Илья Миксон - Трудный месяц май
Вокруг Иришей леса могучие, болота ягодные, река полноводная, а дорог никаких. И были Ириши глухой глухоманью. Но вот проложили рядом железнодорожный путь Ленинград — Москва, и началась другая жизнь. Построили деревообрабатывающий комбинат, вырос рабочий поселок, станция-минутка.
«Минутка» потому, что поезда останавливались в Иришах на одну минуту. Пассажирские, конечно. Товарные подолгу задерживались: пока их загрузят связками штакетника, тарной дощечкой, щепой для спичечных фабрик, табуретами, черенками для лопат, иной немудреной, но тоже нужной продукцией комбината.
А потом началась война, Великая Отечественная. Фашисты блокадным кольцом обложили Ленинград. Только узкая горловина осталась, по ней и пролегла ледяная Дорога жизни через Ладожское озеро.
Как ни старались враги перерезать горловину, насмерть задушить голодом Ленинград, ничего у них не вышло. Не дали советские воины замкнуть кольцо. Одиннадцать тысяч пятьсот героев жизнь за это отдали. Столько в Иришах и людей раньше не было.
А после войны и ни одного не было.
Единственно, что напоминало об Иришах — развалины комбината. И те сохранились лишь благодаря тому, что никто и ничего не мог с ними поделать. Ни киркой, ни ломом, ни танками.
Железобетонные плиты перекрытий, надломанные колонны и балки, рельсы и двутавры, скрюченная стальная арматура толщиной в большой палец… Чем их возьмешь? Взрывчаткой разве!
Известно было, что под цехами комбината существовали обширные подвалы. Сметливые работники «Плодоовощи» пытались приспособить их под хранилища, продолбили в двух местах шурфы, но каторжные труды оказались зряшными: внизу стояла вода.
Прошло еще двадцать лет, и начали в Иришах возводить мощную электростанцию, завод по переработке нефти. И город.
Теперь Ириши во всех атласах есть. Новых, конечно. И я еще расскажу вам немало об этом замечательном городе.
А сейчас Осипов уже подходит к тому месту, где между Волховом и сверкающим большими окнами Домом Советов высятся руины комбината.
Настал уже и их час. Саперы старшего лейтенанта Январева ведут подготовку, чтобы ликвидировать, как они говорят, наследие войны, раздробить неподъемные плиты и балки, встряхнуть аммоналом и толом черный холм. После и экскаваторы с бульдозерами справятся.
Выйдя в створ Дома Советов, инспектор милиции Осипов замедлил шаги, остановился и после недолгого раздумья поднялся наверх, к саперам. Командир их, старший лейтенант Январев, тоже был здесь.
Поздоровались, закурили. Январев по печальным глазам понял: ничего не известно. И не спрашивал. И Осипов ни о чем не спрашивал. Молчит Январев — значит, ничего существенного.
— Управитесь за один раз? — Осипов кивком показал на дикое нагромождение металла и бетона.
— Можно бы, да нельзя, опасно. По частям рвать придется. Ювелирная работа. Обещал, что в городе ни одно стеклышко не треснет. Сперва верх обрушим, потом шурфы пробьем. Тут же знаешь какие низы? Бетонные перекрытия, а под ними такие подвалища!..
— Подвалища? — эхом повторил Осипов. — Вход появился?
— Пока нет. Рванем разок — появится. — Январев вдруг подумал о том же и огляделся. — Да нет, — сказал он, успокаивая себя и Осипова, — мы проверяли. Все водой залито.
— А выходы к реке? Были? Есть?
— Были. Нету. Один вот тут, где мы стоим, примерно. Другой где-то там, в районе новых очистных был. Давно след потерян.
— Лично убедился?
— Не сам… Филимонов!
Подошел коренастый солдат.
— Слушаю вас, товарищ старший лейтенант, — доложил он тягучим голосом.
— Ты берег разведывал?
— Так точно, я, товарищ старший лейтенант.
— Подземных выходов не видел? — Никак нет, товарищ старший лейтенант!— Подземных выходов не видел?
— Никак нет, товарищ старший лейтенант, не было такого!
— А выемки? Щели? Трещины глубокие? — насел Осипов.
— Ямок там полно, в берегу, — не обращая на милиционера внимания, отвечал своему командиру Филимонов. — И рытвин, и щуриных гнезд.
— Тридцать лет прошло, — сказал Январев. — Осадка, дожди, половодья… Там же не метростроевские тубы, не кольца стальные — кирпичики. Да еще в местных грунтах. Давно в прах рассыпались.
— Я все же пройдусь…
— Дать тебе солдата в подмогу?
