Юрий Збанацкий - Тайна Соколиного бора
Мишка не раз все это слышал. Да и говорила эта женщина не для него: то была теперь ее вечерняя молитва, провозглашаемая для себя, для успокоения собственного сердца.
Он слушал щебетанье Верочки, которая рассказывала, как ее папа, победив фашистов, придет домой, а потом вернет к жизни маму и Савву. Она уже представляла себе отца: он стоит на танке с огромным ружьем.
…Мишка встретил Тимку в селе. Встреча была такой радостной, словно они век не виделись.
— Ну как? — спросил Тимка.
— Порядок! — ответил Мишка, вспомнив любимое словечко Лени Устюжанина.
— А тут чертовы бобики разошлись, — пожаловался Тимка.
«Бобиками» окрестили полицейских. У одной учительницы была небольшая собачонка, которую звали Бобиком. Она ловко становилась на задние лапки, охотно танцевала ради конфетки, быстро находила различные вещи, где бы их ни прятали. Дайте только Бобику понюхать чью-нибудь шапку, спрячьте потом где хотите — непременно найдет. Покажите конфетку и на кого-нибудь натравите — Бобик уж ни за что не отвяжется.
Но учительница эвакуировалась, про Бобика все забыли.
После того как партизаны захватили приготовленный для немцев скот и начали охотиться за старостой, в село переехал полицейский пост. Полицаи расположились в школе, целый день «наводили порядок», а на следующий день встречали шефов-немцев. Перед ними они ходили, как Бобик, на задних лапках.
«Бобики!» неожиданно метко сказала про них Софийка. С ее легкой руки так и укрепилось за полицаями это прозвище…
Тимка рассказывал:
— Собрали вчера сход. Бобики ходили и сгоняли палками людей. Собрали. Старший бобик, тот рыжий Ткач, долго кричал перед народом, все ругал партизан, говорил, что всех их до последнего уничтожит. И не только их, а и тех, кто будет помогать партизанам. А люди молчат. «Что молчите?» кричит. Люди опять же молчат. «Вы все, — говорит, — здесь партизанским духом пропитаны». Тут дед Макар выступил. «Разве, — говорит, — мы вам не даем этих партизан ловить? Ловите. Мы не мешаем. Откуда нам знать, что это партизаны?»— «О-о, ты, старый пес, не знаешь!..» только и сказал тот рыжий. А потом Лукан говорил. Хотел, гад, чтобы девчата и хлопцы ехали в Германию добровольно. «Там, — говорит, — поучитесь, как хозяйство вести по-настоящему». Всё технику немецкую расхваливал. «Лежишь, — говорит, — а вареники сами тебе в рот прыгают».
Так что ты думаешь? — продолжал Тимка. — Все молчат. Никто не согласился ехать, только один Калуцкого дурень. «Я, — говорит, — поеду, надоело мне здесь мучиться. Поеду, хоть поживу по-человечески». — «Ну, езжай, — сказал дед Макар шепотом, — чтоб с тебя шкура слезла!» Лукан очень расхваливал Гришку Калуцкого, а всем сказал, что если добром ехать не захотят, то выпроводят силой: есть такой закон.
А вечером бобики по селу бегали. Жениться задумали, гады. Где красивая девушка, туда заходят и говорят: «Либо выходи за меня, либо в Германию загоню». Девушки им в глаза плюют, а они свое. Смех, да и только!..
— Ну, а ты? — спросил Мишка.
— Пригляделся. Дрова вчера для бобиков рубил и в школу заносил. Так что знаю всё.
— А листовки?
— Софийка с девчатами разбрасывает. Бобики бесятся. Повесить грозятся, когда поймают.
— Скажи Софийке, чтобы осторожно.
— Ого, она знает! — гордо заявил Тимка.
…Дома Мишка застал полицаев. Они переворошили всю солому, копали землю, искали в погребе.
У Мишки мороз пробежал по коже: «Неужели кто-то выдал?»
— Да нет у меня самогона! — сердито говорила мать пьяному полицаю. — Если б был, разве я бы пожалела?
У Мишки отлегло от сердца.
— Не может быть, чтоб не было, — твердил один полицай, пьяно шатаясь. — Должен быть! Я найду.
— Да ищите. Только напрасно.
Мишка исподлобья поглядывал на непрошенных гостей. Его душил гнев, но он молчал, словно все происходящее было ему глубоко безразлично.
Полицаи разрыли даже мышиные норы, но ничего не нашли.
— Так вот, — приказал бобик выходя, — назавтра чтоб был самогон! Я зайду. Обязательно. Не забуду… зайду… А не будет — и ты и он, — ткнул полицай пальцем в Мишку, — в Германию! Я научу вас свободу любить!..
«Ахтунг! Минен!»
Мишка вскочил, как ошпаренный. Выглянул в окно. Было еще совсем темно. Трудно было определить, ночь еще или уже утро. В сердцах толкнул в бок Алешу. Тот поднялся, сел на постели, протирая глаза кулаками.
