Евгений Астахов - Ботфорты капитана Штормштиля
Князь, надо прямо сказать, был неглупым человеком и очень коварным политиканом. Через своих людей он выведывал о том, кто обижен чем-либо, кто недоволен, и тут же появлялся, как бескорыстный друг, защитник и мститель. Не всегда удавалось темным в то время, неграмотным горцам разобраться, что к чему. Одни обидели, другой пришел защищать обиженного. Подарил баранов, десяток мешков кукурузы — значит, хороший человек.
Но время шло, и кровавые дела князя говорили сами за себя, и с каждым днем становилось ему в горах все теснее и теснее. А тут еще объявили о том, что все, кто добровольно выйдет из его банды, будут прощены. Стали бандиты помаленьку удирать от своего князя, и осталось при нем человек шесть самых отпетых. Вот тогда-то Дадешкелиани и перестал разыгрывать из себя Робин Гуда, а заодно начал подумывать об очередном исчезновении за рубеж.
По глухим ущельям, по старым, брошенным охотничьим тропам стал он пробираться на восток. Каким образом уходил князь за кордон, так и осталось до сей поры неизвестным. То ли через море, то ли посуху, через турецкую границу. Но уходил всякий раз ловко. И так же ловко возвращался.
В России начало тридцатых годов было голодным. И вот по абхазским хуторам собрали люди муки, орехов, меда, баранов, кто сколько мог, и отправили обоз голодающим детям России. Обоз хорошо охранялся и прошел мимо князя невредимым. Обозлило его это до невероятия…
В хмурый дождливый вечер залаяли собаки на хуторе Хабаджи. Десять всадников, перескочив через ограду, подъехали к дому.
— Эй, хозяин! — крикнул тот, что ехал впереди. Хабаджа поднял фонарь и узнал во всаднике Дадешкелиани. — Мы спешим, хозяин. Быстрее накорми моих людей. Смени двух коней, у них побиты ноги. И пусть женщины нажарят нам в дорогу побольше баранины. Мне далеко ехать.
— Мой дом всегда открыт для гостей, — ответил Хабаджа. — Вот уже скоро восемьдесят лет, как живу я на земле, и никто из моего дома не уходил голодным. Пускай лучше я останусь голодным, чем уйдет голодным гость.
— Короче, старик! Нам не до любезностей!
— Я еще не кончил, князь. Я не сказал главного: я встречаю гостя у коновязи и беру из его рук поводья. Гость проходит в дом, а не въезжает в него на коне. Гость не говорит мне, чем я его должен угощать. Гость не ведет себя так, как ты, князь. Значит, ты не гость, и мне не о чем говорить с тобой.
— Ах ты, старая собака! Как ты смеешь встречать меня такими словами? Я сделал честь этой лачуге, заехав на твой грязный двор! А ну, быстрее подай все, что было приказано!
— Э, князь! Ты забываешь, что ты еще в горах… Тебе еще далеко идти до границы.
Дадешкелиани соскочил с коня и, подойдя к Хабадже, ударил его по щеке.
— Это тебе за болтовню, старик! Все вы здесь — красная сволочь. А теперь мы сами возьмем все, что нам требуется.
Дула винтовок уперлись в грудь Хабаджи и его сыновей. Это были дальнобойные английские винчестеры с магазинами на восемь патронов. Что мог сделать против них Хабаджа? Он отвернулся — не хотел видеть, как бандиты выводят из конюшни его лошадей, оставляя взамен своих разбитых и больных шагди,* как бросают в мешки головы сыра, как жарят бараньи туши и прямо из котла едят сваренную на ужин мамалыгу.
— Следует сжечь твой дом и перестрелять всех мужчин в семье, — сказал князь. — Ну, да уж ладно, я прощаю твою мужичью глупость.
— Спасибо тебе, князь, — ответил Хабаджа. — В наших горах всегда были разбойники. Разные: и мужики, и князья. Ссорились люди с губернатором, ссорились с полицмейстером. С властью ссорились и уходили в горы. Мы им давали и хлеб, и кров, и лошадей.
— Что ж ты мне не захотел дать ни того ни другого?
— Потому что теперь власть не губернатор, а Мадзар Аршба. Мы с ним в молодости спали под одной буркой. А ты в это время, князь, жандармом был, так говорят люди.
— Ты опять за свое, старый болтун! У тебя уже остыли щеки от моих оплеух! Я освежу их. — И он снова ударил Хабаджу. — Я знаю, ты подобрал русских щенят и дал муку и баранов подыхающим с голоду большевикам. Все знаю! Только твои седины и твоя глупость, Хабаджа, спасают этот дом от огня, а твою семью от смерти.
— Ты оскорбил мое лицо, князь. Это хуже смерти. Ты ударил меня на глазах моих детей. У меня нет английских винтовок, у меня всего лишь кремневые ружья. Из них хорошо охотиться на зверя. Я стар, но я не слаб. Я найду тебя, князь, в горах. И убью тебя! Или ты убьешь меня.
