Анатолий Мошковский - Трава и солнце
У магазинчика «Ткани» стоял пограничный «ГАЗ-63»; в кузове его, сидя у левой ноги инструктора Саши, весело полаивал Выстрел, а внизу, на земле, творилось невесть что. Тут были и Аверины дружки — Аким с Власом, и Селька с Ванюшкой, и малыши, и все тянули вверх руки и лезли в кузов машины.
— Одного — вы понимаете по-русски? — одного мне надо! — надрывался Саша, отрывая от борта ребячьи пальцы.
Однако двое — Аким с Власом — уже сидели на борту.
У Авери что-то потянуло внутри, защемило. Выбросив вперед руки, точно ныряя, он врезался в гурьбу. Раздвинул, оттеснил, добрался до борта, дернул за ногу Акима. Тот вскрикнул и полетел в Аверины руки. Аверя мягко принял его и поставил на ноги, затем так же стремительно дернул Власа. Однако Влас успел убрать в кузов ногу.
Выстрел запрыгал на поводке, застучал хвостом в дно кузова, но теперь в его лае не было добродушия.
Саша что-то крикнул собаке, и она умолкла.
Аверя тянул изо всех сил, повис на Власовой ноге, и тот полетел вниз. Аверя поймал его и поставил рядом с Акимом.
— Пока! — Аверя кинул на борт ладони, напрягся и как-то странно, боком, сразу обеими ногами забросил себя в кузов, вывернул занемевшие руки и растроганно, как какой-нибудь президент африканской державы с улетающего из Москвы самолета, помахал дружкам: — До скорого!.. Саша, стучи в кабину!
Внизу вопили и колотили в кузов.
— Ну чего вы, дурачье! — до ушей разинув рот, заорал Аверя, видя, что пограничник не слушается его приказа. — Влас даже не ЮДП! А я заместитель начальника штаба и значок имею — и должен ехать в первую очередь!
Аверя распалился, кричал все пуще и не заметил, как возле машины все стихло.
— Аверьян, спустись, — негромко произнес женский голос.
Сбоку, у акации, совсем не на виду, будто даже прячась, стояла Маряна. На ней был узкий сарафанчик с выгоревшими цветами и черными тесемками купальника, бантиком завязанными на шее. Она сурово смотрела на него. Маряна работала на рыбозаводе, была в их отряде вожатой.
Аверя готов был спрыгнуть с машины, но внизу сгрудилось так много ребятни… Ну как мог уронить он себя перед ней?
— Ты слышал?
Саша при виде Маряны преобразился — растерял всю строгость и локтями оперся о борт, точно о плетень:
— Приходи на танцы, Маряша, ждать буду.
Маряна смотрела не на него. Она смотрела на Аверю.
Аверя набычился, потом, ни на кого не глядя, перемахнул через борт, точно этой лихостью хотел оправдать послушание.
— Мальчики, кто первый забрался в кузов? — спросила Маряна.
— Аким, — пискнул кто-то.
— Влас, — сказал другой голос.
— Аким, ты? — спросила Маряна.
Аким побарабанил пальцами о переплет книги, засунутой за ремень, и поднял на Аверю глаза:
— Нокаутом бы его, да рук на такого жалко. Да и страшно, еще дух испустит — большая физическая сила пропадет.
Аверя ревниво скосил глаза на Маряну и ребят:
— Умник!
Иногда Аверя прямо-таки ненавидел этого всезнайку, к которому — странное дело! — очень неплохо относилась Маряна. Не хуже, чем к нему, Авере. А за что, спрашивается?
— Ну так кто из вас поедет? — Маряна теряла терпение. — Ты, Аким, или Влас?
Ребята, нахмурив лбы, молчали.
— Мне что, пусть едут. — Аверя сплюнул, достал горсть семечек и стал по одной кидать в рот. — Какое счастье — от собаки бегать. Пусть…
Он уже понял, что хватил через край, особенно с Акимом. С ним ухо надо держать востро. Но и отступать было поздно.
— Да чего вы там, ехайте кто-нибудь, ну? — застонал Саша. — В другой раз никого не докличешься, а тут машину готовы сломать.
Аверя отвернулся от дружков.
— Я не поеду, — твердо сказал Аким, — у меня книга не дочитана — Чехов.
— Маряна, повлияй! — взмолился Саша.
— Да вы не бойтесь, — сказал Аверя, — память у меня не злая, никого в ерик не спихну.
— Едем мы или не едем? — раздраженно крикнул из кабины шофер, тоже пограничник.
— Ну, если нет охотников, могу и я: как не послужить родным погранвойскам. — Аверя потянулся и, кряхтя, медлительно, как дед на печку, полез в кузов. Сощурил в щелку глаза, сквозь узкую прорезь, точно бритвой, полоснул по ребятам и кинул назад: — Ехай!
— Маряна, так придешь? — крикнул Саша. — Я немножко поработаю и вернусь…
Взревел мотор. Саша увидел полуоткрытый Марянин рот, но ничего не расслышал и замахал ей рукой. Аверя подошел к Саше, присел на корточки:
— Что будем отрабатывать?
Он хорошо знал всех пограничников Шарановской заставы и, уж конечно, всех служебных собак. Даже по лаю различал.
— Горячий след. — Саша потрепал жесткую гриву Выстрела. — А ты, брат, не промах. Чего учудил!
— А чего? — Аверя наивно заморгал ресницами.
— А того. Знал бы — не взял бы. Не собаку надо посылать по твоему следу, а тебя — по собачьему. Разорвешь. Что зверь. А небось еще в пионерах ходишь. В седьмом ведь.
— В восьмой перешагнул.
— Смотри не причини вреда Выстрелу. Поддавайся. Обеспечь хорошую работу.
— Да уж постараюсь. На клыки, конечно, не полезу. Он ведь у тебя умный.
— Его бы мозги тебе — ничего был бы парнишка. Уважение бы имел. А ему бы твои — все наряды с границы можно бы снять: ни один нарушитель не перешел бы.
— Точно, — согласился Аверя и вдруг во все горло дурашливо завопил: — «Эх, девчонка дорогая! Дорогая ты моя!»
— Ну-ну, ты… Свихнулся?.. Да, чтоб не забыть: скоро ваш отряд идет в патрулирование.
Машина пронеслась по Центральной улице у домов и магазинчиков, обнесенного забором гаража, вылетела на открытое ветру и солнцу шоссе и остановилась против лесничества — домика, белевшего за молодыми посадками.
Саша сделал дугообразный жест, и пес выпрыгнул из кузова.
— Ох, леший, сапоги-то и забыли! — ударил себя по лбу Саша, глянув на Аверины туфли. — Василь, придется тебе пожертвовать.
Шофер вылез из кабины и сплюнул.
— А чем его плохи? Каши еще не просят.
— А если Выстрел цапнет чуть повыше? Давай разувайся. Конечно, если не хочешь сорвать учебную задачу…
— Ох и хитры вы, инструктора! От собак, что ли, научились?
Шофер стащил кирзовый сапог и стал разматывать портянку. Авере сапог был великоват, но не слишком, потому что шофер был не из великанов, а Аверя не из недомерков. Старательно обувшись, чтоб ни складочки, ни морщинки не легло под ступню, облекся в толстый и длинный старый армейский плащ, который не позабыл взять Саша.
— Значит, так. Пройдешь километра два куда хочешь, в любую сторону, — ни я, ни Выстрел смотреть не будем; на половине дороги выбросишь из кармана платок… Есть он у тебя?
— Дома позабыл…
— А что-нибудь другое есть? Я свое передать не могу: запах должен быть твой.
Аверя нащупал в кармане перочинный ножичек — жалко; яблочко-зеленуху постыдился вынуть; леску, намотанную на фанерку, тоже жалко; пачку «Севера» с тремя мятыми папиросками — побоялся: Сашка хоть и свой парень и лет ему не больше двадцати, да эти пограничники себе на уме, всегда что-то скрывают. Еще расскажет Дмитрию Алексеевичу, директору…
Пришлось вынуть дощечку с леской.
— Сгодится?
— А крючок есть?
— Какая же леска без крючка? — обиделся Аверя, считавший себя потомственным рыбаком. — Это у вас, у степняков, леска может быть без крючка, а мы…
— Отставить треп. Откусывай крючок и прячь. Ну, давай, давай. Так-то безвредней будет Выстрелу. Бросишь, значит, леску…
— Не найдет — купишь новую.
— Жадина! Моя собачка работает как часы. Убедишься. А платок носи при себе, если культурный человек, личная гигиена требует… Ну, пошел.
В плаще было жарко, прошибал пот, длинные полы мешали идти. Аверя добрел до кустарника, присел, оглянулся: ни Саша, ни Выстрел не подглядывали за ним — они стояли за кабиной. Однако, задетый тоном инструктора, Аверя решил проучить его.
Местность была пересеченная, с мелкими озерцами, с частым березняком. Местами рос кустарник такой густоты, что в нем можно было спрятаться и от целой своры Выстрелов. В Аверину школу, где был организован отряд ЮДП — юных друзей пограничников, — не раз приходили инструкторы с собаками и рассказывали об их нравах, еде, работе, и ребята помогали тренировать собак: прокладывали следы для поиска или выстраивались в шеренгу и каждый клал что-нибудь из кармана в одну кучу; приходила собака и по запаху любого предмета безошибочно находила владельца…
Сапоги вязли в песке, плащ душил зноем, и скоро Аверя взмок. Но он был очень сильный и шел быстро. Шел зигзагами, петлял, долго кружился возле кривой сосны, перелезал с деревца на деревцо, чтобы не оставлять на песке следа; в двух местах отважно перешел озерца — сапоги-то не свои, не жалко! — потом вынул леску. Сердце его прямо-таки стиснулось, когда он, прощаясь с леской — не одну сотню сомят выловил ею в порту! — положил ее на песчаном бугорке под сквозистой березкой: уж здесь-то ее Выстрел обязан был найти!
