Милош Кратохвил - Удивительные приключения Яна Корнела
Священник, лицо которого было закрыто высоким воротником и шляпой, надвинутой на лоб, попросил тюремщика прикрепить факел к стене и оставить нас одних. При первых же его словах я насторожил уши, — прозвучал хорошо знакомый мне голос.
И в самом деле! Как только тюремщик вышел, мнимый священник сорвал с себя шляпу — и передо мною очутился Криштуфек!
Для объяснений времени не было. Вытащив из-под своего камзола второй плащ и шляпу, Криштуфек объяснил, каким образом он собирается поступить с тюремщиком. Я должен встать у дверей, накинуть на голову входящего тюремщика плащ и помочь Криштуфеку увязать его. Веревку и кляп он принес с собой. Они находились у него уже в руках, когда мы услыхали чьи-то приближающиеся шаги и голоса. В последний момент Криштуфек успел все спрятать, я же отбросил второй плащ и шляпу на солому и уселся на них.
Как вы думаете, кто появился в дверях?
Лейтенант Тайфл!..
Однако он был не один. С ним вошел другой мужчина, худой, усатый, с высохшим, как у мумии, коричневым лицом, обрамленным черными, как уголь, волосами. С первого взгляда я узнал, что это был испанец. Ну и славную же парочку представляли собой эти черти!
Испанец в дорожном костюме был вооружен только шпагой.
Тайфл сверкнул на меня своим единственным глазом, но его внимание было приковано к «священнику», который изо всех сил старался держаться в тени.
— Священник? К солдату? — ухмыльнулся Тайфл. — Что за ерунда? Потом он стремительно повернулся к Криштуфеку, сорвал с него шляпу и грубым рывком распахнул его плащ.
— Э, смотрите-ка, мушкетер! — прошипел он так, как сказала бы змея, если бы она обладала даром человеческой речи. Мороз пробрал меня до самых костей.
Тайфл явно издевался над нами. Он полностью раскусил наш замысел и показывал, что нам незачем притворяться и обманывать его.
Тогда он обратился к испанцу.
— У меня, сеньор, был приготовлен для вас один экземпляр, а тут, вижу, он размножился. Надеюсь, это доставит вам только удовольствие. Вот этого, второго, я отдам за полцены, он не так силен.
Испанец подошел к Криштуфеку, бесцеремонно схватил его за плечи, ощупал у него мускулы на руках и отрицательно завертел головой.
Тайфл вздохнул.
— Хорошо, тогда за треть цены. Ведь нам следует сочетать приятное с полезным. Повесь его в порядке наказания, — и ты не выручишь за него ни гроша.
Затем он повернулся к нам и ядовито-сладким, словно отравленный мед, голосом сказал:
— Как я только что убедился, вы, вероятно, — неразлучные друзья, готовые ради дружбы пойти на все, что угодно. Пусть будет по-вашему. Я пошел вам навстречу и придумал кое-что получше одной, общей, виселицы. На ней слишком короткая смерть. Я позаботился не о коротком, а о более длительном и мучительном умирании, которое наверняка приведет вас к смерти. Вот этот высокоуважаемый господин, — и он указал на испанца, — изъявил желание предоставить вам возможность поплавать в море. Ему нужны гребцы для весел на чудесных кораблях. Вы знаете, что такое галера? Нет? Ну тогда вы скоро и очень основательно познакомитесь с ней сами.
После такого объяснения они мигом вышли и мы снова остались одни.
Теперь я уже ничего не мог поделать, но мне стало как-то немного полегче. Все же это лучше, чем завтрашняя виселица. Но Криштуфек побледнел, словно покойник.
— Ты не знаешь, чему радуешься, дорогой Ян, — сказал он мне, — а я кое-что слыхал о галере.
Часть 2
Приключения Яна Корнела на море
Глава первая,
в которой Ян Корнел и Криштуфек попадают на галеру и становятся свидетелями такого происшествия, во время которого узнают о том, кто будет их новым господином
На следующий день, рано утром, меня и Криштуфека заковали в кандалы и вывели во двор ратуши. Там уже ожидала нас тяжелая, прикрытая пологом, телега, в которую были впряжены две пары коней. Несколько солдат помогли нам влезть на нее, пожалуй, так же, как «помогают» пустым ящикам, когда бросают их на телегу. Ободранные и ушибленные, мы очутились на дне повозки и увидели тут еще пятерых, вроде нас, оборванных и связанных, людей. Нам пришлось просидеть здесь почти полдня, пока среди нас не оказалось еще двое несчастных. Только после того, как их посадили к нам, кучер хлестнул лошадей, — и повозка бог весть куда загрохотала по дороге.
