Лемони Сникет - Предпоследняя передряга
Вайолет, Клаус и Солнышко сразу поняли, что толпа не станет мешать Графу Олафу утащить судью Штраус из зала суда и что все собравшиеся в вестибюле подведут их, как подводили уже столь многие. И пока волонтёры и негодяи вовсю спорили, дети проворно и незаметно проложили себе путь от скамьи подсудимых к судье Штраус и Графу Олафу, который как раз схватился за гарпунное ружье. Если вам случалось хотеть на одно печенье больше, чем вам, по мнению окружающих, полагалось, то вы понимаете, как трудно действовать одновременно проворно и незаметно, но если у вас имеется столько же опыта, сколько у Бодлеров, по части увиливания от людей, которые на вас кричат, то вы прекрасно знаете: при надлежащей тренировке можно двигаться проворно и незаметно практически везде, в том числе и в громадном вестибюле под куполом, когда толпа вознамерилась вас изловить.
— Надо их поймать! — воскликнул чей- то голос из толпы.
— Чтобы поймать Бодлеров, нужен целый город! — завопила миссис Морроу. — Из-за повязок их не видно!
— А вдруг нас обвинят в неуважении к суду?! — завизжал мистер Леско. — Давайте лучше нащупаем выход из отеля, и тогда они не сбегут!
— У входа дежурит полиция! — напомнил толпе мужчина с бородой, но без волос. — Бодлеры бегут к лифтам! Держите их!
— Только не ловите других людей, которые случайно окажутся возле лифтов! — добавила женщина с волосами, но без бороды, встревоженно глядя на Олафа.
Раздвижные двери лифта начали открываться, а Бодлеры проворно и тихо проталкивались сквозь толпу, которая слепо тыкалась во все стороны.
— Прочешите отель и приведите нам каждого, кто покажется вам подозрительным! — сказал злодей.
— Мы скажем вам, негодяи они или нет, — сказала злодейка. — Ведь сами вы не в состоянии вынести вердикт!
«Не так!»
Громадные часы отеля «Развязка», давно ставшие легендарными, провозгласили час, оглушительно пробив над целым вестибюлем слепцов, которые вели слепых, как раз в тот миг, когда Бодлеры добрались до лифтов. Граф Олаф уже затащил судью Штраус в кабинку и торопливо жал на кнопку закрывания дверей, но Солнышко сунула внутрь ногу и не давала дверям закрыться, а на такой поступок могут отважиться лишь очень храбрые люди.
Олаф нагнулся к Бодлерам и угрожающе зашептал:
— А ну отпустите меня, а то я всем скажу, где вы!
Однако угрожающе шептать умел не только Олаф.
— А ну впустите нас, а то мы всем скажем, где вы! — угрожающе зашептала Вайолет.
— Гм! — сказала судья Штраус.
Граф Олаф свирепо поглядел на детей, а дети свирепо поглядели на него, и наконец негодяй посторонился и впустил Бодлеров в лифт.
— Вниз? — спросил он, и дети растерянно заморгали. Они так хотели сбежать от толпы и добраться до судьи, что даже не подумали, куда им, собственно, направиться потом.
— Куда вы, — ответил Клаус.
— У меня куча дел, — сказал Олаф. — Ха! Сначала я направлюсь в подвал и заберу сахарницу. Ха! Потом я направлюсь на крышу и заберу медузообразный мицелий. Ха! Потом я направлюсь в вестибюль и отравлю грибком всех, кто там окажется. Ха! И наконец, я вернусь на крышу и сбегу, не замеченный властями.
— Не выйдет, — сказала Солнышко, и Олаф сердито взглянул на младшую Бодлер сверху вниз.
— Вот и твоя мама мне вечно твердила то же самое, — сказал он. — Ха! Но однажды, когда мне было семь лет…
Двери лифта раздвинулись, так как он приехал в подвал, и негодяй умолк и быстро потащил судью Штраус в коридор.
— За мной! — позвал он Бодлеров.
Детям, конечно, хотелось следовать за этим страшным человеком не больше, чем захотелось бы втирать плавленый сырок в причёску, но они переглянулись и не знали, что им ещё делать.
— Вы не сможете забрать сахарницу, — сказала Вайолет. — Вам не открыть Глагольно Перекрытый Вход.
— Правда? — спросил Граф Олаф, останавливаясь у номера 025. На двери по-прежнему висел замок — точно так же, как тогда, когда его приделала Солнышко. — Этот отель — как огромная библиотека, — сказал негодяй. — А в библиотеке можно найти что угодно, если у тебя есть одна вещь.
— Каталог? — спросила Солнышко.
— Нет, — ответил Граф Олаф и прицелился в судью из гарпунного ружья. — Заложник.
С этими словами он протянул руку к судье Штраус и содрал с её рта липкую ленту — очень медленно, чтобы было как можно больнее.
— Вы мне поможете открыть эту дверь, — сообщил он пленнице с гнусной усмешкой.
