Александр Власов - Армия Трясогузки
— Хватает.
— Полгода назад… — продолжал Платайс, но так и не закончил фразу, махнул рукой, будто отрубил что-то, и произнёс совсем другим тоном: — Нет! Не время… Простите.
ВЕРБОВКА
Было совсем темно. Улицы опустели. Невесело светились в окнах редкие огоньки. Посвистывал холодный ветер.
За железнодорожным депо, в тупике между сложенными в штабеля шпалами, мелькнули две тени.
— Здесь должен быть. Больше негде! — прошептал беспризорник в английском френче и заботливо предупредил своего дружка: — Не упади — проволока!
— Не упаду!
Беспризорники пробирались к выгребным ямам. В холодные ночи ямы служили для бездомных спальней. Днём туда выгребали горячий шлак из паровозных топок. Спёкшаяся гарь и пепел долго хранили тепло. В самые трескучие морозы в ямах можно было отлично выспаться.
Мальчишкам повезло: в первой же яме они нашли того, кого искали. В темноте слышалось спокойное посапывание. На рогоже, брошенной поверх шлака, кто-то спал. Рядом лежала гитара.
— Он! — шепнул старший беспризорник.
Младший бросил вниз горсть песку. Жалобно зазвенели струны. Парнишка проснулся, сел и испуганно уставился на непрошеных гостей.
— Вылазь! — строго приказал старший беспризорник.
Квартирант выгребной ямы поднялся, схватил гитару, выпрыгнул наверх и припустился со всех ног по путям. Он подумал, что пришли постоянные хозяева «спальни».
Мальчишки догнали его. Старший подставил ногу, и паренёк упал.
— Бейте… Только гитару не троньте!
— Жрать хочешь? — неожиданно спросил старший беспризорник.
Парнишка недоверчиво поглядел на мальчишек. Только сейчас он узнал их: это они дали ему кусок сахару! Он робко улыбнулся и коротко произнёс:
— Ага! Хочу!
— Ещё раз побежишь — догонять не будем! Останешься голодным! — пригрозил старший беспризорник. — Иди за нами.
Молча дошли до сада, чуть освещённого окнами трактира, в котором каждую ночь пьянствовали колчаковские офицеры.
Старший беспризорник приказал пареньку с гитарой сесть на скамейку, на самое светлое место, а сам устроился в тени, заложил ногу на ногу, важно закачал носком ботинка и сказал:
— Начинай допрос, Мика!
Услышав про допрос, парнишка прижал к себе гитару и съёжился.
— Не бойся! — покровительственно произнёс младший беспризорник. — Отвечай: где жил?
— В Чите.
— Отец, мать есть?
— Нету, — всхлипнув, ответил парнишка и взмолился: — А пожрать-то когда дадите?
Старший беспризорник нахмурился.
— Спрашиваем мы! — одёрнул он паренька и ещё чаще закачал ногой.
— Продолжай, Мика, допрос.
— Что с ними?
— Колчаковцы замучили…
Парнишка заплакал. Заморгал глазами Мика. У него запершило в горле, и он никак не мог задать следующий вопрос.
— Ну! — поторопил его старший беспризорник.
— Годен он, Трясогузка! Сразу видно — годен! — вырвалось у Мики, и он тотчас получил затрещину.
— Кличку командира вслух не произносят! — назидательно сказал старший и, снова заложив ногу на ногу, закачал носком ботинка.
За эту привычку он и был прозван Трясогузкой — пичугой, которая всегда покачивает хвостом.
Мика насупился, упрямо поджал губы, но пререкаться с командиром не стал и продолжал допрос:
— Как звать?
— Ленькой! — соврал паренёк.
Горький опыт научил его скрывать настоящее имя. Обычно, узнав, что он цыган, беспризорники охотно брали его в компанию, заставляли плясать и петь без отдыха, а вечером отнимали и делили между собой все, что он получал за день. Но смуглый цвет лица и чёрные курчавые волосы часто подводили паренька.
— Цыган? — спросил Трясогузка.
— Нет!
— Врёшь! Вижу, что цыган!
— Не цыган! — паренёк соскочил со скамейки. — С голода сдохну, а цыганом не буду!
Трясогузка удивлённо спросил:
— А чем плохо, если цыган?
— А чем хорошо? — горячился паренёк.
Трясогузка пожал плечами.
— Ни плохо ни хорошо… Обычно!
Ответ получился неубедительный. Трясогузка почувствовал это и рассердился.
— Есть у меня начальник штаба или нет? — повысил он голос.
— Есть! — отозвался Мика.
— Я, что ли, должен за тебя работать?.. Разъясни ему!
Мика взял цыганёнка за руку, усадил на скамейку и с детской простотой сказал:
— А нам все равно — кто ты. Лишь бы не белый, не трус и не вор!
— Будем звать тебя Цыганом, чтоб привык! — категорически заявил Трясогузка.
