Владислав Крапивин - Стеклянные тайны Симки Зуйка
Симка не стал уточнять, что играли они с Климом Неговым, с которым потом раздружились.
– Давай ложиться. Смотри, час ночи уже… – Он кивнул на ходики, и те сразу застучали громче и отчетливей.
Выключили лампу, улеглись в постели. Мик подребезжал раскладушкой и заговорил опять:
– Все-таки Луи не был другом Мика, да? Мик был его другом, а он – нет… Он Мика бросил…
– Да… Но все же, если бы Луи увидал, как на Мика нападают враги или хищники, он бы сразу кинулся на помощь. Думаешь, нет?
– Кинулся бы, да! Это правильно… И они вдвоем всех бы победили. Потому что, когда двое, силы и храбрости тоже в два раза больше.
– Может, и не в два, а в двадцать два, – сказал в светлых сумерках Симка и почему-то смутился.
Мик снова поскрипел раскладушкой.
– А больше всех жалко жаворонка. Луи, он все-таки не совсем погиб, а оказался у этого… у архи… стра…
– Архистратига Михаила. И там он, наверно, скучал по Мику.
– Наверно… А жаворонок погиб совсем… Если бы он упал ко мне, я бы взял его в руки и дышал, дышал на него, пока не оживет…
– Может, и Мик дышал, только про это не сказано.
– Может быть… Сим, а я на Мика в одном деле был немного похож…
– В каком, Мик?
– В прошлом году, в пионерском лагере. Я первый раз в лагерь попал, и… ну такая тоска взяла, особенно в первые дни. До того домой хотелось, что… даже слезы из глаз. Уйду куда-нибудь к забору и сижу там в репейниках. А потом познакомился с собакой, с Пиратом. Он был дяди Коли, сторожа. Большой такой, косматый и злющий, на всех гавкал, не подпускал. А меня увидел и вдруг хвостом замотал. Гавкает, но не сердито, а будто ждет… Я и подошел…
– А говоришь, что боязливый…
– Не, я собак не боюсь. Я подошел, сел рядом, даже обнял его… Наверно, как Мик павиана… А он мне стал щеку лизать… Я с тех пор к нему все время приходил. Сидел и рассказывал что-нибудь, а он слушал… и вздыхал почему-то…
– А сторож тебя не гонял?
– Нет. Наоборот, говорил: ты приходи почаще, а то ему скучно одному на цепи…
– А потом?
– Потом я к лагерю привык, конечно, а к Пирату все равно бегал каждый день. А когда пришлось уезжать… он завыл даже, потому что понял, что я пришел прощаться. А я… тоже чуть не завыл…
Мик замолчал и стал дышать ровно, и Симка решил, что он засыпает. И самого его стала окутывать дремливость, в которой шевелились уже черные листья и лианы с проблесками луны… И вдруг Мик сказал:
– У вас дом такой же, как у нас. Живой. Кряхтит во сне от старости…
– Ага, он такой… – И Симке вдруг подумалось, что Мику, наверно, страшновато в этом хотя и в «таком же», но все же не в своем доме, в этих сумерках, которые разделяются на секунды отчетливыми ходиками.
Симка встал и придвинул раскладушку вместе с Миком вплотную к дивану. Мик не удивился и ничего не сказал. Только задышал громче, благодарно так.
Помолчали. Погудел на реке буксир, дохнуло в окно тополиным ветерком.
– Симка…
– Что, Мик?
– А давай покажем эту сказку деду… Или нельзя?
– Конечно, покажем!
Телескоп
Тетрадь с «Миком» несли они, словно тайное донесение через границу, секретный документ. Симка специально надел под ковбойку майку, засунул тетрадь под нее, прямо к голому животу, а ковбойку завязал на животе узлом – для надежности. Мик шел рядом и покачивал в руках красный мяч – будто это была старинная круглая граната, которую можно взорвать, если нападут враги.
Никто не нападал. Но все же к Заовражной улице Симка и Мик снова пошли руслом Туреньки и ее притока – словно скрывая следы.
На середине пути тревожиться надоело. Мик начал дурачиться: бросал далеко вперед мяч и ждал, когда течение принесет его к ногам. Симка похлопывал снятыми башмаками по коленям и мурлыкал:
На далеком севереЭскимосы бегали…
Мик спросил:
– Это что за песня?
Симка поперхнулся – он был уверен, что поет про себя. Делать нечего, он признался, что напевал песенку «про морж у », и удивился, что Мик ее не знает. Мик захотел узнать.
