Эдуард Веркин - Кусатель ворон
Пятахин сдвинулся в сторону, Капанидзе продолжил.
– Всего, значит, волки искусали, – продолжил Капанидзе.
И сам не удержался, достал из кармана яйцо и тоже стал есть.
– Волки его искусали, он потерял почти всю кровь и три дня полз по лесу. И вот когда он собрался уже помирать…
Капанидзе поднялся с табуретки и принялся ходить по веранде с драматическим видом, чистить в ладонь яйцо и шевелить в задумчивости лбом, а все мы стали на него смотреть. Потому что у Капанидзе был интересный голос, я это только сейчас заметил. Такой, который можно слышать по радио и по телевидению, когда про тайны тамплиеров рассказывают или про пришельцев, как они всяких шизодов похищают и выкачивают у них желудочный сок. Как-то хочется слушать.
– И вдруг Ефим увидел оленя, – сказал Капанидзе. – Старого такого, с поломанными рогами и с разорванным брюхом. Олень тащился по лесу, хрипел и умирал, кишки почти вываливались. Этот олень поглядел на Ефима…
– Как Жохова на меня, – вставил Пятахин.
Капанидзе поглядел на Жохову. Та покраснела, смутилась и едва не подавилась яйцом.
– И ушел дальше, – продолжил Капанидзе. – А Ефим совсем потерял сознание и упал в мох. Сколько он так пролежал – неизвестно, однако, когда очнулся, увидел, что перед ним стоит олень. Это был тот самый олень, со сломанным рогом. И на брюхе у него были свежие затянувшиеся шрамы, и вообще олень выглядел здоровым. Тогда Ефим собрал все свои силы и пополз по оленьим следам. Он полз и полз, а потом вдруг выполз к роднику.
Пауза.
Со стороны леса послышался протяжный печальный звук, похожий на предсмертный стон собаки Баскервиллей. Я подумал, что это тоскует страус Прошка, тоскует по своей далекой и недостижимой жаркой родине, замерзая среди сиротливых русских болот.
– Совсем небольшой родничок, может, в ведро шириной.
Капанидзе показал руками.
– Иван-чай вокруг, золотой корень, другие травы. Вода синяя-синяя, спокойная-спокойная. Ефим дополз и лицом прямо в воду упал, стал пить, пить. И вдруг чувствует – ничего у него не болит. Ни руки, ни ноги, ни голова. И жар вроде как прошел, и вообще раны затянулись.
Капанидзе замолчал.
– Тогда Ефимка и понял, что не простой он родник нашел, совсем не простой, а с живой водой.
– Как это? – спросила Жохова.
– Живая вода, – повторил Капанидзе. – Вполне себе обычная штука. Только редкая. Стоит выпить немного – и будешь жить долго и без болезней.
– Биологический регулятор, – авторитетно пояснил Гаджиев. – Такое бывает.
– Но Ефим нашел не просто живую воду, – Капанидзе перешел на шепот.
Он оглядел всех нас как-то по очереди и зловеще улыбнулся.
– Он нашел что-то другое, – сказал Капанидзе. – Что-то совсем…
Жохова вдруг подпрыгнула и выбежала с веранды, подавилась, наверное. Или все-таки клоп закусал.
А Капанидзе продолжил:
– Вернулся Ефим домой и стал жить. И все у него в жизни дальше получалось очень и очень хорошо. Женился удачно, красавицу редкую за себя взял, и дети у него умные и красивые получились, все профессорами стали. И прожил сам долго, сто десять лет почти – и никогда-никогда не болел, в сто лет ось от вагона на плечи забирал. Богато прожил, все у него было, скота много и амбары полные, и червонцев царских скопил в чугунах. В своей постели помер, книжку читал про Анжелику, прочитал, улыбнулся и помер. Вот так.
Мы молчали. Нкоторое время. А потом, через минуту, Снежана спросила осторожно:
– И что все это значит?
Капанидзе пожал плечами. Взял табуретку, посмотрел, отбросил в сторону, во двор.
– А чего непонятного? – спросил Гаджиев. – По-моему, все понятно. Говорю же, биологический регулятор.
– Мне ничего не понятно, – сказал Листвянко. – Все очень даже непонятно. Если это не совсем живая вода, то какая тогда?
– Сказки все это, – сказал я. – Ключ здоровья и счастья в одном разливе?
– Точно, – кивнул Капанидзе. – Ефим так и говорил. И здоровье, и счастье, и вообще, удача.
– Что за ручей? – спросила Александра, отряхивая с пальцев яичную скорлупу.
– Источник вечной жизни, – пояснил я.
Александра не поняла. Наверное, решила, что я это образно.
– И где же этот ключ? – поинтересовалась Снежана.
Капанидзе пожал плечами сильнее.
– Пересох, – заключил Пятахин. – Могу поспорить. Так ведь всегда бывает, какому-то Ефиму здоровье и полные амбары, а простому русскому поэту…
Пятахин продемонстрировал нам всем кукиш.
