Владислав Крапивин - Рыжее знамя упрямства
– Есть одна легенда. Про жонглера…
– Из цирка?– шевельнулся Рыжик.
– Он сперва выступал в цирках, путешествовал по разным странам… Это давно было, в средние века… А потом стал монахом. Решил замолить все грехи: видать, немало у него их накопилось. Ну, сперва все было обыкновенно, монах как монах. А потом стали замечать, что он часто уединяется в часовне, где стояла статуя Богородицы. Почуяли неладное, проследили… И знаешь что увидели?
– Что? – тревожным шепотом сказал Рыжик.
– Он, оказывается, переоделся в свой цирковой костюм и кувыркался перед статуей и жонглировал шарами, бутылками и всякими другими штуками. Старался изо всех сил…
– Да? И его, наверно на костер? – выдохнул Рыжик.
– Сперва хотели… Схватили, руки заломили. "Ах ты богохульник, еретик, продался сатане…" А мраморная богородица вдруг протянула руку и вытерла со лба жонглера пот. Платком, который из каменного сделался шелковым… И все монахи бухнулись на колени. Дошло до них, что Дева Мария благодарит жонглера. Потому что он не просто жонглировал, а дарил Ей самое дорогое, то, что любил больше всего на свете, свое цирковое уменье. Понимаешь, от всего сердца дарил. И неважно, что молитва его была без слов…
– Вот это да… – шепнул Рыжик. – А это по правде было?
– Думаю, что да… А если это даже выдумка, то в ней… все равно правдивая мысль…
Другие ребята тоже говорили между собой. Негромко, так, что не разберешь со стороны, однако уже без похоронной напряженности.
А на заднем сиденье Салазкин, Корнеич и Кинтель говорили про Словко.
– Я вчера просто обалдел, – признавался Салазкин. – Идем под парусами, а он между делом выдает такие… суждения. Конечно, без понимания, на интуиции, но у меня все равно глаза на лоб. Один раз, ничего не зная об интегралах, высказался на этот счет. И о теории рассеяных множеств… когда коснулись нетрадиционных условий… И вообще абсолютно нестандартное мышление, когда речь идет о восприятии мировых констант…
– Ай, дорогой, красиво говоришь. Но непонятно… – сказал Кинтель.
– А мне самому, думаешь, все понятно? Только показалось… что, может, Александр Медведев был в Словкины годы такой же…
– Словко всегда считал себя бездарным в точных науках, – заметил Корнеич. – Даже его мать мне жаловалась.
– Это Людмила-то? – удивился Салазкин. – Вроде, всегда была умная особа. Надо, чтобы Корнеич сделал ей внушение на предмет родительской проницательности…
У колеса
1Салазкин и Кинтель, не заходя в штаб отряда, пересели в "копейку" и уехали. Салазкин спешил в университет, Кинтеля заботили какие-то "личные проблемы".
В кают-компании встретила Корнеича и ребят Аида. Как всегда, рыхлая и лохматая, но с твердо поджатыми губами.
– Даниил Корнеевич, нам надо поговорить.
Корнеич рубанул сразу:
– Если о яхтах, то нет смысла. Наши суда – это собственность флотилии "Эспада". Именно флотилии, а не клуба, как упорно именуют ее в вашем объединении "Солнечный круг". И объединение их не получит.
– Я это уже поняла. Я о другом… Сюда приходил сотрудник милиции, старший лейтенант Юращенко. В офисе "Энергорегиона" кто-то побил стекла на первом и втором этажах. Сегодня, прямо днем.
– Я не бил. Я действую другими методами.
– Я понимаю. Но милиция подозревает наших ребят. В связи с нынешними событиями…
– А-га… В чем еще она их подозревает?
– Не знаю. Пока речь идет об этом…
– У них только подозрения или есть доказательства?
– Прямых доказательств нет. Но… на чем-то же они основываются!
– Они основываются на возможности свести счеты со мной. За мою статью "Писсуары и погоны". О недавних событиях на концерте "Сигизмунда Кары".
– Но при чем здесь дети?!
– Я и говорю, что ни при чем. По крайней мере, наши. Они же не шизофреники, чтобы пускаться на такую авантюру и подводить отряд. Стекла побили наверняка беспризорники, чьим приятелем еще недавно был Тёма Ромейкин… И, кстати, правильно сделали.
– И это вы не стесняетесь говорить при детях!
