Юрий Сотник - Рассказы
Я однажды ему посоветовал: – Ну что тебе мучиться! Выучи какое-нибудь стихотворение – и все!
Он набросился на меня:
– "Выучи! Выучи"! Васька Брыкин такой лопух, а и тот собственные стихи прочтет. А я... Они знаешь что скажут? "Тоже мне украшение! Только чужие стихи учить умеет. Это каждый дурак сможет!"
На следующее утро, когда я еще лежал в постели, раздался звонок. Через минуту мама заглянула в мою комнату:
– Леша! Антон к тебе!
Мама скрылась, и вошел Дудкин. Давно я не видел его таким веселым. В руке он почему-то держал бутылку.
– Лист бумаги есть? – спросил он. – Давай скорей!
– Какой бумаги?
– Какой хочешь. Хоть газетной!
Я вырвал лист из какого-то старого журнала. Антошка положил лист на стол, поставил на него бутылку и сказал:
– Если я дерну за эту бумажку, что будет?
– Разобьется бутылка, – сказал я.
– Ладно! Теперь гляди! Только внимательно гляди!
Заложив руки за спину, Антон стал прохаживаться перед столом, делая вид, что разглядывает потолок моей комнаты и стены. Внезапно он схватил край бумаги, на которой стояла бутылка, и резко дернул за него. Бумага выскочила из-под бутылки, а сама бутылка осталась на столе, даже не шелохнулась.
– Видал! Это папин знакомый вчера к нам пришел, меня научил. Тут главное – быстро дернуть. Если забоишься и тихо потянешь – хана! А если пошире какую-нибудь посудину и потяжелей, так можно не то что бумагу, а салфетку выдернуть!
С некоторой тревогой в душе я принес небольшой горшок с алоэ, стоящий на тарелочке, подстелил под него носовой платок, и Дудкин этот платок великолепно выдернул.
Мы показали этот фокус Зинаиде и Аглае, и они пришли от него в восторг. Зинаида напомнила, что мы приглашены на новоселье, а новоселам полагается делать подарки. Она предложила купить в складчину керамическую вазу для цветов, которая продавалась неподалеку, в художественном салоне, и стоила два рубля. Вазу тут же купили. Аглая принесла салфетку, белую хлопчатобумажную, на которой красными нитками был вышит страховидный котенок. Дудкин несколько раз подряд выдернул салфетку из-под вазы, и все обошлось великолепно.
У Антошки словно гора с плеч свалилась.
– Мне теперь и острить не нужно! – радовался он, когда мы остались одни. – Я буду молчать, вроде бы совсем дурачок, а потом как подойду и как спрошу: "Что это за салфеточка?" Потом как дерну, и сразу все поймут: "Это он только прикидывался дурачком! А на самом деле он – во какой!"
И весь остаток дня он тренировался. Тренировался и у меня дома и у себя. Когда ему надоело выдергивать салфетку из-под вазы, он стал выдергивать ее из-под стакана с водой... Он даже выдернул ее из-под круглого пенала, поставленного на попа.
И вот настало воскресенье. В половине пятого мы уже стояли на площадке лестницы перед квартирой Двинских. Васька держал в руках вазу, Аглая – свою салфетку, завернутую в бумагу.
Некоторое время мы подталкивали друг друга и шепотом спорили, кому первому входить. Наконец решилась Аглая. Она позвонила. Ей открыла нарядная и очень хорошенькая Оля, и мы все вслед за Аглаей втянулись в переднюю. Из комнаты вышла Вера Федоровна, а из кухни, которая виднелась в конце узкого коридорчика, появились Олины мама и папа и еще несколько взрослых.
Вера Федоровна поклонилась нам:
– Милости просим, дорогие гости! – И повернулась ко взрослым: – Разрешите вам представить: это – Аглая, это – Зина, это – ее брат Вася, это – Леша, а это, если я не ошибаюсь, сам Антон Дудкин. Некоторые его мо я вам цитировала.
При слове "мо" мы все переглянулись, а Дудкин почему-то скривил рот и часто заморгал.
Васька и Аглая вручили Оле подарки (взрослых привел в восторг вышитый Аглаей кот). Потом Вера Федоровна объявила:
– Ну! Пусть взрослые идут к себе в кухню и нам не мешают. Взрослые очень скучный народ.
Из комнаты уже давно выглядывали Олины друзья. Их оказалось только двое: толстый черномазый мальчишка в круглых очках с темной оправой и такая же черномазая девчонка, но тощая и востроносая. Нас познакомили. Мы вошли в комнату, куда Вера Федоровна внесла и нашу вазу.
– Куда же его поставить, ваш подарок? Пока сюда поставим.
Она поставила вазу на подоконник. Аглая подошла к ней и сказала:
– Нет, Вера Федоровна, вот так надо.
Она постелила свою салфетку на подоконник, а на нее поставила вазу...
– Понятно! – кивнула Вера Федоровна, – Салфетка, оказывается, в комплекте с вазой.
