Иван Сотников - Чудо-камень
Нет, взялся за дело — ничем не пренебрегай. Ничем не поступайся. Ищи и ищи, пробуй и пробуй, дерзай и дерзай! Тогда никакая случайность не уведет тебя в сторону и любая случайность приведет к успеху. Только так и не иначе!
Вернулись они поздно, совсем уже стемнело. Пылал востер, сто раз перекипел суп, подгорело мясо. Сто раз переволновался за них Платон Ильич, и ребята порывались идти на розыски. Но Грек верил в Сеньку. Не должен подвести. Задержался — значит, нужно. Придет.
И вот теперь сразу сто радостей. Нефрит найден! И какой нефрит! Завтра они обследуют всю местность, продолжат поиски. Еще день отдадут нефриту, чтобы послезавтра с победой двинуться на Ильмены!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Таганай и Юрма
Завершив поиски нефрита у озера Курманкуль, ребята распрощались с профессором и старым камнерезом. Расстались и с Златой. Их пути теперь разошлись. Прощание было трогательным. Девчонки даже расплакались. Завлажнели глаза и у ребят, хоть они и крепились изо всех сил. Горячо расцеловались до новых встреч в Уфе и на отрогах Урала.
Расчувствовался даже Петька. Подарил Злате свой лучший кристалл горного хрусталя, отдал на память геологический молоток. Сказал, на дружбу!
Весь последний день Злата не отходила от Сеньки. Расставалась с ним с грустью. Горная одиссея сблизила их и сдружила. Альде было больно глядеть на них. Ревнивое чувство подступало к горлу, мешая дышать. В ее душе смешались и горечь разлуки, и радость, что Злата возвращается в Белорецк, а она, Альда, остается с Сенькой. Нет, он не переменился к ней, и их дружба по-прежнему нерушима. Только делить ее она ни с кем не хочет.
Попутной машиной добрались до Златоуста и отсюда снова двинулись в горы. Их маршрут близился к концу. Остались лишь Таганай, Юрма, Ильмены. Завершающий отрезок пути. А там — домой.
Ночевали в долине Киолима. Он своенравен и журчлив. Его берега поросли густым тальником. Кристально чистая вода неутомима. Дни и ночи грызет она кварциты и слюдистые сланцы, сглаживая себе путь-дорогу.
Ранним утром тронулись на Дальний Таганай. Его вершина еще скрыта туманом. Будто бело-серым пухом затянута и долина. Чуть не с первых же шагов пришлось продираться через девственную глушь. Вековая тайга, бурелом, груды замшелых камней, оплетенных корнями деревьев, топи, предательски заросшие мхом, — все повторялось снова и снова. Таков уж Урал! Казалось, те же кручи, та же тайга, те же каменные россыпи — все то же, и все иное.
Тут извечная борьба камня и дерева.
Вблизи гребня особенно грандиозно нагромождение каменных глыб, поросших мхом и стелющимся вереском. Одна из скал почти отвесно взметнулась ввысь. Тайга двинулась за нею, словно хочет схватиться врукопашную. Деревья тоже тянутся ближе к солнцу, они подступили к самой скале, чтобы по ее уступам одолеть высоту. Камень не стерпел дерзости, и глыбы в сотни тонн весом рухнули на тайгу. Она грудью приняла удар, но не отступила. Пусть разбиты ее пихты и ели, пусть многие из них омертвели. Поднимутся другие. Живое неизбежно победит!
Из-за груды каменных глыб на ребят дохнуло вдруг холодом. Вот те и раз — снег! Снег в июне! И здесь только-только цветут подснежники. Обессилев, лес уступает место тундре. У кривостволой стелющейся березки листочки с ноготь, не больше. А чуть выше на карликовых березках еле-еле набухают почки.
Наконец и Таганай! С него видны дымы Челябинска, даже Свердловска. Перед глазами седой Ицыл, каменные громады Юрмы. Весь горный ландшафт как на ладони.
Теперь на Юрму!
Путь на нее не менее труден. Опять заросли горной тайги, заболоченные ручьи и речки, завалы каменных россыпей. Но на вершину можно пройти двояко: либо более легким путем, либо более сложным и трудным.
Платон Ильич с Альдой, Азатом и Биктимером пошли первым путем, Сенька с Юркой и Петькой — вторым. Надо же поглядеть, нет ли и тут нефрита, нет ли редкостных самоцветов.
Юрма в переводе с башкирского означает «не ходи». Вершина опасная. Здесь своего рода кузница гроз и лишней. Горный хребет, вытянувшийся на многие километры, преграждает путь влажным атлантическим ветрам и служит как бы мощным конденсатором влаги, стягивая на себя все грозовые тучи, и здесь куется погода.
