Константин Сергиенко - Белый рондель
Передавая привет от отца Больцагеля, я не слишком задумывался, к чему это приведёт. Случай для путешественника значит немало. Я вовсе не знал никакого отца Больцагеля, но знал, что привет от него откроет дом Трампедаха.
Когда на харчевню близ Вендена напали грабители, я невольно услышал разговор двух спутников за дощатой перегородкой. Они, видно, не знали, что перегородка тонка, а я лежал тихо.
— Скажешь ему: «Привет от отца Больцагеля», а он ответит: «В добром ли здравии отец Больцагель?», тогда говоришь: «Я видел его неделю назад в Вендене». Он даст приют и расскажет, как обстоит дело.
— Верный ли человек Трампедах?
— Он получил тысячу талеров.
— С кем ещё знаться в Дерпте?
— С ливонцами через Трампедаха.
— Как он выглядит?
— Тощий немец, лицо с желтизной. Впрочем, это неважно. Трампедаха знает любой. Твоё дело проверить и через неделю обратно. Я же направлюсь в Ревель…
Они не успели договорить, раздались дикие крики, выстрелы — летучая шайка, каких много теперь в Лифляндии, запалила харчевню. Почти на моих глазах говорившие были убиты, я же успел ускакать.
Добавлю ещё, что неосторожный разговор вёлся по-шведски, так что я отчасти мог представить, кому служит дерптский рыцарь Гуго Трампедах.
— Итак, не пора ли к делу?
Он взял в руки свечу, и мы двинулись по тёмным коридорам. Не слишком хотелось вникать в дела Трампедаха, но другого не оставалось. Впрочем, я любил опасные повороты.
В подвале Трампедах открыл одну из комнат. Она была завалена оружием. Шпаги, сабли, протазаны, алебарды и даже мечи. Горами лежали доспехи, нагрудники, шлемы, шишаки, кольчуги. Аркебузы, мушкеты, пороховницы — чего тут только не было, даже маленький фальконет.
— Это много или мало? — спросил Трампедах, поднимая свечу.
— Смотря для скольких солдат, — ответил я осторожно.
— В гарнизонном отряде половина саксонцев, они не вступятся за поляков. Ждут ещё небольшой отряд из Варшавы, у шляхты будет пятьсот сабель.
— Сколько у вас?
— Сабли нам не нужны. — Трампедах усмехнулся. — Людей будет достаточно, чтобы при штурме вы не потеряли ни одного волонтёра.
— А что же пушки? — Я начинал входить во вкус.
— Пушки? — удивился Трампедах. — Но что значат пушки без прислуги? Мы постараемся, чтобы не зажёгся ни один фитиль.
— Одних заверений мало, дорогой Трампедах, — сказал я. — Тысяча талеров немалые деньги. И кстати, зачем вы принимаете в доме поляков?
— Не забывайте, что они хозяева, — ответил Трампедах. — А этот сумасброд просто берёт меня осадой, он волочится за моей служанкой.
— Неосторожно было отправлять её на шведскую сторону. Вы держитесь слишком открыто.
— Нет, нет, — сказал Трампедах. — Я отослал её в другое место.
— Тысяча чертей! Зачем же говорить поляку про шведскую сторону? У него могут возникнуть подозрения.
— Кавалек юнец, — сказал Трампедах, — не обращайте внимания.
— Оставим Кавалека, — сказал я. — Приготовьте мне тёмный плащ и голландскую шляпу, в этом наряде я слишком заметен. Здесь не пристало играть роль знатного путешественника.
В последнем я не слишком отклонился от правды. Да, я был путешественником, я всем представлялся как путешественник, но отчасти играл эту роль, поскольку до сих пор не знал своего назначения. Я словно искал, что-то искал, колеся по Европе, и воспоминание о другом странном мире тревожно вплывало в сознание по ночам.
Словно блестящие чётки, перебирал я картины своего бесконечного пути. Вот свита английского посланника, в которой нашлось для меня место, когда шестидесятипушечный «Ливерпуль» резал бискайскую волну, направляясь к испанским берегам.
Тополя на Прадо, где по изумрудным лужайкам маршируют оркестры, гарцуют всадники на андалузских скакунах и завывание рожков Les grandes monterias — большой королевской охоты оглашает мадридский небосклон.
Бал масок во Флоренции, фейерверк в Милане, рыцарский турнир в Гейдельберге… В Париже я проводил вечера в голубой гостиной салона Рамбуйе. Там-то я и увидел, что низкое сословие ещё не преграда для положения в свете. Взять хотя бы мадам Опиталь — она ведь начинала прачкой, ни больше ни меньше, но яркая её красота быстро нашла поклонников. Да и мадам д’Эстре, жена маршала Франции, родилась в семье ростовщика.
