Владислав Крапивин - Семь фунтов брамсельного ветра
Здесь, у насыпи, светил еще один фонарь, и в его лучах с крутого склона съезжали на фанерках трое мальчишек, по виду первоклассники. Они были молчаливые и пыхтящие. Потому что съехать-то секундное дело, а забираться наверх – ого какая работа: кряхтишь, срываешься. Я постеснялась карабкаться на глазах у них (скажут: такая лошадь, а туда же…) И спросить дорогу к центру постеснялась. С независимым видом свернула, пошла скрипучей тропинкой вдоль насыпи (мамочка, а зябко-то до чего!) И опять оказалась на темной безлюдной улице. Оглянулась. Ну, что за деревня! Может, это уже не наш город, а какое-то другое пространство? Вроде тех виртуальных миров, про которые любит говорить брат…
Даже не верится, что где-то недалеко большие дома, яркие витрины, рекламы, площадь с толпой вокруг высоченной сияющей елки. Елка в эти вечера все еще сверкает огнями и аттракционы работают во всю, хотя каникулы кончились.
…Они как-то стремительно промчались, эти каникулы. Дни промелькали и провертелись, как огни на каруселях, что рядом с елкой.
Мы ходили туда, на площадь, почти каждый день. Если не было денег на горки и карусели, просто так бродили в толпе, смотрели, как вертятся, качаются и скользят по ледяным спиралям другие. Радовались коротким бурным фейерверкам, которые часто вспыхивали по краям площади. Томчик, когда начиналась пальба и вспышки, вздрагивал и незаметно прижимался ко мне, но терпел.
Мама рассказывала, что, когда она была школьницей, все новогодние развлечения у городской елки были доступны для каждого, без билетов. А сейчас много не покатаешься, если в карманах пусто. Особенно на ледяных “американских горках”. Билет на них стоил аж пятьдесят рублей! Однажды мы по всем карманам наскребли бумажки и пятаки-монетки и набрали эти полсотни. Купили билет и со смехом разыграли его в “морскую лотерею” (с выбрасыванием растопыренных пальцев).
Билет достался Томчику!
Все стали виновато смотреть в сторону. Ясно же, что не очень храбрый Томчик забоится лезть на верхотуру и со свистом нестись оттуда по ледяным спиралям. Конечно, это не настоящие “американские горы”, поменьше и без “мертвых петель”, но все-таки… Надо было как-то искать деликатный выход.
– Томчик, тебе же нельзя! – нашлась Люка. – Мама говорила, что у тебя слабый этот… вестибулярный аппарат и частые головокружения!
Но Томчик, оказывается, не боялся! Он возмутился. Сообщил, что его вестибулярный аппарат (этот термин он выговорил без запинки) в полнейшем порядке, пусть Лючка не фантазирует. А если ему не хотят отдать выигранный билет, то это совершенно бессовестно и он пойдет домой.
Томчика наперебой успокоили и радостной толпой проводили ко входу на “посадочную площадку”. Но могучая контролерша в тулупе непререкаемо заявила, что детей до двенадцати лет на этот аттракцион без взрослых не пускают. Напрасно Томчик звонким от отчаяния голосом врал, что ему уже “давно двенадцать!”
– Отойди мальчик, не мешай проходу…
С высоченных ледяных хитросплетений летели вопли восторга и страха. Томчик обиженно мигал. Мы стали оглядываться: как найти для Томчика взрослого партнера – подобрее и понадежнее на вид?
– Вон ваш учитель! – вдруг обрадовался Лоська.
– Дмитрий Витальевич, здравствуйте, – возликовали мы все.
Наш географ был с девушкой лет семнадцати, симпатичной такой, в белой пушистой шапке и в шубке с меховой оторочкой – ну прямо снегурочка. Он сказал, что это его двоюродная сестра, приехала на каникулы из Омска.
– Увидела эту верхотуру и тащит на нее меня, поскольку одна… гм.. опасается.
– Ничуть не опасаюсь, просто вдвоем веселее!
Конечно же мы уговорили их прихватить Томчика!
– Пошли, племянничек, – сказал Дмитрий Витальевич. – Буду держать тебя в охапке, чтобы ты не усвистал куда-нибудь в соответствии с центробежными законами… – А сестре объяснил: – Я осенью в телеспектакле играл дядюшку этого отважного юноши…
Когда они “спустились с небес”, глаза Томчика храбро блестели, а лицо было розовым – то ли от недавнего встречного ветра, то ли от преодоленного страха.
– Какой отчаянный ваш Томчик, – сказала снегурочка Лена. – Я несколько раз верещала, а он только хохотал по-пиратски: “Ха! Ха! Ха!”
Дмитрий Витальевич сказал:
– Лена робко интересуется: нельзя ли ей побывать на премьере “Гнева отца”? Данное мероприятие, насколько мне известно, послезавтра?