Симка, сперва запинаясь от неловкости, начал декламировать строчки. А потом осмелел и вторую половину песенки (ту, что придумал во время заплыва) уже пропел. Мик, закидывая голову, рассыпчато смеялся. Последний куплет спели еще раз, уже вдвоем:
Ну и фиг с тобой, моржа,Ну и пусть ты убежа…Ну и пусть ты убежа…Ла-ла-ла…
Дед в этот день был тоже весел и бодр. Он даже казался моложе, чем вчера – подтянутый такой, в белой рубашке под пиджаком, побритый. Словно заранее ждал чего-то хорошего. Мурлыкал под нос и совсем не кашлял.
– Дед, мы тебе принесли… кое-что… – загадочно произнес Мик. И оглянулся на Симку. Тот, задрав подол, выволок мятые листы.
– Вот…
– Что это? – Станислав Львович почесал согнутым мизинцем бровь.
– Гумилев… – пробормотал Симка и почему-то сильно заробел. – Поэма «Мик»… Мы подумали: может быть, вам интересно…
– Ничего себе, «может быть»! Я эту вещь раньше никогда не читал!.. Но откуда она у вас?
– От Норы Аркадьевны, – вздохнул Симка. – Она прислала… в последнем письме.
– Понятно… – Станислав Львович осторожно взял тетрадь в ладони (покачал даже, будто пробуя на вес).
– Но это только почитать, а не насовсем… – виновато сказал Симка.
– Разумеется, разумеется…
– Дед, ты смотри никому ни слова… – строго, словно маленького, предупредил Мик.
Станислав Львович глянул на внука сверху вниз.
– Это ты мне говоришь? – От такого тона и взгляда Симка уменьшился бы в два раза. Но Мик только хихикнул.
– Симка, пошли! Там, наверно, уже высохло…
Закрученная на бревне фанера и правда высохла. Долго вытаскивали кусачками гвозди. Мик при этом чертыхался сквозь зубы, а Симка пыхтел. Снятый фанерный лист слегка развернулся, но было понятно, что при новом скручивании он не окажет сопротивления.
Мик приволок из сарая длинную рейку. Надо было прибить к ней кромки фанеры – сшить трубу. Делали это снова на бревне. Труба сшилась охотно и быстро (Мик умел работать молотком, Симка даже позавидовал). Но тут до обоих работников дошло: чтобы стянуть готовую трубу с бревна, сначала необходимо снять бревно с козел.
Поднатужились. Но, как и вчера, силенок оказалось маловато.
Звать деда Мик не хотел: во-первых, он читает, не следует его отвлекать, а во-вторых, вредно же ему ворочать тяжести…
К счастью, появилась на дворе Алёна. Она была девица крепкая, втроем сняли бревно и поставили торчком. Затем, перебирая руками, стали поднимать трубу – выше, выше и наконец уронили в траву (а заодно и бревно – чуть не на Алёну). Мик с удовольствием постукал по гулкой трубе кулаком.
– Что это вы такое смастерили? – заинтересовалась Алёна.
– Орудие, – сказал Мик.
– Вот мама даст тебе «орудие». Во что штаны превратил за одни сутки…
Штаны, вчера утром сверкавшие белизной, сегодня были серыми и пятнистыми. Как и положено настоящей парусине, побывавшей в штормах.
Мик сказал, что не в штанах счастье. Алёна сказала, что он дурень, и ушла. Она была спокойная и добрая. А Мик в этот момент запоздало сообразил:
– Ох, надо было раньше догадаться! Ведь внутри телескопная труба должна быть черная, чтобы лишний свет не отражался! Я читал…
Симка вспомнил, что и сам читал про это в «Занимательной оптике». Огорчился:
– Теперь то что? Не расклепывать же обратно…
– Можно выкрасить и так. Просунуться туда с кистью…
– А чем красить-то?
– У нас есть банка черной краски. Называется «печной лак». Сохнет очень быстро!
Мик был человек дела. Тут же притащил из сарая жестяную, с черными подтеками банку и кусок мешковины. Тряпку намотал на палку.
– Вот! Будем макать и мазать!
– Мик, давай разденемся, – мудро предложил Симка. – Если перемажемся сами, как-нибудь отмоемся. А штаны и рубахи фиг отстираешь от этого лака.
Они остались в трусиках и принялись за работу. Хватило ума начать не с края, с середины. Мик обмакнул самодельную кисть в банку, вытянул ее вперед, как шпагу, съежил узкие плечи и ринулся в трубу, словно в глотку удава. Симка слышал, как он там возит мешковиной с краской по фанере и поет:
Мы покрасили моржу,Не вылазя наружу ,Не вылазя наружуИз тру-бы…
Несколько раз он все же выбирался «наружу », чтобы погрузить в банку «мазилку». И хотя он вылезал задом наперед, можно было подумать, будто он проделал свой путь через покрашенную часть трубы.
Симка всякий раз говорил: