Эстер Форбс - Джонни Тремейн
Рэб промычал что-то краем рта плотному человеку с быстрыми движениями. Это был мистер Ревир, и Джонни его сразу узнал по походке и уверенной манере держать голову.
— Моя знай твоя.
— Моя знай твоя, — повторил пароль Джонни и стал позади мистера Ревира.
Насилу выбравшись из толпы, стали подходить остальные мальчики, затем взрослые мужчины, за ними ещё группа мальчиков. Но Джонни показалось, что многие из них ничего не знали заранее и присоединялись к тому или иному из трёх отрядов, действуя по вдохновению. Они просто выпачкали себе лица сажей, схватили топоры и пришли. А вели себя так же тихо и дисциплинированно, так же слушали команду, как и те, которых так тщательно подобрали для предстоящей разрушительной работы.
Раздался боцманский свисток, и один из отрядов в полном молчании забрался на палубу «Дартмута», «Элеонора» и «Бивер» ещё не подошли к пристани. Джонни следовал за мистером Ревиром. Он слышал, как тот крикнул капитану на варварском жаргоне, которым говорили в эту ночь, что всё судовое имущество, за исключением чая, будет в полной сохранности; впрочем, он советовал капитану и команде сидеть по каютам, пока не будет окончена работа.
Капитан Холл пожал плечами и покорился, приказав бою выдать ключи от трюма. Бой радостно ухмылялся. «Гости к чаю» не были нежданными.
— Дайте-ка я вам покажу, как этим воротом управлять, — предложил он. — Сейчас, мистер, я зажгу фонарь.
Загремели цепи, и один за другим появились тяжёлые сундуки — всего пятьдесят штук. Кто работал в трюме, кто высыпал чай за борт. Встретилось непредвиденное затруднение: внутри сундуков чай был зашит в толстое полотно. Топоры с лёгкостью прорубали деревянные сундуки, но потом увязали в холстине. В жизни не приходилось Джонни работать с таким напряжением! Рядом возился какой-то толстый мальчик с чёрным, перепачканным в саже лицом. Кого-то он напоминал: когда же Джонни увидел его пухлые белые руки, он понял, кто это, и решил за ним хорошенько присматривать. То был Дав. Он не принадлежал к числу избранных «краснокожих», а явился добровольцем. Широченные штаны были подвязаны под коленками бечёвкой. Опрокидывая сундук и помогая высыпать его содержимое в воду, Джонни не спускал глаз с Дава. Мальчик исподтишка пригоршнями ссыпал чай себе за пояс. Таким образом он наворовал на несколько сотен долларов. Но не в этом было дело. Лишённое высокого бескорыстия, предприятие теряло всякий смысл. Джонни шепнул Рэбу, тот отложил топор, которым орудовал с такой страстью, и набросился на Дава. То, что произошло, нельзя было назвать борьбой. Через минуту Дав жалобным голосом признал, что немного чая «попало» ему за пояс. Джонни стащил с него штаны и ногой отшвырнул их вместе с посыпавшимися из них пачками чая в море.
— Его хорошо плавай, — проворчал он Рэбу всё на том же странном наречии.
Легко, точно это была тряпичная кукла, Рэб подхватил толстяка Дава и бросил его за борт. Всюду плавал, чай, гуще, чем водоросли в бухте, и воздух полнился его ароматом.
Меньше чем в четверти мили от «Дартмута», чётко вырисовываясь в лунном сиянии, стояли «Энергичный» и «Кингфишер». В любую минуту британские моряки могли прервать «чаепитие». Однако десанта не было. Мудрый губернатор Хатчинсон не решился прибегнуть к, помощи британских солдат.
Отряды на «Дартмуте» и «Элеоноре» кончили работу почти одновременно. С «Бивером» пришлось провозиться дольше, ибо бриг ещё не успел разгрузить остальной груз, а «чаёвники» имели строжайшее предписание не повредить его. Джонни хотел было перейти на «Бивер», чтобы помочь товарищам, когда мистер Ревир шепнул ему:
— Ходи твоя за мётлами. Чисти палуб.
Джонни с группой мальчишек выдраили палубу так, что она сверкала, как паркет в бальном зале. После этого мистер Ревир вызвал капитана и предложил ему осмотреть судно. Чай исчез до последней чаинки, но капитан Холл был вынужден признать, что во всех остальных отношениях судовому имуществу не было нанесено ни малейшего ущерба.
К рассвету на всех трёх судах работа была окончена. Мужчины, женщины и дети, молчаливой толпой запрудившие пристань, не расходились. Сойдя на берег, отряды выстроились в колонну по четыре. Все несли топоры на плечах. Раздалось громкое «ура» и заиграла флейта. Джонни показалось, что впервые за всю ночь было нарушено молчание — до сих пор, кроме треска топоров, врезающихся в морские сундуки, скрипа мачт да вполголоса произнесённых слов команды, он не слышал ни звука.