– Там где-то, – Капанидзе махнул в сторону леса. – Ефим перед смертью карту нарисовал, но к местности привязок нету. Поэтому никто и не нашел до сих пор.
– Нам поискать, что ли? – задумчиво спросил Листвянко.
Я быстро оглядел остальных. Судя по лицам, идея поискать ручей бессмертия получила одобрение. Каждый быстро представил, что он будет делать с деньгами, здоровьем и вечной жизнью, каждому это понравилось. А кому бы не понравилось? Даже Рокотова с Герасимовым, птенцы суровых баторских скал, и те хотели жить долго и счастливо, к тому же у них тубер, им здоровье совсем не помешает.
Я и сам был не против. В автобусе ехать надоело, то жарко, то сопли от кондиционера разбегаются, все эти мероприятия успели достать…
А тут хорошо. И воздух… Наверное, тут все же кедры. Фитонциды в воздухе разлиты, лень от них развивается… А может, не от них, может, от самого места, не хочется никуда ехать, даже барак выглядит как-то празднично. Но Жмуркин вряд ли разрешит здесь пожить. У него есть план, у него ответственность, у него отчеты.
– Можно и поискать, – сказала Снежана.
– Можно поискать, – неожиданно подхватила Жохова.
– Жохова, ты что, разве не счастлива? – ухмыльнулся Пятахин. – А, ну да, грезы любви…
– Родник – это интересно, – добавила вдруг Александра.
Дитер и Болен переглянулись и согласно кивнули.
Вот это да.
– А я всегда хотел родник найти, – хлопнул в ладоши Лаурыч. – Я по телевизору видел, это здорово. Говорят, если ты находишь родник – это к счастью.
– Его многие ищут, – сказал Капанидзе. – Дрынов вон каждое лето в леса уходит и прочесывает, прочесывает, наверное, раза три уже все тут прочесал. И с лозой, и с металлодетектором…
– А с детектором-то зачем? – не понял Гаджиев.
– Клады Ефимкины, – пояснил Капанидзе. – Ефим вроде как три котелка с золотом зарыл – вот металлодетектер и нужен. А родник лозой, конечно, щупает.
– И не нашел? – утвердительно кивнула Снежана. – Ни кладов, ни родника?
– Не, – усмехнулся Капанидзе. – Их не взять ни металлоискателем, ни лозой. Они бродячие.
– Это как? – спросил Листвянко.
– Да просто. Ключ, он же под землей извивается, а на поверхности только выходы. Сегодня может в одном месте, завтра в другом. Не очень-то и найдешь. А может и вообще закрыться на несколько лет. Русло зарастает, как и не было. А клады заколдованы – кому хотят, тому и дадутся. Конечно, где-то есть карта…
– Вот эта? – спросил Лаурыч.
Он сунул руку в карман и достал нобольшой свернутый вчетверо лист.
– Просыпаюсь – гляжу, бумага… – Лаурыч вручил карту Капанидзе.
Капанидзе развернул, посмотрел.
– Где взял? – с завистью поинтересовался Пятахин у Лаурыча.
– В стене, – признался Лаурыч. – Прямо у меня над койкой торчала, руку протянул – и…
– Ненастоящая, – Капанидзе вернул карту Лаурычу. – Я таких много видал. Копия, причем далеко не первая. Дело в том, что карту самого Ефима так часто перерисовывали, что в конце концов все стали путаться…
Я забрал карту у Лаурыча.
Бумага в клеточку, пожелтевшая, то ли от времени, то ли от дыма. Ручьи, болота, кружочки, крестик. На самом деле ничего конкретного, таких болот в округе, наверное, десятки…
Карту неожиданно взял Болен. Настойчиво вытянул из моих пальцев и принялся разглядывать на солнце. Вертеть и так и сяк. Остальные следили за ним…
С надеждой на торжество немецкого разума.
А вдруг действительно целебный родник? А еще лучше родник счастья. Хлебнешь чутка, и будет тебе на всю оставшуюся жизнь радости.
– Кажется, немец в картах сечет, – шепнул Пятахин. – Сейчас нам все по-немецки наищет, учись, Бенгарт.
Наглеть стал мон шер Пятахин, в очередной раз замечаю. Вольный воздух смущает нестойкие рассудки. Ладно.
Болен написал что-то в блокноте, передал Александре.
– Кассиус говорит, что вот эти два ручья, – Александра показала ручьи на карте, – вот эти два ручья явно текут в разные стороны, хотя находятся недалеко. Значит, тут…
Александра указала пальцем в карту:
– Тут должен быть холм.
Все стали как-то собираться вокруг карты. Сдвигаться, сплачиваться, даже Жохова, и та внезапно оказалась в первых рядах, и все смотрели в карту, а Лаурыч даже пытался издали ее понюхать.
– Есть тут и холмы, – кивнул Капанидзе. – Но там никаких больших ручьев нет.
– Они могли и зарасти, ты же сам говорил, – напомнил я.
– Могли, – согласился Капанидзе. – В холмах всегда странно…