– Вы же не стесняетесь заставлять барабанщиков выступать на открытии конференции. Той, где будут сидеть глава "Энергорегиона", убившего мальчика, начальник городской милиции, с чьи подчиненные устраивают облавы на подростков, областной министр образования, благословивший новые поборы в школах. И многие другие сановные персонажи с лицами благодетелей и спонсоров…
– Там будут и хирург Протасов, который пытался спасти мальчика! И ваш любимый директор завода Ткачук, который открывает училище для бывших детдомовцев…
– Во-первых, Ткачук ы командировке, в Японии. Во-вторых, из-за училища на него дважды заводили уголовное дело… А Протасов и другие порядочные люди скажут, конечно, чиновничьей братии все, что думают. Но зачем там наши ребята?
– Затем же, зачем сегодня… там, в Октябрьском, – отчеканила Аида. – Для ритуала …
– В Октябрьском не было ритуала, – тихо проговорил Корнеич. – Там было прощание с убитым сверстником… И не касались бы вы этой темы… п-психолог…
Аида встала прямо, как на трибуне.
– Даниил Корнеевич. Вам не кажется, что в педагогическом коллективе кл… флотилии "Эспада" происходит раскол?
– Мне это не кажется. Мне это видится с хрустальной ясностью. Но этот вопрос я предпочел бы обсудить с Феликсом Борисовичем Толкуновым. Его, однако, опять здесь нет, хотя он числится официальным руководителем "Эспады". Какой-то "поручик Киже"…
– Он не числится! – тонким голосом сообщила Аида. – Он выкладывает на "Эспаду" все силы, отрывая себя от университетских дел и докторской диссертации! А сейчас он занят тем, что выходит на…
– Хватит! – глухо взревел Корнеич. – Если я еще раз услышу эту идиотскую формулировку "выходит на…", я предложу вам выйти по такому адресу, что идти будете до конца света…
– И это вы позволяете себе говорить при детях!
Приехавшие из Октябрьского "дети" расселись по углам кают-компании и слушали спор с вежливо-безразличными лицами. Корнеич хмыкнул:
– Но я же не назвал конкретного адреса… Дети, брысь по домам. Завтра к девяти – на причалы, продолжаем гонки.
– Барабаны взять домой, а завтра привезти на базу? – официально осведомился Игорь Нессонов. Он давал понять, что как бы не слышал спора взрослых педагогов.
– Оставьте здесь, Кинтель потом привезет на машине…
Когда вышли на крыльцо, Рыжик смущенно глянул на Словко, на Равиля и Кирилла.
– Я обещал показать ребятам колесо… Всем барабанщикам… Если хотите, пойдемте тоже…
Оказалось, что хотят все. Видимо, уже каждый слышал про колесо Рыжика. Никто сейчас не спросил: зачем идти, что там смотреть? Пошли, будто ждало всех серьезное дело.
Двинулись пешком, той дорогой, что Словко шел в сентябре, когда впервые увидел Рыжика.
Цвел у заборов репейник, горели в зелени желтые головки пижмы, белели ромашки – крупные, будто в лесу. ("Господи, и такие же, как там, у серебристого кораблика… Правильно кто-то выхлестал стекла в офисе, так тем гадам и надо…")
В тесном, укрытом зеленой тенью пространстве между кирпичным брандмауэром и бревенчатой стеной было прохладно и пахло травяными соками. Большущее колесо замерло на оси и похоже, что чего-то ожидало.
– Ух ты… а фонариков я не видел, – вполголоса удивился Словко.
Три жестяных фонарика висели на боковой стороне обода. На тонких стержнях, вбитых в замшелое дерево.
– Сам смастерил? – спросил Кирилл Инаков.
– Сам… – кивнул Рыжик – Потому что с ними лучше… Оно вертится, а они горят…
Фонарики были простенькие, сделанные без особого искусства. В боках высоких консервных банок Рыжик прорезал оконца (видать, немало старался), вставил в них осколки стекол – и обычных, и цветных, – закрепил их жестяными язычками. Дно каждой банки издырявил, как терку, для прохождения воздуха. Сверху приладил проволочные дужки, будто на ведерках. Этими дужками фонарики и были повешены на стержни. Ясно, что, как ни вертись колесо, они будут висеть вертикально.
– А внутри что, свечки? – спросил Равиль.
– Да, бабушкины… Она с ними раньше в подполье лазила, когда еще могла…
Опять же никто не спрашивал, зачем колесо, зачем фонарики. Наверно, по той же причине, по какой никто не спрашивает: зачем луна, зачем деревья… Только огненно-рыжий Мишка Булгаков (то есть Мастер и Маргарита) шепотом предложил:
– А давайте зажжем…
Рыжик опять кивнул. Вынул из стены кирпич, там оказался тайничок. Рыжик достал коробок. Повернул колесо так, что один фонарик оказался совсем низко, у колен. Чиркнул, аккуратно сунул спичку в фонарик, подержал. Вздернул руку, подул на пальцы, улыбнулся:
