Сергей Голицын - Тайна старого Радуля
Понятно, почему те радульские девчонки так испугались в прошлом году. Эдакая пасть могла проглотить обеих сразу.
Толстяк Игорь, сияющий, мокрый, грязный, с улыбкой, столь же широкой, как сомовья пасть, подошел к Георгию Николаевичу. Бинты на его ладонях развязались, он не замечал этого.
— Приходите к нам сегодня обедать. В трех ведрах сварим, на костре испечем. — От избытка чувств он схватил Георгия Николаевича за обе руки.
— Послушайте, варить такую прелесть в ведрах на костре — это же преступление!
Только теперь все заметили Настасью Петровну. Оказывается, она давно спустилась с бугра и сейчас стояла сзади рыболовов вместе с Машунькой.
— Я вам уху приготовлю, — продолжала она, — да такую, какой даже сама никогда в жизни не пробовала. И сделаю такое заливное — уму непостижимо! Потом чай.
— Самое первоклассное разрешение пищевого вопроса! — радостно провозгласил Алеша Попович.
— Только мне нужны помощники — один мальчик и три девочки, — докончила свою речь Настасья Петровна.
И тут все, все, кроме Игоря, забыв о соме, ринулись к ней.
— Можно я?.. Можно мне?..
— Тише, дисциплина прежде всего! — Громкий окрик Игоря одернул его подчиненных. — Мне тоже очень хочется самому помогать, но я не имею права. Назначаю, назначаю… — Он медлил, оглядывая всех. — Назначаю Мишу, Галю-кудрявую, Аллу… — Он еще помедлил, оглянув на этот раз только девочек. А те так и впились в него глазами… — Назначаю другую Галю. — Он кивнул на Галю — бывшую начальницу.
Свергнутая повелительница так и засияла. Еще вчера на археологических изысканиях Игорь назначил ее, как самую аккуратную, хранительницей находок. Правда, находок, если не считать горстки мелких белых камешков, не было, но верблюжье выражение тогда же исчезло с лица Гали и само лицо ее вроде бы укоротилось. И постепенно за эти два дня бывшая «княгиня»-задавака преобразилась в самую обыкновенную живую девочку, столь же увлеченную поисками и охотой, как и все остальные.
Игорь и Миша с трудом подняли сома за отрезок трубы, продетой сквозь жабры, взвалили на плечи и пошли по радульской улице. Остальные удачливые рыбаки и не менее удачливые рыбачки шагали сзади. За ними гордо шествовали Алеша Попович и Георгий Николаевич. Шествие замыкала Настасья Петровна, держа Машуньку за ручку. Сомовий хвост волочился по земле.
Из домов выбегали ребятишки и присоединялись к процессии, за ворота выходили взрослые; острый подбородок бабушки Дуни выглянул из резного окошка ее дома. Илья Михайлович не по-богатырски проворно сбежал с крыльца.
— Мальчишкой был — видел такого, из Клязьмы вытащили, — говорил он.
Радуляне ахали, притрагивались пальцами к добыче, удивлялись, поражались.
— Подобное исключительное явление природы в результате коллективного участия в охоте…
Дальше Георгий Николаевич не стал слушать глубокомысленные рассуждения Алеши.
Его сердце ликовало не только из-за удачной рыбной ловли. Все последние дни он настоятельно просил Настасью Петровну пригласить ребят как-нибудь вечерком на чашку чая. Ведь многие из них никогда в жизни не пили из самовара. Но Настасья Петровна наотрез отказывала. И из-за чего?
Недавно она купила в сельской лавочке великолепный чайный сервиз в двенадцать очень красивых желтеньких с черными и белыми зигзагами на боках чашечек и очень боялась — не дай бог, кто-нибудь да кокнет блюдечко!
А теперь она сама приглашала всех на роскошный обед и — Георгий Николаевич был убежден в этом — на столь же роскошный чай. Он-то хорошо знал: если его жена воодушевится, по заветным сусечкам поскребет, то нашарит запасы таких лакомств, которых не только Машунька, но и он сам никогда не пробовал.
Настасья Петровна указала на стол, что стоял в огороде под верандой. Здесь она будет чистить сома. Игорь и Миша положили чудище на стол. Сомовий хвост свесился вниз.
— Помните, бабушка Дуня рассказывала про своего папу, — заметила Алла, — как он в стародавние времена повез пойманного сома в город на базар и с его телеги также свешивался рыбий хвост?
— Наша русалка, наверно, гораздо больше того сома, — добавил Миша.
Никто не хотел уходить. У ребят просто не было сил уйти. Затаив дыхание все следили, как Настасья Петровна взяла два больших, как у мясников, ножа и начала их точить один о другой. Ножи визжали, зрители молчали.
— Подождите кромсать! — кричал Георгий Николаевич. — Буду вас фотографировать.
— Некогда ждать! — кричала Настасья Петровна, размахивая сверкающими на солнце ножами.
Он собрался было спуститься в погреб перезарядить «Зоркий», но патрон с отснятой пленкой, как назло, никак не вынимался — погнулся шпенек зажима. Это русалка в разгаре битвы ударила хвостом по фотоаппарату. Георгий Николаевич взял перочинный ножик, попробовал разогнуть шпенек — ничего не получалось…
Между тем четверо избранников суетились в кухне, в сенях и на веранде. Галя — бывшая начальница — особой машинкой строгала на звездочки морковку и петрушку; Алла разводила в кружке желатин; Миша то приносил чистую воду из колодца, то, наоборот, выносил грязную воду в силосную яму да еще успевал притащить из сарая дрова и подложить их в печку. Галя-кудрявая без толку носилась взад и вперед. А Георгий Николаевич все возился с фотоаппаратом и никак не мог выправить зажим.
Настасья Петровна одна потрошила сома. Ребята — не избранники, а прочие — столпились вокруг нее, но она никого не подпускала близко к «операционному» столу и ловко орудовала ножом.
Все чугуны и кастрюли были мобилизованы. Огонь пылал в плите и в русской печке; один чайник стоял на электроплитке, другой на керосинке, пламя гудело в самоварной трубе.
Толстяк Игорь мечтал быть врачом, и не просто врачом, а хирургом. Вооруженный кухонным ножом, он наклонился над тазом с внутренностями сома.
— Смотрите, еще кушанье! — вдруг закричал он и высоко поднял над головой не более не менее как средних размеров щуку, которую только что извлек из сомовьего желудка.
— Нет-нет! Ни в коем случае! — запротестовала Настасья Петровна. — Щука вся пропитана сомовьей желчью, желудочным соком. Таких проглоченных рыб выбрасывают в помойную яму.
Будущий хирург на ступеньках крыльца сел потрошить свою находку. Если сом проглотил щуку, то какую же рыбу проглотила щука, настойчиво требовало узнать его любопытство медика и мальчишки.
— Что это такое? — Он протянул небольшую темную пластинку, длиной и шириной с палец, толщиной в миллиметр.
— Не знаю, — сказал Георгий Николаевич и поднес непонятную находку к носу. Пластинка была железная, насквозь проржавевшая, с одного конца заостренная, с другого в виде желобка.
Пока он ее рассматривал, Игорь взял у него из рук фотоаппарат и начал отгибать поврежденный шпенек не только перочинным ножичком, но и плоскогубцами.
— Ты смотри там не сломай! — забеспокоился Георгий Николаевич, все еще рассматривая пластинку.
— Нет-нет, сейчас выправлю, — отвечал Игорь. — Ой! — вдруг отчаянно крикнул он.
— Эх, корявец! — воскликнул Георгий Николаевич.
Игорю удалось вытащить из фотоаппарата зажатый патрон, но тот треснул; серой змейкой вывернулась из него пленка и… все погибло. Великолепные, совершенно уникальные кадры были засвечены.
С досады Георгий Николаевич выбранил самого себя — зачем доверил мальчишке фотоаппарат? Ругать Игоря вслух ему не хотелось. Невозможно сердиться в эти минуты торжества, когда все так упоены удачной охотой и ожиданием великого пира…
Четверо быстроногих избранников помогали Настасье Петровне всё так же усердно. Особенно отличалась Галя — бывшая начальница. Настасья Петровна была больше всего довольна именно Галей, которая буквально с полуслова схватывала на лету любые указания.
Тут осторожно скрипнула калитка, и показался Алеша. Он был чисто выбритый, надушенный, торжественный — в темно-зеленом костюме, в темно-зеленой фетровой, осеннего сезона шляпе; на его кирпично-загорелой шее красовался ярко-лиловый, с блестками галстук.
Очевидно, радульские красавицы сочли бы его неотразимым. Но, увы, от храброго русского богатыря Алеши Поповича в нем ничегошеньки не осталось.
Почетный гость тщательно закрыл на щеколду калитку, непривычно мелкими шажками подошел, равнодушно строгим взглядом скользнул по ребячьей толпе, с видом знатока осмотрел найденную в желудке щуки пластинку, потряс погибшую пленку… И тут он случайно поднял свой нос и втянул бесподобную смесь запахов, доносившихся из открытой двери кухни…
И лицо его расплылось в самой простой и широкой русской улыбке. Эта улыбка была искренняя, предвкушающая. Так улыбались богатыри, когда после очередной победы над дикими кочевниками собирались в гриднице киевского князя Владимира Красное Солнышко на пир, а отроки вносили червленые серебряные блюда с жареными лебедями, с соловьиными языками, с кабаньими головами и с прочими яствами.