— Не надо. Пока не надо, — отказался от помощи Осипов и опять спустился к берегу.
Город кончился, вернее, не дошел еще в этот район. На берегу было ветрено и пустынно. И никаких следов. Полуденный дождь, сильный и короткий, загладил песок, а по бугру молодо зеленели кусты и майская трава. Осипов прошел метров триста и повернул назад.
Выемки и промоины и намека не давали, что за ними кроется сколько-нибудь значительное углубление. Не в счет и черные пятачки птичьих гнезд.
Осипов прошел метров триста и повернул назад.
Январев опять не стал расспрашивать, предложил:
— Могу подбросить. По пути.
Осипов отказался.
— Как знаешь. — И Январев улыбнулся.
Улыбка у него обаятельная, с ямочками на щеках — не хочешь, а растаешь.
«Наверное, Светлана Васильевна и не устояла перед такой улыбкой», — подумал Осипов и спросил:
— Скоро свадьба?
Январев еще обворожительнее заулыбался.
— Скоро. Переживем трудный месяц май и… А потом — в отпуск, к морю.
— Куда? — уточнил Осипов ревниво.
— В Крым.
— Ва-а! Какие там горы? Какое там море? В Мартуни поедете, на Севан. Мама вас как родных встретит! Знаешь, как моя мама готовит? Пальчики оближешь!
«От одного запаха сыт будешь!» — восторженно подтвердил сирели Армен и украдкой вздохнул.
Приглашение растрогало Январева:
— Спасибо, дружище…
— Потом обязательно спасибо скажешь! Я для вас специальный маршрут составлю, свадебный! Армению, Абхазию, Грузию — весь Кавказ увидите!
Январев счастливо поулыбался, потом вдруг сказал с грустью:
— Какой мне после отпуска маршрут предстоит, вот этого еще и писарь не знает.
— Какой писарь?
— Переводить меня будут.
— Почему?! — горячо возмутился Осипов. Так хорошо сработались за три года, подружились. — Зачем?
— Для пользы службы.
Когда офицера отправляют на новое место службы, скажем, из Иришей в Ленинград, из Ленинграда на Чукотку — с повышением, с понижением, — в приказах всегда одно пишут: «Для пользы службы».
— Для пользы?! Да ты здесь… Да разве служба в Иришах — халва с орехами?
— Напомнил, — опять высветился ямочками Январев. — Одну минуту!
Он сходил к машине, вытащил что-то из полевой сумки и, возвратившись, сказал, как мальчишка мальчишке:
— Закрой глаза, открой руку.
Осипов ощутил на ладони гладкую холодную тяжесть.
— Теперь смотри! — с тихой гордостью разрешил Январев.
В руке Осипова лежал немецкий бомбовый взрыватель.
— Выхолостили, чистенький внутри, как скорлупа без ядрышка, — не столько успокоил, сколько похвалился Январев.
На Осипова взрыватель не произвел впечатления: всяких штучек навиделся в Иришах.
— Ты номер, номер посмотри!
На нижнем ободке корпуса были выдавлены две цифры.
— Сорок, — спокойно прочел Осипов.
— Сорок! — непонятно заликовал Январев. — Заветный!
Как Осипов сразу не вспомнил! Январев же столько раз рассказывал. Из огромного множества фашистских бомбовых взрывателей самые опасные под номерами 3, 17, 24, 40, 57, 67, 70. Номера дали немцы, а разгадали секрет каждого взрывателя наши. Разгадали ценою ранних седин, увечий, жизней…
Старшему лейтенанту Январеву выпала участь обезвреживать и эти, заклейменные. Все, кроме сорокового.
«Сразиться еще с «сороковым», — размечтался как-то Январев, — и — законченное высшее пиротехническое образование!»
«Будь он проклят! — ответил тогда Осипов. — Ты и без смерти номер 40 ученый сверх меры!»
Надо было поздравить с блистательной и трудной победой, но Осипов подумал о переводе и опять возмутился:
— Они соображают, что делают?!
— Соображают, дружище. Порядок есть, обязательное правило: не держать нашего брата сапера на активном месте больше трех лет подряд. Привыкаешь к опасности, инстинкт самосохранения притупляется, забываешь осторожность, ну и…
Такие страхи рассказывает, а на лице улыбка.
Осипов покатал в ладонях пустотелую безобидную железку с грозным номером 40.
— Где добыл?
— Ювелирно сработали, — только и сказал Январев. Он окинул взглядом развалины и добавил: — Выполню это последнее задание — и в отпуск, а там переквалифицируюсь в управдомы!
