Джоан Роулинг - Гарри Поттер и философский камень
Мопед был исполинских размеров, но сидевший на нём человек был ещё больше. Он был почти вдвое выше обычного мужчины и по меньшей мере в пять раз шире. Попросту говоря, он был непозволительно велик, и к тому же имел дикий вид – спутанная борода и заросли чёрных волос практически полностью скрывали его лицо. Его ладони были размером с крышки от мусорных баков, а обутые в кожаные сапоги ступни – величиной с маленьких дельфинов. Его гигантские мускулистые руки прижимали к груди свёрток из одеял.
– Ну наконец-то, Хагрид. – В голосе Дамблдора явственно слышалось облегчение. – А где ты взял этот мопед?
– Да я его одолжил, профессор Дамблдор, – ответил гигант, осторожно слезая с мопеда. – У молодого Сириуса Блэка. А насчёт ребёнка – я привёз его, сэр.
– Всё прошло спокойно?
– Да не очень, сэр, от дома, считайте, камня на камне не осталась. Маглы это заметили, конечно, но я успел забрать ребёнка, прежде чем они туда нагрянули. Он заснул, когда мы летели над Бристолем.
Дамблдор и профессор МакГонагалл склонились над свёрнутыми одеялами. Внутри, еле заметный в этой куче тряпья, лежал крепко спящий маленький мальчик. На лбу, чуть пониже хохолка иссиня-чёрных волос, был виден странный порез, похожий на молнию.
– Значит, именно сюда… – прошептала профессор МакГонагалл.
– Да, – подтвердил Дамблдор. – Этот шрам останется у него на всю жизнь.
– Вы ведь можете что-то сделать с ним, Дамблдор?
– Даже если бы мог, не стал бы. Шрамы могут сослужить хорошую службу. У меня, например, есть шрам над левым коленом, который представляет собой абсолютно точную схему лондонской подземки. Ну, Хагрид, давай ребёнка сюда, пора покончить со всем этим.
Дамблдор взял Гарри на руки и повернулся к дому Дурслей.
– Могу я… Могу я попрощаться с ним, сэр? – спросил Хагрид.
Он нагнулся над мальчиком, заслоняя его от остальных своей кудлатой головой, и поцеловал ребёнка очень колючим из-за обилия волос поцелуем. А затем вдруг завыл, как раненая собака.
– Тс-с-с! – прошипела профессор МакГонагалл. – Ты разбудишь маглов!
– П-п-простите, – прорыдал Хагрид, вытаскивая из кармана гигантский носовой платок, покрытый грязными пятнами, и пряча в нём лицо. – Но я п-п-п-просто не могу этого вынести. Лили и Джеймс умерли, а малыш Гарри, бедняжка, теперь будет жить у маглов…
– Да, да, всё это очень печально, но возьми себя в руки, Хагрид, иначе нас обнаружат, – прошептала профессор МакГонагалл, робко поглаживая Хагрида по плечу.
А Дамблдор перешагнул через невысокий забор и пошёл к крыльцу. Он бережно опустил Гарри на порог, достал из кармана мантии письмо, сунул его в одеяло и вернулся к поджидавшей его паре. Целую минуту все трое стояли и неотрывно смотрели на маленький свёрток – плечи Хагрида сотрясались, профессор МакГонагалл яростно моргала глазами, а сияние, всегда исходившее от глаз Дамблдора, сейчас померкло.
– Что ж, – произнёс на прощанье Дамблдор. – Вот и всё. Больше нам здесь нечего делать. Нам лучше уйти и присоединиться к празднующим.
– Ага, – сдавленным голосом согласился Хагрид. – Я это… я, пожалуй, верну Сириусу Блэку его мопед. Доброй ночи вам, профессор МакГонагалл, и вам, профессор Дамблдор.
Смахнув катящиеся из глаз слёзы рукавом куртки, Хагрид вскочил в седло мопеда, резким движением завёл мотор, с рёвом поднялся в небо и исчез в ночи.
– Надеюсь увидеть вас в самое ближайшее время, профессор МакГонагалл, – произнёс Дамблдор и склонил голову. Профессор МакГонагалл вместо ответа лишь высморкалась.
Дамблдор повернулся и пошёл вниз по улице. На углу он остановился и вытащил из кармана свою серебряную зажигалку. Он щёлкнул ею всего один раз, и двенадцать фонарей снова загорелись как ни в чём не бывало, так что вся Тисовая улица осветилась оранжевым светом. В этом свете Дамблдор заметил полосатую кошку, заворачивающую за угол на другом конце улицы. А потом посмотрел на свёрток, лежащий на пороге дома номер четыре.
– Удачи тебе, Гарри, – прошептал он, повернулся на каблуках и исчез, шурша мантией.