Пассажиры нашей повозки находились в крайне удрученном состоянии, а условия самого путешествия еще меньше содействовали улучшению нашего настроения. Беспрерывная тряска, сидение или лежание на жестких досках, еле прикрытых соломой, боль во всем теле, причинявшаяся кандалами, теснота, дурной воздух, застаивавшийся под плотным пологом, отчаяние и ненависть, бесившие нас, — все это скоро превратило каждого из нас в жалкое животное, готовое даже при полной беспомощности выместить свой гнев на соседе. О еде не стоит и говорить, — ее было мало, и она была плохой. Но хуже всего было то, что на протяжении всего путешествия нам не разрешалось, за исключением остановок на Обед и на ночлег, вылезать из телеги, хотя бы это вызывалось самыми обычными естественными потребностями.
Наша повозка, в сущности, была настоящим застенком на колесах. В первые же дни она вытрясла у нас всю душу. Казалось, мы едем уже не несколько суток, а целые недели. Нам было известно одно, — нас везут куда-то на юг. Некоторое время за нашим пологом разговаривали по-французски, потом послышалась испанская речь.
— Теперь мы можем въехать прямо в море, — грустно сострил Криштуфек. Но мы не въехали в море только потому, что, однажды вечером, добравшись до места назначения, остановились на его берегу, в каком-то испанском порту. Название его нам никогда не удалось узнать, — ведь здесь никто не разговаривал с нами, а если бы кто и заговорил, мы все равно не поняли бы испанскую речь.
Очевидно, чтобы мы не привыкли к хорошим условиям, нас прямо из телеги загнали в баньо[23], то есть в каталажку. Здесь находились все каторжники-галерники до их направления на корабли.
Я побывал уже не в одном заключении, но такого еще не знал. Об этой тюрьме иначе не скажешь, как помойная яма, в которой люди кишели, словно черви.
В совсем небольшой камере нас было напихано пятьдесят человек. Тут собрался настоящий Вавилон: турки, арабы, негры, — в основном пленники, захваченные во время морских сражений с турецким флотом, и белые из самых разных стран, почти все осужденные на галеру. За какие же преступления попали они сюда? Насколько я помню, здесь были собраны самые разные люди, начиная от французского горожанина, не желавшего отказаться от протестантской веры, и кончая убийцей.
Здешние заключенные, по сути дела, не жили, а лишь существовали, — каждая попытка набрать в легкие побольше воздуха стоила им напряжения всех сил. Истощенные, равнодушные и отупевшие, они сидели в постоянном полумраке со скрюченными ногами, прислонившись спиной к стене или беспомощно сгорбившись. На фоне серых лохмотьев и смуглой кожи человеческого тела, обнаженного или проглядывавшего сквозь дыры, вырисовывались только контуры голов, похожих на тыквы, плывущие по поверхности мутного потока. Да и сами головы их были удивительно изуродованы: у осужденных они были выбриты наголо, у пленников — подстрижены в кружок, а остатки волос зачесаны в хохлы и связаны ленточкой, как у монголов. Все это делалось, видимо, для того, чтобы в каждом, кому удалось бы сбежать, можно было бы сразу узнать галерника.
Человек никогда не знает своих настоящих сил. Ему кажется, что он никогда бы и ни за что не выдержал бы подобного. Однако ты сидишь несколько дней на корточках, среди навоза и вони, глотаешь такие помои, которые сам никогда бы не предложил свиньям. Тебе не удается даже как следует выспаться, некуда протянуть ноги, но ты все-таки живешь, хотя уже не сознавая, что такое жизнь и что такое смерть. Твои чувства притупляются, мысли бродят неизвестно где, но сердце еще бьется, легкие дышат, а кровь течет по жилам.
Более всего меня поддерживало то, что в минуту проблеска сознания я должен был заботиться о Криштуфеке. Хотя его кожа уже достаточно огрубела от пережитых испытаний — вы, разумеется, понимаете, что я имею в виду кожу не в прямом смысле слова, — однако у него была более нежная душа. Стоило мне только вспомнить о его тяжелых переживаниях после несчастной встречи с Маркеткой или его туманные рассуждения о звездах, как у меня сразу же появлялось опасение, — ведь еще более тяжелые телесные страдания и муки могут окончательно свести его в могилу. Однако Криштуфек, как это ни удивительно, переносил весь тот ужас куда лучше, чем я. Иногда он и сам подбадривал меня. Я долго не мог понять этого. Наконец я пришел к двум заключениям: или Криштуфек, после своих жизненных неудач, оказался сильнее меня, или телесные муки, испытываемые нами здесь, меньше угнетают человека, чем те душевные переживания, которые он должен преодолевать в самом себе. Оба эти вывода были правдоподобны, и я решил учиться терпению у Криштуфека. Известно, что каждое новое испытание только закаляет человека, борющегося против всего, что ниспошлет ему и обрушит на него судьба.