Дадешкелиани расхохотался. Смеялся он и его спутники. Рассвет тронул кромку дальних гор, растянул по небу цветную пряжу зари.
— Развеселил ты меня, старик. Давно не приходилось смеяться. Жаль, спешить надо, утро уже, а то бы ты еще потешил нас своей хвастливой брехней! Ха-ха-ха!
Бандиты приторочили награбленное к седлам и тронулись со двора.
А на следующее утро к хутору подошел отряд Аршбы. Хабаджа и три его сына ушли с отрядом догонять Дадешкелиани.
— Он оскорбил мой дом, мое лицо, Это смертельная обида, Мадзар, он должен сам заплатить мне за нее.
На юго-восточном склоне Кодорского хребта есть ущелье, похожее на бутылку с отбитым донышком. В него очень широкий вход, а выход такой узкий, что две лошади не пройдут стремя в стремя.
— Князь спешит к морю, Мадзар. Он пойдет через это ущелье, — сказал Хабаджа. — Это самый короткий путь. Я пойду наперерез и встречу его там.
— Что ты сделаешь с ним один? Мы пойдем вместе.
— Нет, Мадзар, я пойду только с сыновьями. А ты иди по его следу, как шел.
— Возьми винтовки хотя бы…
— Нет. Это хорошие ружья. Из них стрелял еще мой отец.
Князь Дадешкелиани был матерым волком. Он тоже знал, что ущелье похоже на бутылку с отбитым дном. И послал вперед человека, чтобы тот посмотрел, не сидит ли в горле бутылки засада чекистов Аршбы.
Разведчик вернулся и сказал:
— Там нет никого. На тропе ни одного следа. Аршба идет сзади.
— Ты все хорошо осмотрел?
— Да, князь. Еще два дня, и мы выйдем на побережье в нужном тебе месте.
Банда растянулась цепочкой. И когда грохнула кремневка Хабаджи, то первым упал разведчик князя. Сам Дадешкелиани ехал предпоследним. Он сразу же спрыгнул с коня и спрятался за скалу. Бандиты заметались по узкой каменной щели.
— Ложитесь под валуны, дурачье! — кричал им князь. — Бросайте коней! Перебьют вас, как куропаток!
А кремневка все гремела. Хабаджа стрелял сверху, от него нельзя было спрятаться под валуном. И только забившийся в расщелину князь был надежно укрыт скалой.
Сыновья перезаряжали кремневки, а Хабаджа стрелял. Обезумевшие кони вставали на дыбы. Бандиты отстреливались беспорядочно, пули ударялись о камни, взвизгнув, уносились в небо.
— Это я, князь, — крикнул Хабаджа. — Не вздумай бежать к верховью ущелья. Там уже Аршба.
— Ты перехитрил меня, старая лисица! Жаль, что я не прибил всех вас в вашем вонючем логове!
— Выходи, князь! Все твои друзья убиты. Даже если их было бы в десять раз больше, они все равно не ушли бы отсюда. Я хорошо выбрал место. Твой человек не заметил меня. Выходи, князь, если ты мужчина. Я взял с собой шашку.
— А! — яростно крикнул Дадешкелиани и отшвырнул в сторону винтовку. Потом сорвал с плеча деревянную коробку маузера и бросил ее следом. — Я согласен!
Он вышел из-за скалы и выхватил из ножен кривую саблю.
Хабаджа спустился вниз. Три его сына остались стоять наверху. Он так приказал им.
— Князь моложе тебя, отец! — только и успел крикнуть самый старший из сыновей.
— Побеждает, сынок, не сильный, а правый. Сила без правды — не сила…
Шашки со звоном сошлись над головами. Старые шашки работы безымянных мастеров. Синеватая сталь, покрытая арабской вязью, гибкая и упругая, как лоза.
Удары сыпались слева, справа, сверху. Рука Хабаджи наливалась тяжестью, немела, князь был на тридцать лет моложе его. Хорошая шашка у князя! Серебристая и кривая, как молодой месяц. Вот она коснулась щеки Хабаджи, вот ударила в плечо. Этой шашкой можно брить голову маленькому мальчику, и он не заплачет, так остра шашка.
У Хабаджи темнеет в глазах. Он делает резкий выпад — так его учил когда-то отец. Князь хочет отбить удар, но его шашка неожиданно встречает пустоту — Хабаджа скользнул рукой влево и вверх. Все, князь! Тебе осталось жить полсекунды ты не успеешь уже ни закрыться, ни отскочить, ни даже увидеть серебряную молнию клинка…
Дядя Гога умолк, подбросил в костер сухих веток. Снова захрапели лошади. Хабаджа встал, взял Тумошину двустволку, выстрелил в воздух.
— Уходи, амш! — крикнул он и рассмеялся, своей шутке.
Блики костра играли на его лице, заросшем белой бородой. Где-то в ней прятался след княжеской шашки.
Лошади успокоились.
— Да… — сказал Ираклий Самсонович. — Мне приходилось бывать в этом ущелье. Но я не знал, что именно там остался лежать мой старый знакомый князь Дадешкелиани…
