Евгений Астахов - Ботфорты капитана Штормштиля
— Зайдите через неделю. Химикатов и реактивов нет. Поступят, тогда примем ваш заказ. Мы артель — нас обеспечивают в последнюю очередь…
Несмотря на неважные дела, Серапион все чаще и чаще надоедал Бобоськиной тетке:
— Зачем он бездельничает? Лишних денег у тебя много? Пятнадцать лет скоро парню! Я в его годы уже два ремесла знал. Профессор из него все равно не выйдет, семь классов есть — хватит. Я пять классов имею — и ничего, уважаемый человек, большим производством руковожу. Химическим! Я из твоего хулигана специалиста сделаю, верныи кусок хлеба обеспечу.
— Да ведь вам самим делать нечего, — нехотя отбивалась тетка. — Вон глухонемой весь день по базару бродит, а то дрыхнет на пляже. А ты — четвертого брать.
ня будет. И еще тебе триста рублей в месяц. У меня технолог, научный человек, тыщу двести получает, на всем своем. А тут на всем готовом — триста!
— Сиди и слушай! — не унимался Серапион. — Что за человек! У меня сегодня есть химикаты, краски, завтра кончились. Через неделю опять привезли. А клиент разве знает? Он не знает, не ходит. Мы без работы сидим, план не выполняем. Когда не вовремя приходит — мы ему отказ даем. А вот возьму твоего парня, организуем заказы на дом. Сами ходить будем. Приносить, уносить. Культурно! В газете о нас напишут. А сейчас кого я пошлю? Глухого-немого, да? Или технолога? Ва, дорогая, он ученый, но очень старый человек, он на третий этаж пять раз поднимется и умрет. А я отвечать буду, да? Скажешь: сам ходи? Сам я не пойду. Я заведующий. Мне парень молодой нужен. Отдавай племянника. Как сын у меня будет.
— А платить станешь?
— Кормить буду, одевать буду, делу учить. Жить у меня будет. И еще тебе триста рублей в месяц. У меня технолог, научный человек, тыщу двести получает, на всем своем. А тут на всем готовом — триста!
— Сам говоришь — хулиган он…
— Ва! Может, мне как раз хулиган нужен? Может, я сам хулиган был, сочувствие имею?
Серапион ходил к тетке чуть ли не ежедневно. Ерошил худыми пальцами длинные черные волосы, заглядывал в глаза, совал задаток. И тетка в конце концов согласилась.
С тех пор Бобоська не появлялся в Старой гавани. Тошка ловил рыбу один. И один ходил за волнорез копать морских червей. Приносил домой куканы ставридки и кефали, но это уже не радовало его, как прежде.
Однажды он все же пошел на Турецкий базар. На пороге красильни в потертой кожаной куртке с молниями и в черных брюках клеш сидел Бобоська. Куртка и клеш выглядели шикарно.
— Здорово, Бобоська!
— А, Тошка! Привет! — Бобоська обрадовался, встал, хлопнул друга по ладони. — Чего ты здесь?
— Да вот пришел тебя повидать. Боцман о тебе спрашивал.
Бобоська помрачнел. Он глянул в темный квадрат распахнутых дверей. В глубине красильни маячила тощая фигура технолога.
— Бобоська! — крикнул тот резким птичьим голосом. — Воду в третьем чане смени. Быстро!
— Ладно! Сейчас… — буркнул Бобоська и добавил под нос: — Сушеный Логарифм.
— Что, что? — заинтересовался Тошка.
— Сушеный Логарифм. Это я его так прозвал. Он все на линейке своей что-то считает. Считать на ней можно. Делить, умножать. Он, как баклан, заладит: расчет, процесс, логарифмы, это понимать надо, это голову иметь надо… Ну, я и прозвал его — Сушеный Логарифм.
— А Серапион твой знаешь кто? — сказал Тошка.
— Кто?
— Вылитый Скорпион. Черный скорпион. Ерго про него знаешь что сказал: «Он нехороший человек. Он, как «фараон». Рыба есть такая с ядовитыми колючками.
— Знаю. Скарпена…
— Почему ты не уйдешь отсюда? Ведь скоро в школу.
— Тетке выгодно — Серапион ей платит. Она все жалуется — денег нет, денег нет. Уйду — рева не оберешься.
— Бобоська! — снова крикнул технолог. — Я Серапиону пожалуюсь, что ты мне весь процесс нарушаешь.
— Процесс, процесс… Иду! Слушай, Тошка, на вот тебе. — Он вынул из кармана что-то круглое, завернутое в обрывок газеты. — Ты, помнишь, говорил насчет годовщины. Подарок тут, в общем… Отдашь вместе со своим. Пока!.. — И он нырнул в красильню.
Тошка развернул сверток. В нем оказалась небольшая коробка. На глянцевитой оранжевой этикетке дугой выгибалась черная, как уголь, кошка с большими наглыми глазами.
«Ша нуар», — прочел Тошка. Он понюхал коробку. Пахло от нее сладко, а на ладони оставался розовый бархатистый налет.