Мы заверили, что “обязательно можно”, хотя это не настоящая, а только предварительная премьера.
2
В самом деле, до официальной премьеры было еще далеко. На восьмое января назначили только рабочий просмотр наскоро смонтированного материала – для тех, кто участвовал в съемках и кто помогал – готовил костюмы, мастерил страшилище, настраивал магнитофоны. Собралось человек тридцать. В “зеленую” гостиную специально принесли большой телевизор из директорского кабинета.
Ну, честно говоря, мне понравилось то, что мы сняли. Пусть склейки эпизодов были еще неаккуратные, пусть музыка местами была подобрана наспех, пусть звук иногда барахлил, это было не главное. Главное – Томчик. Как он играл… У меня порой в горле чесалось от слез…
Когда пленка кончилась, все захлопали. Громко так! Только Томчик сидел с опущенной головой и розовыми ушами.
Федор Федорович покашлял и сказал:
– Мне, с одной стороны, неловко высказываться, поскольку я сам участник, хотя и в эпизодической роли… но я, как директор, а не как актер… да… Думаю, мы можем смело предложить эту вещь на весенний конкурс детских студий…
И все захлопали снова.
Петруша сказал, что с этого предварительного экземпляра спектакля он сделал копию. И что ее справедливо вручить главному исполнителю. Томчик стыдливо засопел и начала было, отказываться: “почему мне…”, но я шепнула:
– Мы потом у тебя перепишем для всех…
Кроме кассеты, Петруша подарил Томчику… знаменитый черный револьвер.
– Если пока уши болят, просто повесишь на стенку. На память. А подлечишься – и пали на здоровье.
О настоящей “болезни” Томчика он так и не знал. Или делал вид…
На следующий день Томчик мне (один на один) поведал, что показал “Гнев отца” дома.
– Отец удивился: “Неужели ты по правде стрелял?” Я… соврал, что да…
– Ты не соврал, а просто опередил события, – успокоила я. – Научишься потом и покажешь отцу…
– Ага… А пока я спрятал наган за сундук в кладовке. А патроны еще дальше…
Суета и мельканье всяких дел отодвигали мысли о Пашке. Но совсем тревога не забывалась. Нет-нет, да и пробьется холодной струйкой. А по вечерам случалось, что совсем тоска. Уехал полтора месяца назад – и ни письма, ни телеграммы…
Может, позвонить на почту? Мол, не залежалось ли у вас среди пачек новогодних поздравлений письмо из далекого сибирского Яхтинска?
Но было страшновато. Скорее всего услышу в ответ: не мешай работать девочка, мы свое дело знаем…
Однажды я все же не выдержала… Было около шести вечера, мама еще не пришла, Илья тоже. Почтовое отделение работает (я это знала) до семи. Позвоню! Ну, не съедят же!..
Я села в прихожей у столика с телефоном. Номер отдела доставки я знала давно – он был похож на номер нашего прежнего телефона, потому что в одном районе, по соседству. Только две последние цифры разные. У них “семьдесят три”, а у нас “одиннадцать”.
Я стала медленно нажимать кнопки. Одна… две… три.. четыре.. пять.. шесть… Мне казалось, что, если набирать старательно и не торопясь, будет больше шансов на удачу (на какую удачу-то?.. Ненормальная.)
Ну, конечно! Длинные гудки, трубку никто не берет. Одни обещания только, что работа до семи, а сами, небось, разбежались уже по домам. Потому и писем не дождешься… Хотя… вот балда-то! Я же машинально набрала не номер почты, а старый домашний!
Мне опять представилась пустая темная комната (лишь месяц в окошке), дребезжащий аппарат на подоконнике. Кто к нему подойдет-то? Разве что рабочие, которые начали там ремонт? Но едва ли начали! Пока это ведомство раскачается… Да и седьмой час уже…
Так я размышляла, слушая, как гудит пустое телефонное пространство. Пусть гудит. Все равно там никого нет… А вдруг есть?
Вдруг все-таки есть? Что, если в оставленной квартире поселился косматый и рыжий от ржавчины железнодорожный гном – из тех, которые обитают под насыпями и в старых вагонах на запасных путях?.. Мне в голову иногда “впрыгивали” такие вот стремительные сказки. В самые неожиданные моменты. И я тут же явно представила, как длиннобородое низенькое существо в колпаке с кряхтеньем выбирается из кладовки, ковыляет к окну. Берет трубку. “Алло…”
– Алло! Извините, что я не сразу подошла. Звонок тихий, а я на кухне…
Я чуть не упала с табурета.
Голос был женский. Я словно увидела пожилую, похожую на библиотекаршу Анну Григорьевну, тетеньку.
– П… простите… я, кажется ошиблась. То есть набрала случайно… Это двадцать три, семьдесят один, одиннадцать?