Парнишка промолчал.
— А теперь поклянись! — потребовал Мика. — Если струсишь, — гроб тебе сосновый, если тайну выдашь, — гроб осиновый, а если украдёшь без разрешения командира, — жевать тебе сырую землю три дня и три ночи!
Цыган с дрожью в голосе повторил страшную клятву и добавил от себя:
— Чтоб мне сорваться в тройном сальто с поворотами!
Трясогузка выслушал его и встал с такой торжественностью, что и Цыган поднялся со скамейки.
— Принимаем тебя в нашу армию! — произнёс Трясогузка и протянул новобранцу руку.
ПОДВАЛ
За городом, на берегу реки, чернели развалины сгоревшего дома. Когда-то тут жил богатый купец. После революции он сжёг свой дом, а сам уехал в Японию. В сухую погоду ветер поднимал над пепелищем тучи чёрной пыли и нёс их в лес. Обугленные бревна торчали, как ребра скелета. Уродливо скрученные железные балки топорщились в разные стороны.
Никому и в голову не приходило, что под обгоревшими остатками дома в каменном подвале сохранился склад.
Очутившись зимой в незнакомом городе, Трясогузка набрёл на пепелище, переночевал за грудой кирпича, а наутро случайно обнаружил лаз, который вёл в подвал. Там лежали мешки с сахаром, крупой и сухарями, валялись рулоны белого батиста, висели копчёные колбасы, а в дальнем углу высилась пирамида небольших бочек с порохом.
Не рассчитал купец. Он надеялся, что огонь доберётся до пороха — и тогда от склада не останется ничего. Но каменные своды подвала не обрушились от пожара.
Два дня не вылезал Трясогузка из подвала — отъедался и отсыпался. На третий день он решил создать армию из беспризорников и отомстить за отца, расстрелянного белыми под Харьковом, за мать, умершую от тифа на далёком безымянном полустанке.
Беспризорников в городе было много. Одни уезжали в поисках хлебных и тёплых мест, другие приезжали в теплушках, в угольных ящиках, а то и прямо на буферах товарных вагонов.
Трясогузка не торопился. Он долго и тщательно выбирал будущего помощника.
Однажды Трясогузка бродил по путям на станции.
— Папа! Па-а-па! — долетело до него.
У платформы на деревянном сундучке стояла девчонка и испуганно звала отца. А рядом дрались беспризорники. Двое колотили третьего — самого маленького. Увёртываясь от ударов, он не выпускал из рук небольшой пакет, перевязанный верёвкой.
— Папа! — ещё раз крикнула девчонка. — Скорей!
К платформе спешил мужчина. Два беспризорника исчезли, а третий почему-то не побежал.
«Растерялся! — подумал Трясогузка. — Ох, и будет ему!»
Мужчина схватил мальчишку за шиворот и выхватил пакет.
Девчонка соскочила с сундука.
— Отпусти его, папа! Если б не он, они уворовали бы весь наш хлеб.
Отец отпустил мальчишку. Беспризорник подтянул штаны, окинул мужчину оскорблённым взглядом и молча пошёл прочь.
— Хочешь хлеба? — крикнул мужчина.
Беспризорник не оглянулся.
— Мальчик! — позвала девчонка.
Но беспризорник так и ушёл.
Он очень понравился Трясогузке. Это был Мика. Ему первому командир будущей армии доверил свою тайну и назначил его начальником штаба. Они вдвоём подготовили крушение поезда. Конечно, ни тот ни другой не знали, что под откос свалится состав с карательным отрядом. Но они не боялись ошибиться: по железной дороге ездили только колчаковцы.
Флажки придумал Трясогузка. Надписи делал Мика. Им хотелось, чтобы самому Колчаку донесли о существовании новой армии, которая объявила беспощадную войну всем белякам.
Третьим в армию был принят Цыган.
Его привели к сгоревшему дому, втолкнули в тёмный лаз, и он полз
вперёд, пока не провалился в какую-то дыру. Удар был мягкий — под люком на полу подвала лежала охапка соломы. Даже гитара не сломалась.
Цыган услышал, как один за другим спрыгнули Трясогузка и Мика.
— Это наш штаб! — послышался голос командира.
Вспыхнула спичка. Загорелась свеча. Цыган огляделся. Развешенные по стенам гирлянды баранок и связки копчёных колбас ошеломили его. Он, как слепой, начал ощупывать и нюхать колбасу. Наконец он вцепился в неё зубами, откусил, сколько мог, подпрыгнул, ударил по струнам гитары и пустился в пляс.
— Парад алле! — кричал Цыган. — Оркестр — туш!
Командир и начальник штаба с опасением смотрели на своего бойца: не сошёл ли он с ума? Но Цыган плясал от неудержимой радости, которая охватила его, когда он понял, что больше голодать не придётся.