«Пудра, — подумал Тошка. — Это он для Женщины с Грустными Глазами. Это он здорово… «Ша нуар»… Черная кошка… Да, это он здорово сообразил…»
Глава 3. Женщина с Грустными Глазами и ее дочь Кло
Женщина с Грустными Глазами жила в одном доме с Тошкой. Она была очень красива. Тошка никогда раньше не видел таких красивых женщин: разве что в трофейных кинофильмах. У нее были тяжелые золотые косы, обвитые вокруг головы, и голубые глаза под длинными темными ресницами. Когда шел дождь, она надевала коричневое кожаное пальто со следами от споротых погон и становилась еще строже и красивее. Тошка ни разу не замечал, чтобы женщина улыбалась. У нее были очень грустные, задумчивые глаза.
Рано утром она выходила из дому и возвращалась поздно вечером. Иногда за ней приезжала машина — длинный ЗИС с красным флажком на облупленном крыле.
— Она журналистка, — почему-то вполголоса говорили соседи. — Спецкором работает.
И это металлическое, мужественное «спецкор» очень шло Женщине с Грустными Глазами.
Тошка увидел ее в первый же день, как только приехал. Она шла по двору вместе с дочерью. То, что это дочь, — было совершенно ясно. Такие же косы, только чуть потоньше, и голубые глаза, и ресницы черными стрелами.
Вскоре Тошка узнал, что муж этой женщины, капитан военного транспорта Борисов, не вернулся с войны. Никто не мог точно сказать, что с ним случилось. Транспорт был торпедирован немецкой подводной лодкой, большая часть команды погибла. Но те, кто успел спастись, в один голос утверждали: транспорт удержался на плаву. И капитан Борисов не сходил с мостика. Он остался на полузатопленном судне. Один. Больше ничего сказать не могли — все случилось в ненастный туманный вечер, в марте тысяча девятьсот сорок четвертого года. О капитане Борисове с тех пор никто не слыхал.
— И чего ждет? — пожимали плечами соседки. — Погиб человек. Скоро уж пять лет, как погиб.
— Не говорите, — отвечали другие. — А может, в плену он. Не всех ведь отпустили пока. Мало ли что? А ожидание — что твой магнит. Кого с ходу не позабудут, тот обязательно вернется…
И тогда Тошка тоже стал ждать капитана Борисова. Он никому об этом не говорил. Только вот Бобоське сказал. Бобоське можно, тот понял.
Ложась спать, Тошка с нетерпением ждал момента, когда в квартире потушат свет и все стихнет. Как только наступала тишина, он открывал глаза. Серым квадратом светилось окно, перечеркнутое крестами переплетов. Дом стоял у самого порта. Из ночной пустоты доносились приглушенные расстоянием звуки: грохот якорных цепей, музыка — это танцевали в Приморском парке, свистки маневренного паровоза и треск цикад.
А в доме тишина. Тошка ложился на спину, закидывал за голову руки и думал о капитане Борисове. Тот представлялся ему высоким, широкоплечим и, может, даже с курчавой бородой под выступающим вперед твердым подбородком. Вот он стоит по колено в воде на мостике тонущего транспорта. Длинная английская трубка зажата в углу прямого рта. Уродливая и скользкая, всплывает подводная лодка. Ее тупорылая пушка шарит в тумане. Нащупав ныряющие в волнах шлюпки, бьет по ним прямой наводкой. Летят в воздух щепки, тонут моряки.
На залитую водой накренившуюся палубу транспорта, прижимая к животам автоматы, карабкаются люди в вязаных шерстяных колпаках. Капитан Борисов один, Один на разбитом корабле, против всех этих с автоматами. Он стреляет, но их много, гораздо больше, чем патронов в пистолете капитана. И Тошка видит, как наваливаются на Борисова немецкие подводники, как, вздрогнув, падает красное полотнище флага…
В глубине квартиры часы бьют двенадцать. Смолкает музыка в Приморском парке. И только маневренный паровоз и цикады не засыпают до самого рассвета.
— Ты не болен, сын? — спрашивала утром мама. — Что-то вид у тебя рассеянный. Перекупался, может?
— Да, наверное, перекупался…
Дочь капитана Борисова звали Таней. Правда, Тошка об этом узнал гораздо позже. И поэтому он сам выдумал ей имя. Оно пришло не сразу. Тошка перебрал десятки, а может, даже и сотни имен. И ни одно из них не подходило для девочки с золотыми косами и черными стрелами ресниц. И вдруг в памяти всплыл обрывок песни, слышанной очень давно, еще там, в Нефтегорске. Ее пел мамин брат, дядя Гога, веселый, чудаковатый человек.
…А дочь капитана, красавица Кло,Стреляет в подброшенный кем-то пиастр,Ах, сколько воды с той поры утекло!..
Это было как раз то, что нужно. Кло! Именно Кло! И даже когда Тошка узнал, что девочку зовут просто Таней, он все равно про себя продолжал называть ее этим непохожим на другие именем…
