускали по ним эшелоны… А те, кто с них сдирал шкуры, считали, что воюют за народное счастье. С двух сторон… Ты, Серафим, слышал про лейтенанта Шмидта? Мик-то слышал, я знаю…
– Конечно! Я читал… А в Ленинграде набережная Лейтенанта Шмидта есть, у нее стоят баркентины. Парусники…
– Ну вот… А у Шмидта был сын, Женя. В девятьсот пятом году ему исполнилось чуть больше, чем сейчас вам. Женя и отец вместе были на восставшем крейсере «Очакове», оба бросились в ледяную воду, когда крейсер раскалился от огня, обоих их тогда арестовали. Но Шмидта расстреляли, а сына отпустили. В то время еще не принято было расстреливать малолеток. Если в толпе, на площади, как девятого января, это другое дело. Но осудить на смерть мальчишку за то, что был рядом с отцом, никто бы в ту пору не решился. Это уж потом рука не дрогнула расстрелять мальчугана-царевича со всей семьей… Ну, вот… Казалось бы, Жене Шмидту в семнадцатом году, когда случилась революция, самая дорога была в красные ряды. А он ушел к Врангелю. Был у него офицером, сапером…
