Марина Дяченко - Слово Оберона
– Сам ты предатель, – сказал Максимилиан.
Я уселась рядом с людоедом. Мне было неловко. Я не могла к нему привыкнуть – к новому Уйме.
Мясо было не чета тем жестким тушкам, которыми нас потчевал Принц-деспот. Все-таки людоеды знают толк в кулинарии.
– Уйма… – мне не хотелось говорить при Максимилиане. – Можно тебя на минутку?
Людоед вытер рот волосатой лапищей и поднялся. Мы отошли шагов на сто – отсюда был виден замок вдалеке и широкая накатанная дорога у подножия холма.
– Как ты его поймал? – спросила я шепотом. – Он ведь по-настоящему большой колдун. Я сама видела.
– Колдун, – Уйма кивнул. – Только он мальчишка. Щенок. А я мужчина.
– Но ты не волшебник…
– Лена, – жесткий рот Уймы чуть изогнулся в улыбке. – Я сын вождя и вождь. Я водил наше племя на Шакалов и на Угробов. Что мне один сопливый некромант?
Мы помолчали. Уйма поглядывал на дорогу, сыто, расслабленно – и в то же время зорко.
– А как тебе удалось выудить ключ у Принца-деспота?
– Я ему не давал ключ.
– Что?!
– Я ему дал будто-бы-ключ. Мой палец. Жритраву, он долго будет возиться на выходе.
– У меня в кармане был отпечаток твоего пальца?!
Уйма вздохнул:
– Ключ надо беречь. Ты его уберегла?
– Ты меня обманул!
– Мы живые? Живые. С ключом? С ключом. Двух принцев нашли. Ищем третьего. Чего еще?
Я посмотрела на Уйму. Он был спокоен, как слон. Как хладнокровный сытый людоед.
– Ты… – вопрос уже вырвался, я не могла его удержать. – Ты в самом деле ел людей?
Уйма медленно перевел взгляд на меня. Я прикусила язык.
– Врагов, – медленно сказал Уйма. – Людей не ел. Врагов.
– Но враги тоже люди!
– Кто тебе сказал?
– Все знают!
Он хмыкнул:
– Тебя кто-то обманул. Везде, в любом мире. В Королевстве. Здесь. В твоем мире, где люди летают на железных птицах и знают обо всем, что происходит на свете. Везде враги – это враги. Их готовы есть. И танцевать на их могилах.
– Нет, Уйма! – я снова почувствовала себя слабой. – Нет! Ведь и Оберон твой враг. И Гарольд… и… – я не договорила.
Уйма поднял мохнатые брови.
– Оберон, – сказал он задумчиво. – С тех пор, как появилось Королевство, все не знают и спрашивают. Оберон отпускал наших людей из плена. Они топили его корабли. Он снова ловил и снова отпускал. Потом он посадил вождей в тюрьму. Меня. Моего отца. Пригнись.
Он положил мне ручищу на голову, и я рухнула в траву. По дороге пылил обоз – пять телег одна за другой, лошади, погонщики, жеребята.
– Торговый путь, – пробормотал Уйма, лежа рядом со мной. – Нам нужны деньги. Надо кого-то ограбить.
– Но у нас же есть… – я замялась. – Короче, то, что ты отобрал у Максимилиана.
– Отдал в замке кое-кому. Надо было.
– Взятка, что ли?
– Я не знаю, что такое «взятка»… У Оберона есть то, чего больше ни у кого нет. Если бы он был вождем нашего племени, его давно побили бы и прогнали. Но он – Оберон. Как можно быть с такой слабостью – таким сильным? Многие спрашивают.
– С какой слабостью?
Уйма смотрел вслед обозу.
– У него нет врагов, – сказал он наконец.
– Не может быть. Пираты, кочевники… людоеды, – я понизила голос.
Уйме на нос сел комар. Людоед отмахнулся одним пальцем. Комар, контуженный, упал в траву.
– У него – нет – врагов. Нет никого, кого бы он съел. На чьем бы трупе хотел попрыгать.
– Это что, слабость?
Уйма, казалось, меня не слушал.
– Если бы я был Оберон, я бы сперва дал Обещание. Для пользы дела. А потом отправил бы этих принцесс на поле, свеклу пропалывать. И выдал замуж за рыбаков.
– Тогда бы ты не был Оберон, – сказала я тихо.
– Тогда всем было бы хорошо. И принцессам.
– Уйма, – сказала я, помолчав. – Вот никак не могу понять: ты меня спас или предал?
Он обиженно мигнул:
– Ты что, сидишь в тюрьме? Висишь в цепях? Ты валяешься на травке и ешь свиненка. Так предал тебя Уйма или спас?
Я отвела глаза.
– Оберона ты бы так не спросила, – пробормотал Уйма себе под крючковатый нос.
Я не ответила.
* * *Максимилиан, пока мы разговаривали, успел подобраться к остаткам завтрака и, встав на колени, пытался отхватить кусок мяса от небрежно обглоданной кости. Уйма несильно оттолкнул его сапогом. Максимилиан упал и перекувыркнулся.
– Не бей его!