Она пригласила нас в смежную комнату и усадила на свои старинные стулья за овальный, накрытый для чая стол.
Сначала все, конечно, немного стеснялись, но Вера Федоровна сумела нас расшевелить. Она стала расспрашивать о школе, в которой нам предстояло учиться. Олины друзья стали рассказывать истории о своей школе... Словом, минут через пятнадцать все так перезнакомились, что Аглая с Лялей (черномазой девчонкой) принялись щипать друг друга за бока и очень при этом хохотали, а очкарик, рассмеявшись, так фыркнул чаем на скатерть, что Вера Федоровна похлопала наконец в ладоши и сказала:
– Леди и джентльмены! Убедительно прошу вас держаться в рамках элементарных приличий!
Молчали только двое. Молчала Оля – просто потому, что она всегда предпочитала слушать, а не говорить. Молчал Антон. Но молчал он не просто так, а, я бы сказал, со значением. Он сидел на своем стуле прямой как жердь, чай отхлебывал из ложечки и поглядывал на разговаривающих так высокомерно, словно за столом сидели не его сверстники, а воспитанники детского сада.
Вера Федоровна даже обратила внимание на него:
– Слушай! Что это ты такой молчаливый? Быть может, у тебя какая-нибудь печаль на душе?
Антошка и тут ничего не сказал. Он только прикрыл глаза и молча пожал плечами.
Вера Федоровна посмотрела на него.
– Ну, я вижу, ты у нас загадочная натура, – сказала она.
Мне показалось, что она шутит, но Дудкин принял это всерьез. Физиономия у него сделалась довольной, щеки порозовели, а уши стали совсем красными.
Чай кончился. Вера Федоровна велела перенести стулья в первую комнату. Затем она вышла в коридор и позвала:
– Товарищи взрослые, просим на концерт! Взрослые уселись на диване и на трех стульях, поставленных в ряд перед ним. Мы разместились на стульях, расставленных вдоль стен.
– Ну! – обратилась к нам Вера Федоровна. – Кто самый храбрый? Кто начнет концерт?
Вышел очкарик, расставил пошире ноги, заложил руки за спину и объявил:
– Маяковский, отрррывок. – И, сердито уставившись на взрослых, начал: – "Я земной шар чуть не весь обошел, и ж-ж-жизнь хор-р-роша, и жжжить хор-р-рошо".
Взрослые сидели ко мне боком, и я видел, как они сдерживаются, чтобы не расхохотаться, но когда очкарик кончил, они хлопали и кричали "браво".
Затем набрался храбрости Васька. Перед этим Зинаида сообщила, что он будет читать собственное стихотворение. Он вышел, покраснел как рак и выпалил:
С новосельем поздравляю
я вас всех,
И желаю всем здоровья
и успех.
Ему хлопали не меньше, чем очкарику. Вера Федоровна спросила:
– Ну, кто следующий хочет выступить? Антоша, может быть, ты?
Антон и на этот раз ничего не сказал: только плечи приподнял и опустил. Аглая хихикнула, покосилась на вазу и потерла ладошки.
Вера Федоровна не упрашивала Антона. Под ее аккомпанемент Аглая с Зиной благополучно отпрыгали свою "летку-енку". Наступила моя очередь. Пока я читал "Лешенька, Лешенька...", Ляля поднялась и куда-то вышла. Когда я кончил, Вера Федоровна снова села к пианино.
– А теперь – кабардинская лезгинка!
Она заиграла, и в комнату влетела переодетая Ляля. На ней был красный бешмет, красные сапожки и что-то похожее на белую папаху. На поясе болтался маленький кинжал.
Это уж был по-настоящему хороший номер. Ляля плясала так, что редкий мальчишка с ней сравнится. То она шла по кругу, вытянувшись в струнку, на одних только носках, то вдруг неслась широким шагом, зыркая черными глазищами и оскалив белые зубы. Видно, Вере Федоровне очень нравился танец. Она играла, глядя на Лялю через плечо, и все время улыбалась. Взрослые хлопали в такт и кричали "асса!".
И вдруг случилось такое: Ляля снова прошлась по кругу приблизилась к окну, на котором стояла Антошкина ваза, раскинула руки, вскрикнула "асса!", поскользнулась и смахнула вазу с подоконника... Ваза разбилась, а Ляля хлопнулась затылком об пол.
Взрослые повскакали, стали спрашивать, как она себя чувствует, но танцовщица сказала, что с ней все в порядке, что ее голову защитила папаха.
Вера Федоровна принесла щетку и стала заметать осколки.
– Ну, Ольга, тебе повезло! Битая посуда – это к счастью.
Аглая, Брыкины и я сидели в одном углу комнаты, а Дудкин – в противоположном по диагонали от нас. Мы не издали ни звука. Мы только переглядывались между собой да смотрели на Дудкина. А он сидел весь какой-то серый, сидел согнувшись, вцепившись пальцами в коленки и глядя в пол.
