Юрий Збанацкий - Тайна Соколиного бора
На радостях она даже попробовала встать с постели, но мальчики сами приготовили ужин. Потом мать слышала, как они почти до утра о чем-то шептались.
Василек показал Сергею листовку.
— Нашел на дороге. Наши самолеты сбросили, — добавил он на всякий случай.
Сергей впитывал каждое слово, руки его дрожали, глаза горели. Кончив читать, он крепко обнял и поцеловал Василька:
— Ты молодец! Я, ты знаешь… ночами думал об этом. Мне даже снилось… — Он говорил язвительно и гневно: — Ага, чертова грабь-армия! Дают ей — и в хвост и в гриву!
Василек радовался, глядя на товарища.
— Ты знаешь, Васька, я вижу — ты настоящий друг. У нас тоже… мы тоже боремся. Правда, очень мало. Электросеть уже три раза замкнули. Горит свет, потом раз — и нет. А то воду перекроем.
— Но этого еще мало… — вздохнул Василек.
На другой день Василек в общем потоке мешочников вышел из города. За плечами был бесценный груз.
…Тимка в эти дни был занят хозяйственными делами — хлопотал о пище для раненого. Доставал свежие, неизвестно каким образом уцелевшие яблоки, морковь. Когда Любовь Ивановна обмолвилась, что раненому хорошо было бы сварить куриный бульон, он к утру принес в землянку шесть кур — последних, которые после фрицевской охоты остались у Лукана.
— Ему бы самому шею, как курице, свернуть, да не в силах я, — вздыхал Тимка, который не мог чувствовать себя счастливым, пока Лукан был еще жив.
…Школа тоже дышала на ладан. Любовь Ивановна исчезла из села. Афиноген Павлович через день заболел. Один Лукан продолжал свою службу, но, видимо, уже неохотно, так как в школу приходило всего лишь несколько учеников. Надписи на воротах больше не появлялись. Но Лукан был еще больше встревожен и напуган появлением двух партизан. Хотя один из них был убит, но и это не радовало.
…В этот вечер в Соколином бору появились партизанские подводы.
— Ну, как дела, Павел? — прежде всего поинтересовался Иван Павлович.
— Хоть гопака пляши! Заживает.
— Так сегодня поедем в лагерь?
— Поедем.
Василек передал командиру партизан записку. Мишка хвастал толом. Одному Тимке было до слез обидно. Чем ему гордиться? Курами? А между тем…
— Товарищ командир, а староста завтра отправляет немцам скот: четыре свиньи и пять телок. Жирные! — похвастал он своей осведомленностью.
— Хорошо. Вот и навестим старосту. Поведешь, Тимка?
У Тимки захватило дух. Наконец-то осуществится его мечта!
Но Лукан был хитер. После убийства партизана он больше не ночевал дома. Захватить его не пришлось.
Партизаны поехали за Днепр. В Соколином бору остался Леня Устюжанин вдвоем с товарищем. Иван Павлович приказал им осмотреть минное поле.
На минном поле
Леня Устюжанин, рослый партизан с молодым, почти девичьим лицом, синими глазами и мужественно очерченными губами, шагал впереди Мишки, твердо и бережно придерживая руками автомат. Через каждые полкилометра спрашивал:
— Еще далеко?
— Да сейчас, — отвечал Мишка, хотя им надо было идти еще долго. Он почему-то думал, что Леня может отказаться, если узнает, какой им предстоит далекий путь.
Но Леню совсем не пугал этот переход.
Сложной профессией минера он овладел еще до войны, в армии. Учили их долго, терпеливо. Целыми днями, а часто и ночами он ящерицей ползал по полю и зарывал мины в землю, чтобы потом собрать их, как арбузы с бахчи. Все существующие виды мин, отечественные и иностранные, он знал как свои пять пальцев.
С первых дней войны он ставил мины на пути врага, прокладывал дорогу среди минных заграждений нашим танкам и пехоте.
— Минер ошибается в жизни только раз, — любил говорить Леня.
Но разные случаи бывают и в жизни минера.
Как-то, проводив разведчиков, Леня возвращался через минные заграждения немцев. Вблизи, почти рядом с ним, внезапно вспыхнул и в ту же секунду погас свет…
Сколько он пролежал без чувств, Леня не знал. Помнит, что очнулся в окопе, а вокруг — ни души. Только неумолчный звон в ушах да красные и желтые круги в глазах. Он приподнялся и увидел, что лежит среди мин.
Шатаясь, как пьяный, боясь упасть и наткнуться на мину, Леня выбрался в безопасное место. Пересиливая боль, он пошел по направлению к селу. Одна была надежда — найти свою часть.
