Даниил Аль - Дорога на Стрельну
Он вбежал в нашу комнату. На нем не было ремня, не было сапог. Волосы его были растрёпаны, глаза широко раскрыты. Он, видимо, только что вскочил с койки, после того как тщетно пытался заснуть.
Вахмитоненко воздел к потолку кулаки, открыл рот… и тут раздался громовой удар страшной силы. Здание вздрогнуло. Закрытая дверь в стене распахнулась, одна её половинка слетела с петель. Фекляшин растянулся на полу. Привалов упал на патефон. Я присел. Кто-то успел закатиться под койку. Зотов прижался к ножке стола. Михеев бросился лицом вниз на койку и закрыл уши ладонями. Вахмитоненко так и осел в проёме двери с раскрытым ртом и поднятыми руками…
Тот, кому не довелось самому видеть близкий разрыв снаряда, тем не менее, с помощью кино и даже описания, может себе представить и ослепительную вспышку, и мощный выброс земли, и неудержимый разлёт обломков… Другое дело — звук близкого разрыва. Передать его никакими средствами невозможно. Потому что это не только звук. Сила звучания воспринимается здесь как звучание силы. Силы, несоизмеримой с возможностями человека противостоять ей, уцелеть, сохраниться, остаться… Воспринимается звук разрыва не одним только слухом, но и всем существом человека, каждой клеткой его тела, каждой точкой его сознания, всего его «я». И все это «я» на мгновение сжимается, ощущает себя вдруг бесконечно малым и беззащитным. На войне было немало смелых, «обстрелянных» людей, которые не «кланялись» пуле. Снаряду и бомбе не «кланялись» только те, кто не успел этого сделать, кто был сражён до того, как смог что-либо увидеть или услышать…
Прошло несколько мгновений. Был слышен стук падающих на землю тяжёлых обломков. Мы постепенно поднялись, выпрямились. Вахмитоненко, бледный, как голый череп, медленно опустил руки. Потом мы все молча вышли в коридор.
Шальной снаряд угодил в наше здание. Торец дома был срезан воздушной волной по самую нашу стену. Ни комнаты Вахмитоненко, ни его стола, ни его кресла, ни его койки не было и в помине. На месте, где находилось окно, покачивалась на двух тонких трубах голубая батарея парового отопления. Зацепившаяся портянка развевалась на ней серым вымпелом…
Первым нарушил молчание лейтенант Зотов.
— Что ж, товарищ майор, раз такое дело, добывайте себе раскладушку и поселяйтесь у нас. Место найдётся.
— Найдём, найдём место, товарищ майор! Переселяйтесь, — раздались голоса.
— Нет, нет, спасибо… То есть большое вам спасибо… Я вас… Я вам буду мешать… Я уж где-нибудь пристроюсь…
Подселился Вахмитоненко к группе старших штабных командиров, размещавшихся в красном уголке мясокомбината. К нам в течение всего следующего дня он не заходил. Никто бы теперь не помешал нам развлечься во время работы доброй шуткой. Но в этот день мы не шутили. Сидели серьёзные и молча работали. После обеда почти все вернулись в комнату. Без особого интереса послушали патефон… Вдруг с лестницы послышался топот. В дверях показался запыхавшийся Зотов.
— Братцы! — закричал он с порога. — За мной! Скорее! Только тихо! Тихо!
Мы спустились на улицу и подошли вслед за Зотовым к другому концу дома.
В красном уголке, спиной к раскрытому окну, сидел майор Вахмитоненко. Он сидел возле дребезжащего, вконец расстроенного пианино и упорно пытался подобрать одним пальцем знакомую мелодию — «Тучи над городом встали…».
РОКОВАЯ ОШИБКА
Как-то раз — дело было летом 1942 года — дали нам на завтрак в офицерской столовой укрепрайона овсяную кашу. Овёс был неободранным, поэтому острые шелушки и «усики» обдирали горло. Кто-то свою порцию съел, кто-то, отпробовав каши, отодвинул тарелку и пошёл за чаем к пузатому чайнику, стоявшему на столике у входа.
На обед нам дали суп из того же овса, на второе — овсяные котлеты, а на ужин — из такого же овса пудинг.
На другое утро овсяный пудинг был приготовлен на завтрак. На обед нам сварили суп с овсяными фрикадельками, на второе дали овсяную кашу, на ужин — овсяные котлеты.
На третий день, направляясь в столовую, офицеры спрашивали друг друга: «Неужели опять овсом угощать будут?!» Оказалось, что день опять начинался с овса. Последним в тот день в столовую пришёл капитан — начхим укрепрайона. Войдя в дверь, он, вместо того чтобы с нами поздороваться, громко заржал. Все рассмеялись.