— Не стану делать ничего подобного! — ответила судья Штраус. — Бодлеры помогут мне оттащить вас обратно в вестибюль, и там свершится правосудие!
— В вестибюле не свершится никакого правосудия! И нигде не свершится! — зарычал Граф Олаф.
— Вы уверены? — спросила судья Штраус и сунула руку в большой карман. Бодлеры с надеждой затаили дыхание — но надежда покинула их, когда они увидели, что же судья там прятала.
— «Отвратительные и Лицемерные Аферисты-Финансисты», — прочитала судья, подняв всеобщую историю несправедливости Джерома Скволора. — Здесь достаточно улик, чтобы упрятать вас за решётку до конца дней!
— Судья Штраус, — сказала Вайолет, — ваши коллеги по Верховному Суду — союзники Графа Олафа. Эти негодяи ни под каким видом не упрячут Олафа за решётку!
— Не может быть! — ахнула судья Штраус. — Я же знаю их много лет! Я сообщала им обо всех коллизиях вашей жизни, и они всегда выражали крайний интерес!
— Ещё бы не выражали, дура вы набитая, — сказал Граф Олаф. — Они передавали все эти сведения мне, чтобы я мог поймать вас, сироты! Все это время вы мне помогали, сами об этом не зная! Ха!
Судья Штраус оперлась на узорчатую вазу, утирая слезы.
— Я снова подвела вас, Бодлеры, — сказала она. — Как бы ни старалась я вам помочь, я лишь навлекала на вас все новые опасности. Я думала, справедливость восторжествует, как только вы изложите свою историю Верховному Суду, но…
— Их история никого не интересует, — с язвительной усмешкой сказал Граф Олаф. — Даже если бы вы записали её всю до последней подробности, все эти ужасы никто и читать бы не стал. Я победил этих сирот — и всех тех, кто оказался настолько глуп или настолько благороден, что пытался мне помешать. В этом таится разгадка моей истории — или, как говорят французы, noblesse oblige.
— Denouement, — поправила его Солнышко. — Развязка.
Однако Олаф притворился, будто не слышит, и стал смотреть на замок.
— Этот недоумок-библиотекарь говорил, будто первая фраза — это медицинское описание состояния, в котором одновременно находятся все три младших Бодлера, — пробормотал он и повернулся к судье Штраус. — А ну говорите, что это, или приготовьтесь отведать гарпуна!
— Не дождётесь! — отчеканила судья Штраус. — Может быть, я и подвела этих детей, но Г. П. В. я не подведу! Чем бы вы мне ни грозили, сахарницы вам не видать!
— Я скажу вам первое словосочетание, — спокойно подал голос Клаус, и сестры уставились на него в ужасе. Судья Штраус поглядела на него в изумлении. Граф Олаф казался несколько озадаченным.
— Правда? — спросил он.
— Конечно, — сказал Клаус. — Все идёт именно так, как вы говорили, Граф Олаф. Благородные люди подвели нас — все до единого. И зачем нам тогда защищать сахарницу?
— Клаус! — воскликнули Вайолет и Солнышко, охваченные одним ужасом на двоих.
— Не надо! — воскликнула судья Штраус, которой пришлось переживать своё изумление в одиночку.
Граф Олаф снова принял несколько озадаченный вид, а затем пожал посыпанными перхотью плечами.
— Ладно, — сказал он. — И в каком таком состоянии находишься ты со своими сестрицами-сиротками?
— У нас аллергия на мятные карамельки, — ответил Клаус и быстро напечатал на замке: «А-Л-Л-Е-Р-Г-И-Я-Н-А-М-Я-Т-Н-Ы-Е-К-А-Р-А-М-Е-Л-Ь-К-И».
И тут же из недр механизма раздался приглушенный щелчок.
— Разогревается, — заметил Граф Олаф, радостно присвистнув. — Отойди, четырёхглазый! Второе словосочетание — это оружие, из-за которого я остался сиротой, так что это я и сам могу напечатать. «А-Т-Р-А-В»…
— Стойте! — закричал Клаус, не успел Олаф коснуться клавиш. — Это неправильно! Не бывает слов, которые так пишутся!
— Какая разница, как пишется? При чем здесь олафография? — взвился Граф Олаф.
— Очень большая! — возразил Клаус. — Скажите, из-за какого оружия вы остались сиротой, и я вам все сам напечатаю!
Граф Олаф улыбнулся Клаусу медленной улыбкой, от которой Бодлеры вздрогнули.
— Скажу, конечно, — произнёс он. — Отравленные дротики.
Клаус взглянул на сестёр и в угрюмом молчании напечатал: «О-Т-Р-А-В-Л-Е-Н-Н-Ы-Е-Д-Р-О-Т-И-К-И», отчего замок начал тихонько жужжать. Граф Олаф, сверкая глазами, смотрел на затрепетавшие провода, которые протянулись к краям двери, ведущей в прачечную.
— Работает, — заметил он и провёл языком по гнилым зубам. — Сахарница так близко, что у меня уже сладко во рту!