– Я не бью, – Уйма припрятал остатки мяса. – Я морю его голодом. У некромантов, если долго голодом морить, колдовство пропадает, и они тогда не пакостят.
Максимилиан зашипел, пытаясь подняться.
– Может, его все-таки накормить?
– Ты – не Оберон, – наставительно сказал Уйма. – Тот сильный и может себе позволить. А ты не сильная, – людоед вдруг задумался. – Ну не очень. Не такая, как король.
– Дай ему хотя бы воды.
– Ты его прощала – он тебе отплатил. И еще отплатит, ему только дай. Еду на него переводить? Он сам еда. Только и живой до сих пор, потому что знает много. И семечки правды у нас еще остались.
* * *Когда Уйма вышел на дорогу выслеживать путников, я дала некроманту напиться. Максимилиан хлебал жадно. Губы у него пересохли.
– Почему ты меня не выпустил из клетки? Руки бы у тебя отвалились?
Он молчал и только злобно зыркал.
– Ты думаешь, я тебе из жалости воду даю? Просто чтобы ты не сдох раньше времени.
– Не волнуйся, не сдохну, – голос у некроманта осип и свистел, почти как у Уймы. – Переживу тебя. И твоего волосатого.
– Посмотрим, – я жалела, что дала ему воды и что вообще связалась с ним.
– Посмотрим, – его черные глаза глядели так неприятно, что я не выдержала и отвела взгляд. Спрятала флягу в мешок Уймы так, чтобы некромант не дотянулся. Поднялась к людоеду на пригорок.
– Базарный день сегодня, – сказал Уйма. – Повезло. Когда купцы с базара потянутся – с деньгами, – тогда и потряхивать станем.
– А если из замка пришлют стражу?
– Когда пришлют, мы уже далеко будем.
– Уйма, – я вздохнула. – А без грабежа – никак?
– На огненных шарах перевозчик строгий. Не заплатишь – не полетишь.
– Заработать где-нибудь…
Уйма присвистнул:
– Ты будешь свиней пасти, а я бревна таскать. К осени по миске каши заработаем.
По дороге как раз гнали свиней. Какие-то странные здесь были свиньи. Черные. Шерстистые. Остромордые.
– С другой стороны, Робин Гуд тоже грабил богатых и отдавал бедным, – сказала я вполголоса.
– Кто?
– Один разбойник. Ты его не знаешь… Слушай, Уйма. Давай спросим у некроманта, кто такие Мастер-Генералы и почему они все мертвые?
Уйма медленно повернул ко мне обросшее щетиной лицо.
– Он один. Один Мастер-Генерал.
– Как один? Ты же сам видел минимум двоих…
– Один.
На дороге оседала поднятая стадом пыль.
– Я три раза видела мертвых Мастер-Генералов, – пробормотала я. – И все три были разные.
– Три раза?
– Да. Я забыла тебе сказать. В подземелье у Принца-деспота тоже один такой валяется.
– В замке?!
– Ну да. Только убили его не стрелой и не стилетом, а…
– Погоди.
По дороге из замка шагал одинокий путник. Ростом он был на полголовы выше Уймы, а шириной плеч и толщиной рук не уступал самому людоеду. Из-за спины торчали две толстые деревянные рукоятки – крест-накрест.
– Вот, – сказал Уйма. – С деньгами идет.
– Откуда ты знаешь?
Уйма мигнул:
– Опыт… Знаешь, сколько я кораблей ограбил?
– Хорош уже хвастаться своими зверствами.
– Какими зверствами? – Уйма округлил и без того круглые глазищи. – Принц-саламандра нам нужен или нет?
– Нужен.
– Ну так сиди здесь. Я пошел, – Уйма поднялся, будто распрямилась ветка. Зашагал вниз, к дороге, небрежно помахивая огромной суковатой дубиной.
Путник при виде разбойника даже не замедлил шаг. Даже не задумался ни на секунду. Как шел прежде, так шагал и теперь. Я подумала: а не слишком ли Уйма самоуверенный? Этот мужик может оказаться здешним мастером боевых искусств…
Уйма и путник встретились у подножия холма – между ними было два или три шага. Ни один из них не кинулся нападать первым. К моему удивлению, они заговорили – Уйма спросил, путник ответил. Оба стояли расслабленно: Уйма опершись на дубину, путник – упершись в бока, небрежно отставив огромную ногу в черном лоснящемся сапожище. Стояли и беседовали, как добрые друзья!
Потом Уйма подбородком указал на меня. Я подхватилась, готовая бежать куда глаза глядят; что же, он продал меня в рабство? Вот этому первому встречному?!
Я отползла назад на несколько шагов. Потом заставила себя остановиться: я могучий маг. У меня есть посох, врученный самим Обероном. Продать меня, как собаку, – это, знаете ли, даром не пройдет никому!
И, трясясь как листочек, я встала и выпрямилась с посохом наперевес.
Увидев меня, путник остановился. Он был немолодой, лет под сорок пять или даже больше. В коричневой бороде пробивалась седина. Глаза-щелочки тонули во множестве складок и морщинок. Щелочки зыркнули на меня, потом – вопросительно – на Уйму.