Через некоторое время они вышли из дому.
Накануне выпал снег. На темно-синем небе мерцали звезды. Кругом было тихо. Мишка настаивал на том, чтобы не ложиться спать, а идти с вечера. Алеша же говорил, что это ни к чему: надо отдохнуть час-другой, а потом уже идти. И вот тебе — отдохнули! Кто знает, сколько времени прошло! Может быть, скоро уже утро?
Когда вышли в поле, Мишка начал упрекать брата:
— Спишь, как барсук! Не до сна теперь. Уже, наверное, утро.
— Да где же утро? Еще глухая ночь, — пробовал защищаться Алеша, но и сам с беспокойством поглядывал на восток. Чем дольше он смотрел, тем больше, казалось, светлело небо. В самом деле, они, видно, встали очень поздно. Ему и самому было теперь неприятно, он чувствовал себя виноватым.
Было тепло, а быстрый шаг еще больше согрел ребят. К ногам прилипал мокрый снег, а на проталинах, где его уже не было, раскисшая земля облепляла сапоги. Они стали такими тяжелыми, словно кто-то привязал к ногам гири.
Обогнув село, ребята вышли на тракт. Широкая дорога вела неизвестно куда. Пройдя несколько километров, они остановились. Впереди в темноте виднелись указатели.
Мишка оглянулся вокруг. Тишина мертвая. Ни одного живого существа.
Едва заметно розовел восток. Начинался день.
— Видишь, я же говорил, что успеем! — торжествовал Алеша.
— «Успеем»! — хмурился Мишка. — Хорошо, что успели, а что, если б уже день? — В его словах не слышалось раздражения, он ворчал только для порядка.
Они подошли к указателям. В темноте трудно было прочитать, что на них написано. Но Мишка и так очень хорошо знал эти слова. Дорогу преграждала колючая проволока, а посредине стоял столб с грозной надписью:
АХТУНГ! МИНЕН!
Внимание, мол, фриц, на мину напорешься!
Еще днем, изучая минное поле, Мишка хорошо присмотрелся ко всему. В его голове блеснула, словно молния, дерзкая мысль:
«А что, если… А что, если переставить все эти сигналы и указатели? Что, если направить вражеские машины прямо по грейдеру?..»
Он представил себе, как немецкая автоколонна полезет на дорогу и взлетит на воздух. От одной этой мысли у него захватило дыхание. Поэтому недаром он был так недоволен Алешей, когда, проснувшись, решил, что они проспали.
Не раздумывая долго, ребята приступили к работе. Налегли на столб, но он не подавался. Земля замерзла, столб, наверное, был вкопан глубоко, и, кроме того, он оказался не таким тонким, как это показалось сначала.
Тогда Мишка достал свою финку и начал рыть землю у основания столба. Пот заливал глаза, сердце глухо колотилось. Мишка опять начал сердиться на Алешу:
— Тут работы на всю ночь, а скоро утро. Вот тебе и отдохнули!
Алеша теперь молчал, только крепче налегал на столб плечом, словно этим мог искупить свою вину.
У Мишки дело пошло быстрее: чем глубже он подкапывал столб, тем мягче становилась земля…
Когда столб с надписью был поставлен на новое место, а стрелка своим острием повернулась прямо на грейдер, ребята, сняв колючую ограду, перенесли ее на объездную дорогу.
С запада подул свежий утренний ветер, гнавший стаи белоснежных туч. Багровая полоса, едва заметная на востоке, побледнела, словно отблеск угасающего пожара.
Светало.
Мишка и Алеша поспешили на другой конец этого участка дороги. Здесь были такие же указатели. За работой ребята не заметили, как пошел снег. Он закрыл все следы белым покровом.
Уже совсем рассвело.
— Вот и всё! — с довольным видом сказал Мишка, ощущая приятную усталость в теле.
Алеша был рад несказанно: все так хорошо обошлось!
Они отошли в лесок.
Привычным движением Мишка начал ломать ветви сосен так, как это делал Леня Устюжанин. Потом разгреб снег и покрыл землю сосновыми ветками. Сели. Решили подождать — посмотреть, что будет дальше. Мишка очень волновался: а если ничего не выйдет? Алеша же, напротив, был уверен в успехе.
Дул холодный влажный ветер. На восток неслись клубы тяжёлых туч. В поле курилась поземка, скрывавшая от глаз заснеженную даль. Время шло. На дороге не показывалась ни одна машина.
Мальчики молчали. Каждый думал о своем.
Мишка вспомнил рассказ Лени Устюжанина о его партизанском счете. Оказывается, каждый из партизан вел боевой учет. Убил фашиста — учел, пустил эшелон под откос — засчитал, подорвал машину — тоже на учет. Приклад Лёниного автомата был уже густо испещрен отметинами.