Но в селе уже были немцы. Его втолкнули в толпу таких же полуживых людей. Несколько дней их куда-то гнали, и наконец он очутился в зимнем загоне для скота. Раз в день пленным бросали кормовую свеклу. Конвойные выбрасывали свеклу прямо на грязный, покрытый навозом пол и смеялись над тем, как обезумевшие от голода и жажды раненые и контуженные люди набрасывались на еду, грызли зеленые стебли.
Леня решил бежать. Но для этого недоставало сил. Переждать день-два, собраться с силами — и тогда уж никакая изгородь и никакая стража его не удержат…
Но уже через сутки он с ужасом убедился, что не только не набирается сил, но теряет и последние. Он совсем ослабел от голода: как ни хотелось есть, он не прикасался к свекле.
К загону приходили каждый день женщины и девушки, за сало и «яйки» выкупали своих мужей, отцов, братьев и потом со слезами радости на глазах уводили с собой. Но кто мог притти к Устюжанину? Мать? Сестра? Их у него не было: он вырос, не зная своей семьи, воспитывался в детском доме на Урале.
Леня поднимался на ноги, желая проверить свои силы и потренироваться, но в голове стоял звон, глаза закрывал туман…
Придя в себя, он увидел, что лежит в навозе, и никак не мог вспомнить, как и когда упал.
«Пропала твоя, Ленька, буйная голова! Подохнешь с голоду, как собака…»
Тогда он стал жадно грызть свеклу, удивляясь, как это он раньше не знал, что она так вкусна. Он старался съесть побольше, чтобы поскорее вернуть себе силы. Но они по-прежнему таяли с каждым днем.
Вероятно, Леня умер бы в загоне для скота или где-нибудь на дороге его пристрелили бы гитлеровцы… Но оказалось, что и у него, уральца, здесь, на Украине, есть родня.
Стройная кареглазая девушка в тонкой кофточке смело подошла к часовому. Играя глазами, она, как старому знакомому, показала «яйки» в платочке.
Коротконогий фашист в первую минуту растерялся, потом его рот растянулся в улыбке.
Леня почти равнодушно смотрел на девушку. Она пришла за братом. Где-то он здесь лежит, ее брат. Сейчас она уведет его, и он будет спасен от позорной смерти. Вот только к нему никто не придет…
Лене становится нестерпимо больно. А девушка уже отходит от немца и направляется к загону. Леня хочет увидеть того счастливца, который лежит здесь рядом, так как она идет прямо к ним. Он видит ее сосредоточенное лицо, влажные глаза и поднимается на колени.
Девушка уже совсем близко, она протягивает руку навстречу брату. Лене, наверное, не увидеть счастливца: силы оставляют его. Он чувствует, что сейчас упадет… В это мгновение сильные руки обвивают его шею, горячий поцелуй обжигает пожелтевшее, как у мертвеца, лицо, а чьи-то губы шепчут искренне и радостно:
— Братик мой! Братик родной!
Слезы текут по его грязным, опухшим от голода щекам.
— Сестренка моя! — шепчет он, опираясь на сильное плечо девушки. Он всем существом своим верит, что эта девушка — его родная, незнакомая до сих пор сестра.
Обнявшись, они выходят за ворота загона. Он хочет обернуться к тем, кто остается, сказать им слово, но какой-то непонятный стыд за собственное счастье не позволяет ему сделать этого…
С каждым днем тело наливалось силой. Аленка и ее мать ухаживали за ним, как за братом и сыном. Он чувствовал себя действительно в родной семье. Люди, не знавшие своей семьи, всегда верят в то, что у них где-то есть родные и что они обязательно встретятся с ними. То, о чем Леня мечтал еще в детстве, пришло теперь.
Ежедневно Аленка приносила новую радостную весть:
— Еще девять хлопцев вырвали сегодня. А остальным передали поесть. Солдат такой дурной, говорит: «Для тебя, фрейлейн, я приготовил бы золотые горы. Ходи хоть каждый день». Где он и слова такие выучил? В гости все, дурак, напрашивается.
Гнев охватил Леню. Он чувствовал себя способным голыми руками разорвать фашиста.
Леня уже думал о том, что время собираться в дорогу, но что-то удерживало его.
«Завтра!» говорил он себе. Но день проходил, а он откладывал снова на завтра, не решаясь оставить свою семью.
Но если раньше он как-то оправдывался тем, что не окреп еще как следует, что ему по праву полагалось бы госпитальное лечение, то теперь, чувствуя себя здоровым, он не мог оставаться в положении малодушного.
«Завтра!» твердо сказал он себе. Он начал думать о том, как и куда двинется, чтобы прорваться к своим.
Аленка словно чувствовала, что беспокоит юношу:
— О чем ты задумался, Леня? Может, еще нездоров?
— Спасибо, здоров, Аленка.