Вообще-то, на нашем Ленинградском фронте насчёт еды привередничать не привыкли. Слишком памятна была первая блокадная зима, когда и на фронте паёк был куда как скуден. Сухарей и то не хватало. Но ведь тогда, зимой, по ледовой Дороге жизни подвезли немало продовольствия для осаждённых ленинградцев. А весной и летом продукты стали регулярно доставлять по Ладоге на баржах и кораблях. Паёк, положенный бойцам и офицерам, выдавали по полной норме, как на Большой земле. А тут вдруг один овёс… Мы не могли понять: в чем же дело?
Тем более что некоторые наши офицеры побывали у соседей — у пехотинцев, танкистов, артиллеристов — и убедились, что везде кормят хорошо. Да и в наших же собственных артиллерийско-пулемётных батальонах, или, как их называли, артпульбатах, на полевых кухнях варили мясные супы с разными крупами, делали на второе котлеты с макаронами, а то и гуляш. И каши были хорошие — пшённая, манная, иногда гречневая, да и та же овсянка, но вполне съедобная. А на нашу кухню, как объяснил нам повар, ничего, кроме овса, не завезли. Кончилось все это тем, что группа офицеров отправилась к полковнику — коменданту укрепрайона — с жалобой на нашу интендантскую службу.
Выслушав их, полковник вызвал к себе начальника интендантской службы. Тот прибежал, вытянулся у двери и, увидев офицеров штаба, начал давать объяснения, не дожидаясь вопросов полковника.
— Разрешите доложить, товарищ полковник, — заговорил он, явно нервничая. — Действительно нехорошо получилось. Одним неободранным овсом приходится комсостав кормить… Но разрешите доложить, придётся им до конца месяца этим овсом довольствоваться.
Видя недоумение полковника и наши вытянувшиеся лица, интендант разъяснил:
— Ошибка вышла. В накладной, отправленной на продсклад, писарь вместо «комсостав» написал «консостав». Вот один овёс и выдали…
Полковник, само собой, вмешался в эту историю, поговорил с кем следовало, и овёс нам заменили другими продуктами. Но целую неделю мы на этой пище все же промучились.
Вот какая история вышла из-за одной грамматической ошибки!
«СЕКРЕТ ПОЛИТШИНЕЛИ»
Новый замполит появился через два дня после ухода прежнего. Днём, перед самым обедом, командир роты построил свободных от боевого наряда бойцов возле полевой кухни, под прикрытием развалин большого кирпичного здания. Как-то неопределённо кивнув на стоящего рядом с ним офицера, он сказал:
— Товарищи бойцы. В роту назначен замполитом старший лейтенант Шнитов.
Слова эти капитан Зуев произнёс сухо, с мрачным выражением на лице. То ли он не сумел, то ли не хотел скрыть своё неприязненное отношение к прибывшему. Недовольство командира роты, а точнее, его разочарование нетрудно было понять. Рядом с ним, подтянутым молодым офицером в белом полушубке, перекрещённом ремнями, в такой же белой, словно пуховой, шапке, в аккуратных, коротко закатанных валенках, в которых исчезали красные кантики темно-синих бриджей, стояла фигура совершенно иного вида.
Новый замполит, человек лет сорока с гаком, походил скорее на вахтёра заводской проходной, донашивавшего старую военную форму, чем на боевого фронтовика. Такому впечатлению не мешали лежавшие на его плечах сгорбившиеся зеленые погоны старшего лейтенанта. Они выглядели на нем, в полном смысле этих слов, как с чужого плеча.
Вся одежда старшего лейтенанта была второго срока: и серая солдатская шапка, и короткая шинель, из-под которой виднелись жёлто-зеленые стёганые штаны, и валенки на двойной, а значит, уже дважды подшитой подошве. На рукавах его шинели, над обшлагами, красовались матерчатые красные звезды, которые к тому времени политработники, как правило, уже не носили. Старший лейтенант Шнитов приветливо и простодушно улыбался.
— Знакомьтесь с ротой, товарищ старший лейтенант, — все так же сухо проговорил капитан Зуев.
Быстрым движением подбросив к шапке ладонь, он повернулся и пошёл к своей землянке. Замполит Шнитов тоже взмахнул рукой, но с опозданием. Вместо ответа на приветствие у него получился прощальный жест вдогонку уходящему. Неуклюжий этот взмах вызвал в строю откровенный смех. Командир роты резко обернулся. Он хотел возвратиться и сделать солдатам внушение, но не успел.
— Расходись, ребята, — обедать пора, — сказал старший лейтенант. Строй тут же рассыпался. Капитан Зуев пожал плечами и пошёл дальше.
Вскоре на заснеженной полянке возле полевой кухни бойцы с котелками в руках уселись в круг кто на чем — на пустых ящиках из-под снарядов, на поленьях, а кто и прямо на снег. В середине на толстой чурке восседал старший лейтенант Шнитов. Усердно выгребая щи из котелка, он рассказывал, как получил своё назначение.