Джонни увидел Сэма Адамса — он скромно стоял в толпе с видом самого невинного зеваки. Старая лиса, так подумалось Джонни, только что полакомилась двумя курами и теперь держит третью в зубах.
Процессия направилась к центру города, и, когда проходила мимо одного из домов в начале Гриффинской пристани, кто-то раскрыл окно и сказал:
— Вот вы и порезвились, ребятки, сплясали свой индейский танец. А скрипачу кто заплатит, а?
Голос, такой холодный, что даже не понять, была ли тут скрытая ярость или одно равнодушие, принадлежал британскому адмиралу Монтегью.
— А вы спуститесь к нам! — крикнул кто-то в ответ. — Мы живо рассчитаемся!
Адмирал быстро втянул голову и захлопнул окно.
И Джонни, и Рэб, и все «наблюдатели» отлично знали, что скрипачу придётся заплатить сполна. Лучше же всех знал это Сэм Адамс. Англия, не имея возможности установить личность тех, кто был повинен в уничтожении ценного имущества, накажет весь Бостон, заставит страдать всех и каждого — мужчин, женщин и детей, тори и вигов без разбору, — пока они не возместят ей убыток. И конечно же, она не откажется от своих привилегий — обкладывать колонии таким налогом, каким ей вздумается.
На следующий день по всему Бостону слонялись люди — тут были и взрослые и мальчики, — которые еле волочили ноги от усталости и, казалось, пальцем не могли шевельнуть; кое у кого из них за ушами ещё виднелись следы краски, но никто — ни один из них — не говорил, отчего он так устал. Вместе со всеми дивились они, откуда взялись вчерашние «краснокожие», и гадали, что же в конце концов решит британский парламент. Но никто не сказал, чем он был занят в ту ночь, ибо каждый поклялся молчать.
Один Поль Ревир, казалось, не испытывал усталости после ночи напряжённого физического труда. Как только рассвело, он сел на коня и поскакал в Нью-Йорк и Филадельфию, чтобы поведать о бостонском чаепитии. Этот удивительный человек мог ночь напролёт взламывать сундуки с чаем, а потом как ни в чём не бывало целый день скакать во весь опор.
VII. Расплата
1
Когда же наступил час расплаты — расплаты за чай, — счёт превзошёл все ожидания. Бостон был охвачен яростью и отчаянием. Вначале ещё раздавались голоса умеренных граждан, которые считали «чаепитие» несколько незаконной операцией и советовали оплатить стоимость, уничтоженного чая. Но, когда они узнали, какое жестокое наказание готовилось городу, они поклялись, что ни одного пенса не заплатят. То же самое произошло и с остальными тринадцатью колониями. До сих пор бостонские дела их не очень волновали, теперь же они сплотились как никогда. То, чего не сделало само «чаепитие», довершило наказание за него. Недружные, подчас завидующие одна другой или просто равнодушные колонии объединились.
У Сэма Адамса руки дрожали больше обычного. Он был в восторге.
Ибо в далёком Лондоне парламент объявил Бостонский порт закрытым: ни одно судно, кроме военных кораблей и транспортов его величества, не имело прав войти в него, ни одно — выйти, покуда чай не будет оплачен. Английское правительство решило взять Бостон измором.
В этот день, 1 июня 1774 года, Джонни и Рэб, как, впрочем, большинство бостонцев, не работали, а только шатались по городу. Разгневанные люди собирались в кучки, кричали, размахивали руками, клялись, что умрут с голоду, погибнут, но не сдадутся! Даже самые заядлые тори разделяли это настроение — наказание всей тяжестью ложилось на плечи верноподданных короля, так же, как и на «краснокожих», которые своими руками вывалили чай в море. Закрытие Бостонского порта было актом деспотического произвола. Это было насилие. Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения даже самого умеренного из граждан.
Мальчики вышли на набережную. Здесь, на Долгой пристани, все торговые конторы были заперты, на окнах — ставни, парусные сараи опустели, такелажники и носильщики слонялись без дела. За одну ночь сотни их, так же как матросы, канатчики и портовые рабочие, оказались безработными. Огромные бостонские корабли, вот уже свыше столетия доставлявшие Бостону его богатство, стояли на якоре. Вход и выход были закрыты.
В первую очередь потеряли возможность добывать средства к пропитанию люди, обслуживавшие корабли и пристань. Но болезнь, их парализовавшая, должна была неминуемо распространиться и в конце концов охватить всех до единого. Где теперь купить одежду? Портные и суконщики закрывали свои лавки. Ни один житель Бостона не мог позволить себе приобрести серебряную чашку. Ювелирам долго не продержаться. Никто не был в состоянии платить арендную плату. Богатым домовладельцам грозило банкротство.