Наш век не щадил дворянства, Ренессанс окропил чёрствые души воителей. Тонкие впечатления стали в моде. Дворяне погружались в кареты и отправлялись путешествовать. Путешествие одно из самых уважаемых занятий в наше время. «Кто вы, месье?» — «Я путешественник». — «О, это так романтично!» Романтично, но и накладно, если не сказать — опасно. Чтобы путешествовать вволю, нужно иметь свободное время, деньги и хорошие пистолеты, вот почему простолюдин не отправится в мягком дормезе по Европе. Путешественников любят при дворах, они много видали, могут рассказать забавное.
Да, впечатлений у меня хоть отбавляй. Европа воюет взахлёб. Однажды я попал в самую настоящую баталию с грохотом пушек, атаками конницы. Карета застыла на дороге, успех был то на одной стороне, то на другой. Забравшись на крышу кареты, я наблюдал это яркое зрелище с посвистом пуль, скрежетом сабель и воплями. «Кто вы, сударь? — кричал по-немецки рослый драгун. — Убирайте карету, здесь бьются?» «Эй, вы! — кричали по-датски. — Отъезжайте, сейчас атакуем!»
Сколько раз меня грабили, я уж не помню. Без нужды я не пускаю в ход пистолеты, но бывают и пистолеты не в помощь, тогда приходится спасаться бегством или расставаться с кошельком.
За Альпами и Пиренеями много красивых мест, но каждое лето я направлялся в Дерпт. В унылом, вечно разграбленном, завоёванном кем-то Дерпте меня словно ждали, и сладкое чувство охватывало меня, когда приближались бурые городские стены. Что-то происходило со мной, как только я проезжал ворота. В сознании начинало мелькать знакомое, но забытое, и я пытался оживить это, вглядываясь в окна, дома, лица прохожих. Дело в том, что родился я в Дерпте.
Да, здесь я родился, но жил недолго, а потом семья наша переселилась в Голландию. Мы часто переезжали с места на место, дед занимался возведением укреплений и дело это знал хорошо. Его приглашали то в один город, то в другой, отец ему помогал, и таким образом, не достигнув и совершеннолетия, я побывал во многих городах Европы. Умер дед, за ним и отец, а я всё еду и еду по свету, не могу остановиться и уж не знаю, когда у меня будет свой дом и когда пропадёт жажда дороги.
В Дерпте дед мой построил форбург[5]для епископата и несколько домов зажиточных горожан. Я это знал по рассказам, сам же был слишком мал и помнил о Дерпте совсем немного. Осталось лишь смутное влечение к городу детства.
Тут я бродил без конца. Тарту, Тарбета, Торбата, Дорпета, Дорпат — как только его не называли! Хочешь, зови Дерпт, хочешь, Тербт. Названия встают с ног на голову, перекатываются, словно камешки во рту. Но в одних ли названиях дело? Вот что писал о нём дед, а записки те сохранились: «Этот печальный город в полном смысле стоит на костях и развалинах. Ройте, где вздумается, в черте его и даже за чертою, непременно наткнётесь на груды человеческих костей, обломки оружия, на бронзовые и железные предметы. Я провёл здесь два года, возвёл несколько построек и каждый раз сталкивался со следами боёв пожаров и мора. Когда укрепляли фундамент ратуши, а рыть пришлось достаточно глубоко, на сажень и более, выгребли множество костей младенцев, погибших, очевидно, от какого-то несчастья, а возможно, загубленных очередными завоевателями. Что ж, в этом нет ничего удивительного. Невозможно и перечислить, сколько раз город подвергался совершенному уничтожению, сколько раз в нём оставалось считанное количество жителей, в то время как остальные ложились в землю».
Дед мой ещё не знал, как близки очередные страдания города, ведь в те времена жилось тут вполне сносно.
Я приезжал и ни с кем не входил в отношения. На постоялом дворе назывался не своим именем или не назывался вообще, а потом уезжал в Ревель и ждал корабля в Скандинавию.
Так было до прошлого лета. А прошлым летом я увидел Анну.
Отодвинув жёлтую портьеру, я смотрел из окна своей комнаты на брусчатку Ратушной площади. И вот на ней горожанка, дочка ремесленника или мелкого торговца, если судить по наряду. На голове тёмный чепчик шаперон, свободное платье с каймой, белый отложной воротник, на ногах башмаки с бантами.
Несла эта девушка за плечами берестяной короб. Я, конечно, не собирался рассматривать её лицо, но она сама посмотрела в окно. Словно удивило её что-то, она так и застыла с поднятой головой, а потом убежала.
Спустя какое-то время она возвращалась обратно, я всё ещё был у окна, и снова она замерла на мгновение, увидев меня за портьерой.