Свою группу Сенька вел уверенно, пока не начались таежные заросли. Продираясь через них, нелегко выдержать направление. Даже с компасом. Исцарапавшись, проваливались в трещины, срывались со скользких глыбунов, порой пребольно ушибались. А на подступах к самой вершине стало еще хуже. Каменистые россыпи громоздились чудовищно. Истинно каменные завалы! Всюду груды и груды бесформенных или плитообразных глыб. Они хаотически нагромождены друг на друга. Здесь тоже царит извечная борьба между лесом и камнем. Обрушиваясь, камень валит деревья, вырывает их с корнем, губит живое. А ель и пихта, иногда и береза, уцепившись корнями за каменистую почву, грудью преграждают путь камню. Подчас гибнут, а не сдаются. Больше того, цепляясь за каменные глыбы или оплетая их своими корнями, стремятся все выше и выше. Выбившись, наконец, из сил, они останавливаются и в ярости сдерживают сползающие сверху каменные громады, поросшие лишайником.
Солнце и вода с ветром без устали полировали глыбы сланцев и кварца, пока не сгладили их совершенно. Оттого и скользко. Лесистые полоски, вытянутые к вершине, кажутся более заманчивыми, а пойдешь через них и видишь: деревья срослись ветвями, сцепились корнями, заросли мхом и вереском, брусникой, малиной, хоть расчищай путь топором.
Руки у Сеньки в крови. Каменные уступы остры и беспощадны. У ребят то же самое. Жаль, нет рукавиц. И все же их упорство неодолимо, что радовало, порождало гордость. Пробились все-таки, одолели!
Им не повезло почти у самой вершины. Меж двух громадных глыб провалился Петька. Сорвался на ходу. Его с трудом вынули, изодранного и побитого. Со злости он искусал губы. Надо же так сорваться! Прямо беда беду бедой погоняет. Идти он не в силах. Нет, не перелом. Даже не вывих. Просто сильный ушиб ноги. Но ступить на нее не может. Выходит, нести. А носилок нет. Смастерить их не из чего. Значит, нести на руках. Тут одному идти рискованно, а с раненым вовсе невероятно.
Сенька глядел на него с горечью, с неприязнью. Задира-пакостник, даже нести его не хочется, а не нести нельзя. После той драки у озера Альда хотела обо всем рассказать Греку, ребятам. Сенька воспротивился. «Если не трус, — бросил он Петьке в лицо, — сам расскажи!». Да где ему набраться мужества. Правда, сгоряча Сенька готов был даже избить его. А поостыл — понял: кулаки Петьке не помогут, если у него мусорно в голове. Вот очистить бы ее от того мусору! Только возиться с ним вовсе не хочется:
— Что, Юра, понесем?
Юрка поморщился. Когда не мог идти сам, Петька не пришел ему на помощь и нести отказался. Как же теперь поступить ему, Юрке? Тоже не нести? Нет, походить на Петьку не хотелось.
— Хорошо бы, конечно, бросить тут, да лучше понесем.
Петьке обидно до слез. Знал, не бросят, все равно понесут?. Зачем же тогда говорить такое. Ему и без того плохо. Сам видит, многое было не так. А разве вернешь.
Ребята осторожно взяли его на руки и понесли. Задыхаясь, взбирались с камня на камень. Подолгу отдыхали. Падали, ушибались. Снова шли. Заныли плечи. Устали руки. Переставали двигаться ноги. Стиснув зубы, еле-еле пробились к вершине.
Скалы резко взметнулись ввысь и образовали причудливый проход. Вот они, знаменитые Чертовы ворота!
Какая красота! Сколько озер, рек, ручьев! Все это блестит и искрится, радуя глаз. Суровые гребни огромны и величественны. Ильмены отсюда похожи на согнутую спину медведя.
Платон Ильич давно уже здесь. Поджидая Сенькину группу, ребята изрядно померзли. Ветер сильный, пронзительный. Пробирает до костей. Пришлось укрываться за каменными уступами.
Случай с Петькой озаботил всех. Нога припухла, и идти он не сможет. Пришлось мастерить носилки.
Спуск был легче. На пути попадались сосновые куртины с оголенными стволами. Здесь добывают живицу — смолистую, прозрачного цвета жидкость, вытекающую из надреза на стволе дерева. Такие подсечки или, как их называют тут, вздымки делают через каждые два-три дня с расчетом эксплуатировать сосну десять-двенадцать лет. А из живицы вырабатывают канифоль и скипидар. Способ добычи Сеньке показался варварским.
Ночевать спустились к небольшому озеру, название которого звучало интригующе. Здесь, за тридевять земель от столицы Башкирии, и вдруг — Уфимское озеро.
— Здорово, правда? — дивилась Альда.
Оно оказалось тихое-тихое. Со всех сторон обрамлено лесом, и по размеру невелико — всего пятая часть квадратного километра. Оказывается, озеро служит истоком реки Уфы. Пробиваясь отсюда через горы, она у самой башкирской столицы впадает в Белую. Река сильная, поэтическая. На ней уже высится Павловская гидростанция. Треть Днепрогэса.