Ветер, налетевший на Тисовую улицу, шевелил аккуратно подстриженные кусты, ухоженная улица тихо спала под чернильным небом, и казалось, что если где-то и могут происходить загадочные вещи, то уж никак не здесь. Гарри Поттер ворочался во сне в своих одеялах. Маленькая ручка нащупала письмо и стиснула его. Он продолжал спать, не зная о том, что он особенный, о том, что стал знаменитостью. Не зная, что он проснётся через несколько часов от крика миссис Дурсль, которая перед приходом молочника откроет дверь, чтобы выставить за неё пустые молочные бутылки. Не зная о том, что несколько следующих недель кузен Дадли будет щипать и тыкать его – да и несколько последующих лет тоже…
И ещё он не знал, что в то время, пока он спал, люди, тайно либо открыто собиравшиеся по всей стране, чтобы отметить праздник, поднимали бокалы и произносили шёпотом или во весь голос:
– За Гарри Поттера – за мальчика, который выжил!
Глава 2
Исчезнувшее стекло
Почти десять лет прошло с того утра, когда Дурсль обнаружили на своём пороге невесть откуда взявшегося племянника, но Тисовая улица за это время почти не изменилась. Солнце вставало над теми же ухоженными садиками и освещало ту же самую бронзовую четвёрку на входной двери дома Дурслей; оно пробиралось в гостиную, оставшуюся почти неизменной с того вечера, когда мистер Дурсль смотрел по телевизору пророческий выпуск новостей.
Только стоящие на камине фотографии в рамках свидетельствовали о том, что с тех пор прошло немало времени. Десять лет назад на фотографиях было запечатлено нечто, напоминавшее большой розовый мяч в разноцветных чепчиках, но с тех пор Дадли Дурсль вырос, и теперь на фотографиях был крупный светловолосый мальчик, сидящий на своём первом велосипеде, кружащийся на ярмарочной карусели, играющий с отцом в компьютерные игры, мальчик в объятиях целующей его матери. Однако ничто на этих фотографиях не говорило о том, что в доме живёт ещё один ребёнок
Тем не менее Гарри Поттер всё ещё жил здесь, и в настоящий момент он крепко спал, хотя спать ему оставалось недолго. Тётя Петунья уже проснулась и подходила к его двери, и через мгновение утреннюю тишину прорезал её пронзительный визгливый голос:
– Подъём! Вставай! Поднимайся!
Гарри вздрогнул и проснулся. Тётя продолжала барабанить в дверь.
– Живо! – провизжала она.
Гарри услышал её удаляющиеся шаги, а затем до него донёсся звук плюхнувшейся на плиту сковородки. Он перевернулся на спину и попытался вспомнить, что же ему снилось. Это был хороший сон. В этом сне он летел по воздуху на мопеде. У него было странное ощущение, что когда-то он уже видел этот сон.
Тётя вернулась к его двери.
– Ты что, ещё не встал? – настойчиво поинтересовалась она.
– Почти, – уклончиво ответил Гарри.
– Шевелись побыстрее, я хочу, чтобы ты присмотрел за беконом. И смотри, чтобы он не подгорел, – сегодня день рождения Дадли, и всё должно быть идеально.
В ответ Гарри застонал.
– Что ты там говоришь? – рявкнула тётя из-за двери.
– Нет, ничего. Ничего…
День рождения Дадли – как он мог забыть? Гарри медленно выбрался из постели и огляделся в поисках носков. Он обнаружил их под кроватью и, надевая, стряхнул ползающего по ним паука. Гарри привык к паукам – их было много в чулане под лестницей, а именно в чулане было его место.
Одевшись, он пошёл на кухню. Весь стол был завален приготовленными для Дадли подарками. Похоже, что Дадли подарили новый компьютер, который тот так хотел, ещё один телевизор и гоночный велосипед – это не говоря обо всём прочем. Для Гарри оставалось загадкой, почему Дадли хотел гоночный велосипед, ведь кузен был очень толстым и ненавидел физические упражнения – хотя отлупить кого-нибудь он был совсем не против. Любимой «грушей» Дадли был Гарри, но Дадли далеко не всегда удавалось поймать кузена. Хотя поверить в то, что Гарри мог быстро бегать, было довольно сложно.
Возможно, именно жизнь в тёмном чулане привела к тому, что Гарри выглядел меньше и слабее своих сверстников. К тому же он казался ещё меньше и тоньше, чем был на самом деле, потому что ему приходилось донашивать старые вещи Дадли, а Дадли был раза в четыре крупнее его, так что одежда висела на Гарри мешком. У Гарри было худое лицо, острые коленки, чёрные волосы и ярко-зелёные глаза. Он носил круглые очки, заклеенные скотчем и только благодаря этому не разваливающиеся – Дадли сломал их, ударив Гарри по носу.
Единственное, что Гарри нравилось в собственной внешности – это тонкий шрам на лбу, напоминавший молнию. Шрам был у него с самого детства, и первый осмысленный вопрос, который он задал тёте Петунье, был как раз о том, откуда у него взялся этот шрам.
– Ты получил его в автокатастрофе, в которой погибли твои родители, – отрезала тётя. – И не приставай ко мне со своими вопросами.
